Вынырнув из ущелья, самолет пошел над равниной, теряющейся в лиловатой дымке.

Внизу под машиной показались остатки одного из древних городов. День клонился уже к вечеру, и каждый бугорок и камень на поверхности земли отбрасывал длинные резкие тени. Днем, когда солнце стоит над головой, этот город был бы почти невидим с высоты двух тысяч метров, но теперь под самолетом лежал абсолютно четко вырисованный тенью квадрат крепостных стен, расчерченный улицами и Переулками- Буров знал, что среди этих теней, отбрасываемых стенами построек, можно не заметить парашюта и ракеты. Однажды так и случилось — вечером он ничего не нашел, потому что, как потом оказалось, ракета лежала в тени стены какой‑то развалившейся башни. Только случайно, пролетая над этим же местом днем, он увидел ракету.

Пилот на всякий случай снизил машину и сделал круг над развалинами. Неожиданно в заднюю переборку постучали: два удара — условный знак «садись». Неужели Гусев заметил что‑то внизу?

Машина пошла на посадку и скоро остановилась на твердой красноватой площадке, неподалеку от развалин. Буров сдвинул прозрачный колпак и приподнялся. Его друг тоже высунулся из пассажирской кабины.

— Что случилось? — крикнул пилот, стараясь перекричать шум все еще работающего мотора.

— Мы хотим погулять, — ответил инженер, — пять минут, не больше. — И он растопырил пальцы. — Занятные развалины, правда?

Это было уже слишком. Буров одним движением перемахнул из кабины на крыло и соскочил на твердую глинистую почву, усыпанную острыми камешками. Он сорвал перчатку с руки с таким остервенением, словно там сидел скорпион, и с размаху бросил ее в глину.

— К чорту, — заорал он, срывая вторую перчатку, — я не рикша! Катайтесь сами.

Он стянул с головы шлем, замахнулся было, но опустил шлем на землю с неожиданной бережностью, — явно пожалел гнутые стекла очков. Потом сунул руки в карманы и зашагал прочь от самолета по глиняной равнине, прихрамывая, когда под мягкими подошвами теплых пилотских сапог оказывались острые камешки.

Ольга болезненно морщилась от горячего ветра, тянувшего с гор, и с тревожным любопытством оглядывала пустыню. Мир был написан тремя красками: зелено–синей — небо, рыжей— развалины и земля, и почти черной—тени. Светлое небо только еще больше подчеркивало мрачные краски земли.

— Что же теперь делать? — спросила Ольга.

— Посмотрим развалины.

— А как же ваш Митя?

— Нагоним, — невозмутимо сказал инженер.

Пилот отошел уже довольно далеко, когда услышал за спиной рев винта. Оглянувшись, он увидел, что самолет сметая камешки и песок воздушным вихрем, катится по земле. Буров посторонился, но машина повернула и пошла прямо на него. Увертываться было глупо. Он вскочил на крыло и, дождавшись, пока Гусев перебрался в пассажирскую кабину, занял свое место. Шлема и рукавиц не было. Сдерживая ярость Пилот посидел в кабине несколько минут, борясь с желанием (снова выскочить на землю, потом повернул машину и покатил к месту посадки за своими вещами. Он прекрасно понимал, что Гусев заставил его нарочно совершить это обратное путешествие на колесах в наказание за его вспышку. Дружеские отношения между ними установились давно, и тем не менее инженер не пропускал ни одного случая, чтобы не приняться «вытравливать беса» в те моменты, когда Буров во время внезапных вспышек терял власть над самим собой. «Если хочешь когда‑нибудь стать первым пилотом, управляющим ракетой, — частенько говорил он, — ломай свой характер. Будет жив в тебе бес, не подпущу к ракете».

И все‑таки на этот раз Буров не до конца переломил себя. Подкатив к своим вещам, он выключил мотор, устроился поудобнее, Положив локоть на борт кабины, и закурил папиросу. Спешить ему было некуда, пусть пассажиры подождут, когда он соблаговолит сойти на землю.

Гусев, должно быть, предвидел этот маневр, потому что, едва мотор замолк, спрыгнул на землю и поднял шлем и перчатки.

