— Мерзавцы! Палачи! – Не сдержал возмущенного возгласа Эрнан Рамиро. – Вы мучили женщину, вы мучили ее! Да я… – Он снова рванулся со стула, и снова крепкие руки охранников остановили его. Капли пота выступили на лбу инженера.

— Правда, – продолжал следователь, будто и не слышал восклицания Рамиро, – это пока тоже не дало результатов. Но у нас есть время… и средства тоже… Так вот, Рамиро, вы можете выбирать: или скажете нам то, что мы требуем, или мы в конце концов узнаем обо всем сами от вашей жены. Предупреждаю вас, мы не остановимся, пока не получим нужных сведений. А вы, кажется, любите вашу жену…

— И потому не говори им ничего, Эрнан! Будь мужественным, Эрнан, не говори ничего! Умоляю тебя…

Рука одного из фалангистов грубо закрыла Хуаните рот.

«Любимая, родная Хуанита, разве же все эти чертежи и записи стоят твоих страданий?.. Зачем они мне, если я вижу, как эти палачи мучают тебя, моя жизнь, моя любовь, Хуанита?»

— Рамиро, я жду вашего ответа, – раздался сухой и холодный голос следователя.

Едва шевеля пересохшими губами, инженер прошептал:

— Я согласен… я скажу вам все… только отпустите ее…

— Эрнан! Ты не сделаешь этого! Эрнан!

Хуанита неожиданным рывком вырвалась из рук фалангистов и бросилась к мужу. Но она была слишком слаба. Сделав шаг, она упала бы на пол, если бы ее вновь не подхватили фалангисты. Но она все еще ​​повторяла:

— Нет… ты не сделаешь этого, Эрнан… не сделаешь!..

Следователь махнул рукой. Фалангисты вывели Хуаниту из комнаты…

— Я ручаюсь вам, Рамиро, что мы сразу отпустит вашу жену, как только вы дадите нам нужные сведения, – сказал следователь, подвигая к себе бумагу. – Я слушаю вас, говорите!

И тогда Эрнан Рамиро покорился. Он рассказал обо всем – и о содержании своей работы, и о тайном месте в саду возле их дома, где он с Хуанитой и Альваресом закопали под магнолией чертежи и научные записи. Как мало все это значило для него сейчас, когда перед глазами стояло измученное, худое лицо любимой жены!..

Вернувшись в камеру, Эрнан Рамиро долго сидел на кровати, обхватив голову руками. Да, вот и закончилось все – борьба за то, чтобы не отдать в грязные лапы фалангистов свое ​​изобретение, мечту всей жизни и его и Анхело Альвареса, результаты многолетнего упорного труда… Он подчинился, отдал все, чтобы спасти от пыток Хуаниту: разве мог Эрнан поступить иначе? Разве осудит его за это Анхело? О Хуанита, откуда у нее такая твердость, она выстояла и ни слова не сказала фалангистам, которые мучили ее, да еще и призвала мужа не сдаваться, – такая всегда тихая, ласковая Хуанита… Зато теперь все позади, всему конец…

Однако это был не конец.

На следующий день Эрнана Рамиро вновь привели на допрос. Следователь враждебно взглянул на него из‑под густых бровей и сказал:

— Я вижу, Рамиро, что вы и дальше считаете возможным водить нас за нос.

Эрнан смотрел на него, ничего не понимая. В чем дело? Ведь он сказал все, ничего не скрыл.

— Вы осмелились дать мне неверные сведения о месте тайника чертежей и записей, – продолжал следователь. – Мы перерыли едва ли не весь сад и ничего не нашли.

— Чертежи и записи закопаны под магнолией, как я и сказал вам, – подтвердил Эрнан.

— Не врите! Там ничего нет. Скажете вы, наконец, где вы их спрятали?

— Клянусь, что они там. Я сам закопал их под магнолию! Может, вы в чем‑то ошиблись, не там искали…

— Не говорите чепухи, Рамиро! Не вам учить нас искать! Во всем саду не осталось сантиметра не перекопанной земли. Говорите, где чертежи и записи?

Эрнан молчал. Его сжатые пальцы побелели. Что он мог сказать? Теперь он понимал: чертежей и записей нету под магнолией, где он их тогда закопал, потому что Хуанита после его ареста перепрятала их. Это было единственное объяснение. Зачем она сделала это? Неизвестно. Но сказать об этом следователю означало бы подвергнуть ее новым страданиям, новым страшным допросам. И Эрнан молчал.

