Задумавшись, я чуть не наткнулся на пожилую женщину, которая шла навстречу с кипой перевязанных ленточкой тетрадей под мышкой.

— Ох, извините! — сказал я и сразу же узнал ту седую гражданку, которая ехала в одном с нами вагоне в Таганрог. — Здравствуйте! — приветствовал я ее.

Внимательно посмотрев на меня, она опросила:

— Вы, вероятно, из моих бывших учеников?

— Нет, — ответил я, — мы просто ехали вместе из Ростова. Вы еще говорили студентам, что лучше Таганрога на свете города нет.

Сказав это, я вдруг ахнул, да так, с открытым ртом, и остался стоять. Дело в том, что, увидев эту женщину, я тотчас же вспомнил и другую — с желтым лицом в морщинах, забитых пудрой, и явно крашеными волосами. Так вот когда и где я впервые увидел зеленую!..

— Что с вами? — удивилась седая женщина.

— Ничего, — ответил я. — Абсолютно ничего. Только скажите мне, вы не встречали больше ту противную гражданку, которая в вагоне просила вас рассказать о всех деталях жизни Таганрога?

— Журналистку? Ну почему же она противная? Просто своеобразная… Как же, она и теперь ко мне заходит.

— Она журналистка?! — опять раскрыл я рот.

— Да журналистка. Она собирает здесь материал для книги «На родине Чехова».

— Так уж не вы ли рассказали ей о моей тетушке Наталье Сергеевне Чернобаевой?

— Вот как! Наталья Сергеевна ваша тетушка? Да, я рассказывала и о ней.

— И говорили, что тетя собирает вещи-уникумы?

— Говорила. Но ведь об этом многие знают.

— И всякие детали, вроде той, что начальницу гимназии звали Зинаидой Георгиевной?

— Поскольку ее интересовало мещанское прошлое Таганрога и поскольку я сама училась в местной гимназии, я и об этом ей рассказала.

— Но ведь она говорит, что тоже училась в местной гимназии и жила тут возле монастырского подворья, — она же сама должна все это знать!

— Кто жил возле монастырского подворья? — недоуменно посмотрела на меня женщина. — Из наших гимназисток того времени возле монастырского подворья жила, насколько я помню, Люда Калмыкова, что потом так неудачно вышла замуж за Камбурули, но она, бедняжка, давно скончалась в Ялте.

— Так, значит, эта женщина — не Люда Калмыкова?

— Я же вам оказала, что Люда умерла.

— Послушайте, я очень вас прошу, никому не рассказывайте о нашей встрече! И вообще считайте эту гражданку по-прежнему журналисткой…

— Но разве она не журналистка? — воззрилась на меня женщина.

Я оставил ее в полной растерянности.

И вот мы опять на морском берегу — Геннадий, Гриша и я. Но море уже не то: волны налетают на берег, обдают нас холодными брызгами и, шиш, откатываются назад, смутно белея пеной в тяжелом темном пространстве. (Фу, до чего мне трудно пейзаж дается!)

Когда я во всех подробностях отчитался перед приятелями, Гриша сказал:

— Смелая бабочка! Вытащила из повести часы — и продает.

— Так она и воротник продаст, — предположил Геннадий.

— Какой воротник? — не понял я.

— А который «морозной пылью серебрится», бобровый, Евгения Онегина.

— Вы думаете, часы Мериме — подделка?

— Безусловно! — в один голос воскликнули Геннадий и Гриша.

— Но ведь Евгений Онегин — лицо вымышленное, а Мериме — факт. И о часах он сам написал, сам!

— Мало ли что писатель напишет, — скептически сказал Геннадий. — Если инженер пишет о реактивном самолете, то тут все выверено: наврешь — и сверзишься на землю, костей не соберешь. А поди узнай, бобровый был у Онегина воротник или каракулевый. Вот даже твой доцент не знает, были у Мериме часы или нет.

— А все-таки надо доказать, что часы — липа. Без этого как ее арестуешь? — задумчиво оказал Гриша. — Что она часы продает — это ее дело, ни под какую статью не подведешь. Что называет себя Людой — тоже ничего еще не значит. Пошутила — и только, а прописалась, может быть, и правильно. Что волосы покрасила — так если задерживать всех, которые волосы красят, в милиции им и места не хватит.

— Но как доказать, что часы — подделка? — теряя терпение, воскликнул я.