Пилот в это время, откинувшись на спинку кресла, выпускал затейливые колечки синего дыма и поглядывал вправо на развалины. И вдруг он резко выпрямился — ему показалось, что невдалеке, у подножья словно растекшейся по земле развалины, некогда представлявшей собой башню, виднеется светлое пятно. Ну да, конечно же, это парашют! Теперь ошибки быть не могло. Он выскочил из машины и побежал к развалинам.

Вскоре он вновь появился около самолета.

— Алеша, нашлась, — радостно крикнул он еще издали.

Гусев быстро повернулся к подбегающему другу.

— Она нашлась, — торопливо говорил Буров, —лежит там, под стеной, правда, маленько потрепанная… досталось ей наверное при спуске, но все‑таки целехонька.

И вдруг он заметил тревогу во взгляде друга — да, именно встревоженность. В первый момент Буров не придал этому значения. Лишь восстанавливая позднее в памяти все непонятное в поведении друга в эти дни, он вспомнил и это неожиданное выражение почти испуга.

— Не может быть! — чуть хриповато сказал Гусев и как‑то неестественно, словно через силу, рассмеялся. — Да ты подходил к ней?

— Я трогал ее, понимаешь, ощупал, потому что сначала тоже не поверил.

— Чепуха, — сказал Гусев, соскакивая с крыла и направляясь к развалинам. — Не может быть! Не верю я тебе…

Пилот на ходу пристально взглянул на инженера: почему «чепуха», почему «не может быть»?

Мелкие капли пота блестели на лбу Гусева.

Они одновременно достигли места, где под стеной лежал длинный, похожий на громадную иглу корпус ракеты, пробитый и помятый во многих местах, и рядом — посеревший от пыли скомканный шелковый парашют. Только когда люди приблизились к ракете, можно было понять ее размеры — диаметр ракеты раза в полтора превышал человеческий рост. Последние шаги Гусев проделал бегом и быстро заглянул в пробоину. Положительно последнее время невозможно было понять этого человека: то он проявлял величайшее равнодушие к поискам исчезнувшей ракеты, то вдруг, когда ракета нашлась, и не думал радоваться…

Гусев выпрямился, лицо его было красным, потным, губы прыгали — его душил смех.

— Что там? — дико поглядев на друга, спросил пилот.

Он сам заглянул в пробоину и увидел, как где‑то в конце корпуса ракеты в другую брешь пробивается свет и отражается в Полированных стенках светлыми кольцами.

Ракета была пуста. Там не было ни одного прибора из числа тех, что обычно до отказа забивали ее брюхо. Ни одного!

Наконец инженер пришел в себя настолько, что мог говорить.

— Митя, ведь это же другая ракета. Как ты мог забыть?

Буров быстро оглядел развалины. Несомненно, он бывал здесь и раньше. В самом деле, как он мог забыть? Это была та злополучная ракета, над которой он пролетал месяца четыре назад, не заметив в тени стены, а потом случайно обнаружил. Ну, конечно, он сам вытащил тогда все ее потроха — то, что осталось от приборов, основательно поврежденных при неудачном спуске. А корпус, помятый и поломанный во многих местах, должны были перевезти на полигон. Пока он все еще валялся под стеной.

Пилот выругался — прямо какое‑то наваждение, уже дважды он попадает сегодня впросак.

— Я же тебе говорил — не может быть, — заметил Гусев прежним веселым и безмятежным тоном.

— Почему не может быть? — обозлился Буров. — Ты говоришь так, точно заранее знаешь, что мы ее не найдем.

Инженер заявил, что за последнее время Буров придирается к нему и что это ему надоело. Затем они отправились к самолету.

Пилот был молчалив и упорно не желал отвечать на шутки друга. Хмуро включил он мотор и уселся поудобнее.

К ущелью они подлетали уже под вечер. Пилот мастерски посадил машину на поляну и не стал выключать мотор, пока девушка выбиралась из кабины.

Мешкать на поляне не приходилось: солнце было где‑то у горизонта, долина, окутанная холодной предвечерней тенью, потемнела, потеряла подробности, и только вершины скал ярко желтели на зеленоватом небе.

Подняв машину в воздух, пилот не стал делать прощального круга — пошел на выход из долины почти бреющим полетом.