— Значит, не хотите отвечать? – Угрожающе заметил следователь. – Ну что ж, мы спросим об этом вашу жену, Рамиро.

— Нет! Не делайте этого! Я расскажу все. Я напишу все заново, ничего не скрою! Только оставьте Хуаниту, оставьте!

Однако следователь равнодушно махнул рукой:

— Нам нужны чертежи и записи. Возобновляя, вы можете что‑то скрыть. А нам нужно все. Скажете, где вы их спрятали?

Эрнан беспомощно опустил голову. Следователь позвонил.

— Уведите его, – сказал он охранникам. И бросил Эрнану напоследок: – Вы сами виноваты, Рамиро, в том, что мы вынуждены дальше допрашивать вашу жену. Но мы узнаем, обо всем узнаем, уверяю вас!

5. Отчаяние и пустота

О том, что произошло потом, Эрнан Рамиро узнал значительно позже, в концентрационном лагере, куда его в конце концов перевели после года пребывания в тюрьме. Следователь ошибся, он ни о чем не узнал!

Странными, запутанными путями достигают к отрезанным от мира пожизненно заключенным людям вести! Кружным путем – от одного к другому и третьему – путешествуют эти вести, пока не дойдут до того, кто годами ждет их, может, лучше было бы этому человеку совсем не знать ничего, чтобы не разорвалось на куски его сердце, чтобы неописуемая боль не рассекла его душу…

Следователь ошибся. Хуанита не сказала ничего даже на допросе третьей степени, когда ее пытали безжалостные фалангистские звери. Она не выдержала мучений, она умерла во время очередного допроса, шепча побелевшими губами

— Эрнан… Лорхе…

Умер и Анхело Альварес, который еще в следственной тюрьме заболел туберкулезом. Переведенный в концентрационный лагерь, он скончался в течение двух месяцев. А маленький Лорхе?..

После ареста Хуаниты его отдали в детский дом, созданного фалангистской полицией для надлежащего, с ее точки зрения, воспитания детей государственных преступников и пожизненно заключенных. Это воспитание было таким заботливым, что маленький Лорхе, привыкший к ласкам нежной матери, увял от муштры фалангистских опекунов, как хрупкий цветок, лишенный света и влаги. Его не стало через полгода. А впрочем, разве не такой же была судьба подавляющего большинства детей, которые попадали в эти дома?..

Мир, когда‑то такой широкий, полный мечтаний, стремлений, смелых порывов и надежд, стал теперь для заключенного номер 467517, бывшего инженера Эрнана Рамиро, пустым. Была колючая проволока лагеря, были стены барака, была бессмысленна работа в каменоломне, которая одурманивала сознание. И больше ничего. Пустота в душе и сердце. Так проходили месяцы, серые, однообразные, так прошел год, полтора. Иногда заключенный номер 467517 невольно вспоминал жестокие, крайне бессердечные слова, которые сказал следователь, сообщая ему о переводе в концентрационный лагерь:

— Вы упрямы, Рамиро. Но не менее упрямы и мы. Вы отказались дать нам нужные сведения. Это ваше дело. Мы могли бы покончить с вами. Но не делаем этого. В концентрационном лагере у вас будет время все хорошо обдумать. Мы не потревожим вас напоминаниями, мы терпеливые. Здравый смысл подскажет вам наконец, что нет резона оказывать дальнейшее сопротивление. Мы сильнее. Сила в наших руках. Лагерь и его каменоломни подтвердят вам это. И когда они помогут вам понять, что лучше подчиниться, сообщите нам. Мы будем ждать, хотя бы это тянулось и десятки лет.

«Лучше покориться», – сказал следователь… Видимо, действительно, лучше было бы покориться, только тогда, с самого начала. А теперь – зачем ему все это, что казалось когда‑то таким привлекательным, важным, дорогим? Зачем и сама жизнь?.. Потеряно все: любимая Хуанита, маленький Лорхе, верный друг Анхело, исчезли без следа все научные записи, все чертежи… Пустота, сплошная пустота! Чем мог бы он заполнить ее даже в том случае, если бы подчинился, пошел на службу кровавым пройдохам–фалангистам? Ведь теперь ему все равно, ничто не сможет захватить его, зажечь, как тогда, раньше… ничто, кроме, возможно, мести палачам. Но для этого надо было бы вырваться отсюда, из‑за колючих проволочных заграждений концлагеря. Но разве это возможно?..