Все остальные были на втором месте.

Взяв микрофон, я проговорил с ухмылкой:

— Привет, Сиэтл, — последовал мгновенный взрыв. Помещение было словно пороховая бочка, а я был кремнем, чтобы зажечь ее. — Прошу извинения, что вам пришлось так долго ждать нашего выступления. Но это того стоило, так? — Я обернулся, крича в сторону динамиков. — Потому что вы, мать вашу, здесь и сейчас! «Four and a Half Headstones», и у нас новая песня для вас!

Я подождал, пока закончится визг. Затем, подняв свои руки, чтобы попросить о тишине, я прошептал прямо в их уши.

— Я надеюсь, что вам понравится, — наклонившись, я поднял гитару, которую поставил у своих ног. Зрители не видели ее, и они снова сошли с ума.

Подключив ее, я выждал, чтобы они успокоились, чтобы настроить инструмент. Я настраивал все уже раньше, но не был уверен.

Я хотел, чтобы все было правильно.

В мертвой тишине, Лола начала играть. Это была западающая в память мелодия, от ее пальцев отлетали искры. Это напомнило мне о том, насколько отличалось наше мастерство в игре, это заставило меня собраться с силами и сыграть так хорошо, как только мог.

Вдохнув воздух, чтобы взять под контроль свои мышцы, я последовал за ней в музыку. Наши ноты звучали вместе, парили в воздухе, обжигая плоть. Она была идеальной, всегда прекрасной, и мои фанаты не увидели бы этого после...

Они бы никогда не увидели это.

— Прекрасная в своей непокорности, — я замолчал, — злобная, когда оставляешь царапины. Подойди ко мне снова, так близко... ты моя, я не вижу недостатков... — С того момента, как я объявил о создании совместной песни с Лолой, я был полон идей. Я точно знал, какую песню хотел создать с ней совместно.

Кто-то мог представить, что я написал бы песню о любви?

Оглянувшись, я сосредоточился на лице Лолы. Она прикусила зубами нижнюю губу, ее пальцы дико и так изящно бегали по струнам. Она переступала через себя, но ее боль передавалась сквозь струны.

Она не могла продолжать – подумал я с отчаянием, пев всему миру так, как человек, которому было что сказать. Но что мы могли сделать? Какой был выбор? Толпа фанатов, они так долго ждали, чтобы услышать «Four and a Half Headstones».

Что еще могло насытить их, как не это?

— Оборачиваюсь, извиваюсь, сливаюсь со всем миром... — как она и предложила, мы ударили своими гитарами, сотрясая воздух неистовой музыкой. Энергия была просто бешеной, мое сердце в груди было словно ракета, которая никак не могла приземлиться. — Приди ко мне вновь! Снова, ты моя... ты принадлежишь мне...

Кровь отлила от лица Лолы. Это слишком – подумал я в панике. Когда песня подошла к концу, я увидел, как она тяжело дышала. Собаки, пойманные службой отлова, дышали легче.

Нужно было что-то делать.

За кулисами я увидел Шона Купера, который смотрел на меня.

— Спасибо, — сказал я в микрофон. Вытирая пот с бровей, я улыбнулся толпе, заставляя себя скрыть растущее беспокойство. Я решил, что делать, но была вероятность, что я мог бы облажаться.

Еще один взгляд на Лолу, придерживавшей свое плечо, это все, что мне было нужно.

Прочистив горло, я жестом попросил Лола подойти ближе.

— Мы с Лолой написали эту песню вместе. Я никогда не делал этого раньше, — с осторожностью она подошла ближе. — Я никогда этого не делал.

Наклонившись, я снял гитару с ее плеча. Она была потрясена, все были удивлены, но я снова посмотрел за кулисы. Шон пристально смотрел.

— Как бы мне не хотелось, чтобы Лола продолжала играть, но она была травмирована, она не может. — Зрители издали различные звуки, но все громкие. Я стал говорить громче. — Но есть кое-кто, кто очень долго хотел играть с нами.

Лола качала головой, пытаясь привлечь мое внимание... а потом она замерла. Обернувшись, она увидела, на кого я показывал.

— Шон Купер, — я протянул ему ее гитару. — Брат Лолы и ведущий гитарист группы «Barbed Fire».