— Как? — Гриша подумал. — Поезжай-ка ты, брат, в Ростов, в библиотеку, и проверь насчет сходства подписи. Да заодно походи по часовым мастерским, по граверням, не обращался ли к ним кто с таким заказом — подпись выгравировать. А ты, Геннадий, езжай в Новочеркасск: может, она там эту операцию проделала. Я же тем временем свяжусь с кем следует в юротделе милиции и тоже похожу по мастерским, хотя мало вероятности, чтоб она рискнула на месте подделать. Ну и за твоей тетушкой понаблюдаю малость.

— Мне бы, конечно, съездить в Новочеркасск не мешало, — с ноткой сожаления сказал Геннадий, — да вот беда — завтра мой реферат обсуждается. Придется сестре поручить — она бойкая. Сегодня что у нас? Пятница? Как раз в Политехническом сейчас у них студком заседает. Позвоним — и все тут.

Мы отправились на междугородную.

Соединили нас с Новочеркасском быстро, но слышимость была отвратительная. Надрываясь, я кричал:

— Дина, это говорю я, Яша!..

— Какая каша? — будто из Антарктики доносился голос Дины.

— Да не каша, а Яша!.. Копнигора!..

— Что? Идти пора? Куда идти пора?..

Геннадий вырвал у меня трубку и заорал:

— Девушка, соедините как следует!..

Послышался какой-то звон, гул, и я совершенно ясно услышал голос Дины:

— Какой дурак разыгрывает меня!..

Я обрадованно ответил:

— Да это ж я, Яков. Ты меня слышишь?

Узнав, чего мы от нее хотим, Дина оказала:

— Если вы это всерьез, я сделаю. Звоните мне завтра в шестнадцать.

На рассвете я отправился на мотоцикле в Ростов. В читальном зале библиотеки еще было пусто, когда я вошел туда и попросил книгу Виноградова. В книгу были вклеены десятки фотокопий писем Мериме к Соболевскому с подписями автора. В одном письме стояло Pr. Mérimée, в другом P. Mérimée, в одной подписи остроконечный accent падал на «e», в другом он небрежно склонялся к согласной «m», но в основном подписи были все одинаковы и удивительно напоминали подпись, сделанную на часах. «Подделка или не подделка?» — думая я о брегете, рассматривая подписи. И вдруг замечаю, что одно письмо аккуратненько подрезано снизу, как раз там, где по смыслу должна следовать подпись. Та-ак! Кому-то факсимиле понадобилось… Иду к библиотекарше, спрашиваю:

— Скажите, пожалуйста, не помните ли вы, кто до меня брал у вас эту книгу?

— Господи! Да ее у нас каждый день читает по нескольку человек.

— А не брала ли ее у вас недели три назад крашеная женщина с кошачьими глазами?

— Оставьте ваши шутки при себе, — говорит библиотекарша и хочет отобрать у меня книгу.

Но я не дал, пошел опять к столу и принялся читать. Все-таки, думаю, пригодится, если и впрямь придется писать реферат о Мериме. Читаю, делаю выписки и натыкаюсь на следующий абзац, относящийся к истории дружбы писателя с графиней Монтихо, этой «умной и талантливой женщиной, в жилах которой вместе с испанской кровью текла кровь упорных шотландцев и веселых валлонов»:

«Именно ей был обязан Мериме рассказом о приключении на сигарной фабрике, которое в 1845 году было им обработано в неподражаемую повесть «Кармен».

Так вот что оказывается! Мериме так же встречался с цыганкой Кармен и ее возлюбленным Хосе, как Лермонтов с Тамарой и Демоном. Какие могут быть часы! Просто великолепная писательская выдумка.

— Ура! — крикнул я от радости и сейчас же услышал голос библиотекарши:

— Гражданин, ведите себя прилично, иначе попросим вас выйти.

— Не беспокойтесь, — оказал я. — Сам уйду. Вот только скопирую подпись Мериме.

Затем сажусь на мотоцикл и начинаю объезжать часовые мастерские. Действую хитренько: «Скажите, — спрашиваю, — вы не смогли бы выгравировать на моих часах подпись Мериме?» «Чего-чего?» — обычно не понимает гравер. Я показываю снятую мной копию и внимательно смотрю в лицо гравера. Нет, ничего подозрительного не замечаю, хотя передо мной вот уже тринадцатый гравер…