Никто не знал, что делать. Бренда махала мне руками, Портер и Кольт выглядели болезненно, а Лола...

Она отдернула гитару прочь, прежде чем я успел ее остановить.

— Всем спасибо, — сказала она в мой микрофон, — но у моего брата есть своя гитара.

С серьезным выражением, ее брат вышел на сцену с гитарой в руке. Они подошли друг к другу, обменявшись крепкими объятиями. Моя ухмылка стала еще шире, когда толпа выразила криками свое приветствие, Шон двинулся вперед, чтобы занять место Лолы.

— Думаешь, что, наконец, готов к этому? — спросил я его негромко, закрывая микрофон рукой.

Нахмурив лоб, он взял аккорд.

— Если нет, то ты единственный, кто поплатится за это.

Откинув голову назад, я рассмеялся.

— Ты сказал, что знаешь некоторые песни, — я поставил свою гитару на пол, чтобы она не мешала, и почувствовал облегчение. — Знаешь песню «Black Grit»?

В ответ он заиграл вступление. Фанаты, услышав это, дико закричали от нетерпения.

Наполнив легкие воздухом, я посмотрел через плечо на Кольта. Он увидел мой кивок, застучал по своим барабанам, чтобы возвестить о начале песни. Обернувшись назад, я увидел Лолу, стоявшую за кулисами.

Эти прекрасные голубые глаза были прикованы к ее собственному брату. Они так неистово блестели, что мог разразиться настоящий потоп. В желтом свете, ее нежная улыбка была как настоящее золото.

Внутри я был наполнен чистейшим удовлетворением... я открыл рот и начал петь.

Солнце щекотало своими лучами спину Дрездена, подчеркивая глубокий изгиб его позвоночника. Это привело мой взгляд к его жестким мышцам, я провела пальцами вниз к поясу его джинсов. Аккуратно, я обвела края его черных штанов.

Прошло два дня после последнего выступления. После всего, он отвез меня, чтобы проверить мое плечо. Лучшей частью было то, как он нес меня, полусонную, в свою комнату в отеле. В тот поздний час Дрезден посадил меня и сказал мне то, что я хотела от него услышать.

Свои мечты, свои страхи, свою историю...

Как зародилась ревность у его отца.

И еще хуже, что его мама потеряла слух после полученных повреждений. Женщина, которая так о нем заботилась, помогала ему оказаться там, где он был сейчас, теперь не могла слышать всю силу музыки, которую он создавал, которой жил.

Мужчина, которого я любила, рассказал мне все, пока мое сердце не отяжелело так, что от этого раздирало все мои легкие, я не могла дышать и мои слезы лились ручьем. Той ночью мы лежали вместе, наши руки были сплетены вместе и покоились между наших бедер. Мы оба прочувствовали такую ненависть, пока росли.

Мы с самого начала знали, что нас объединяло.

Он хотел мне показать старый шрам, оставленный его отцом. Это место было прикрыто новой повязкой, плоть была припухшей и покрасневшей, из-за того, что ему пришлось сделать во время возвращения.

Теперь, когда прошло несколько дней, лежа на его кровати в автобусе, я изучала татуировку Дрездена, которой было отмечено его тело. Что он сделал для того, чтобы доказать, не только мне, а самому себе, что был готов к тому, чтобы быть со мной. Он вывернул свою душу наизнанку.

«Честность», — произнесла я про себя, обводя завитки букв.

Он вырезал это слово прямо на своей коже. Ему не был необходимости заходить так далеко, и все же... для Дрездена не было такого понятия как «слишком».

— Готово, — прошептала я, отодвигая лосьон в сторону. — Выглядит неплохо. Очень чисто.

Приподнявшись на локте, он прижал меня к себе, прикусывая зубами мою нижнюю губу.

— Это не настолько сложно как у тебя.

Я улыбнулась сквозь его поцелуй.

— Смысл такой же.

— Так тебе нравится?

Зарывшись пальцами в его волосы, я крепко схватилась за них. Цвет его глаз был как свежая зелень, молодая и живая.

— Ты нравишься мне.

Сосредоточившись на моем взгляде, Дрезден провел большим пальцем по моей щеке.

— Прекрати быть такой жестокой. Я тебе не нравлюсь.