Поехали дальше. Наконец, стали нагонять быстро идущую большую легковую машину.

Ремизов приказал прибавить газ. Машина оказалась «Линкольном», в ней сидело трое. Ремизов знаком предложил им остановиться и, выйдя из автомобиля, пошел проверять документы.

Ничего подозрительного, однако, не оказалось. Это ехала на Коломенский завод комиссия Главтрансмаша. Все было в порядке. Пока они таким образом стояли и осматривали «Линкольн» и его пассажиров, их обогнали в обратном порядке легковые машины, цистерна, машина с хлебом и грузовики.

Когда Званцев и Ремизов подъезжали к станции Конобеево, от нее только что отошел поезд на Москву. Шофер затормозил машину, Ремизов выскочил из нее, чтобы пойти на станцию… и остановился, как вкопанный: у края дороги стоял желтый автомобиль с надписью «Хлеб», обе дверцы его были открыты, за рулем никого не было. Внутри карета была пуста — обычных выдвижных полок для хлеба не было.

— Что? Что вы стоите? — удивленно спросил инженер.

— Вас это не поражает? — сказал Ремизов, указывая на карету.

В голосе его чувствовалась тревога.

— Неужели вы думаете, что они ехали в этом автомобиле? Значит, они слезли с поезда?!

— Да, когда заметили, что агенты на него садятся… Идемте на станцию.

Ремизов пошел к дежурному. Через минуту он вышел оттуда. Вид у него был сумрачный, губы сжаты, кулаки стиснуты.

— Со станции Фаустово действительно угнали хлебный автомобиль. Полки и хлеб выбросили прямо в грязь. На Луховицком поезде, конечно, никого не обнаружили, — сказал он. — Я дал распоряжение по линии, в Бронницы, Раменское и Москву, но… едемте скорей обратно.

Машина понеслась обратно по дороге к Москве. Снова замелькали мимо деревья, избы, встречные машины…

— Они сделали ошибку, — заметил Званцев, — что бросили автомобиль. Этим они выдали себя.

— Струсили. Они были в панике. Не ожидали, что их выследят.

Автомобиль достиг предельной скорости.

Уже стемнело, когда наши уставшие и продрогшие путники вернулись в Москву.

Ремизов остановил машину у первого телефона–автомата и соединился с Казанским вокзалом. Поезд уже полчаса тому назад прибыл в Москву. Ничего подозрительного на нем не было обнаружено.

— Между пальцев ускользнули! — с досадой сказал Ремизов. — Ну, едемте к Другову.

И машина покатила по улицам города.

Когда Ремизов и Званцев вошли в квартиру Другова, они застали там, помимо самого хозяина, Ваню и Аксенова.

Другов сидел в кресле у стола. На нем был домашний халат и туфли. Ваня и Аксенов только что вернулись из своей поездки.

Другов казался очень подавленным. Увидев входящих, он заволновался и поднялся им навстречу.

— Где вы так долго пропадали? Обнаружили какие‑нибудь следы?

Инженер успокоил его, усадил в кресло и попросил не спешить с расспросами.

— Прикажете доложить, товарищ начальник? — спросил Аксенов.

— Докладывайте.

Аксенов начал рассказывать. Они не застали Пашкевича на его московской квартире. Комната была заперта на замок. По словам соседей, он накануне пришел поздно вечером и ушел очень рано утром. Никто, впрочем, его не видал, и потому не удалось установить, ушел ли он с каким‑нибудь багажом или без вещей.

Аксенов дал распоряжение взять квартиру под наблюдение, а сам вместе с Ваней поехал в Тарасовку. Никого под фамилией Пашкевич среди постоянно проживающих в этой дачной местности не оказалось. По наведенным справкам, однако, выяснилось, что некая Мария Петровна Константинова, жена какого‑то инженера, вместе с двумя детьми снимает комнату на даче одного железнодорожника. Она и оказалась женой Пашкевича.

— Мы застали ее дома за стиркой, — сказал Аксенов.

— Да, живут они очень посредственно, — добавил Ваня. — В комнате грязь, горшки, какие‑то тряпки… Дети одеты кое‑как, не умыты. Я бы ни за что не поверил, что пришел в семью этого выхоленного щеголя.

Аксенов продолжал:

— Она удивилась нашему приходу и обеспокоилась, когда узнала, что мы ищем ее мужа. Она, видите ли, думала, что он в командировке, где‑то на Алтае. Выяснилось также, что в начале августа Пашкевич недели две жил у них на даче.

— Это когда он после ранения и ожогов лечился на курорте, — не удержался заметить Ваня.

— Во время своего пребывания на даче Пашкевич посылал несколько писем до востребования в Москву, но в какое почтовое отделение и на чье имя — она не могла или не захотела сказать. Перед отъездом Пашкевич оставил им немного денег и сказал, что пришлет еще, но до сих пор ничего не прислал. Я распорядился установить надзор за дачей… Вот и все, — закончил Аксенов.

Ремизов помолчал некоторое время.

— Наша работа на сегодняшний день вовсе не так бесплодна, как вы думаете, товарищи. Мы установили, что диверсанты, или хотя бы один из них, проживают где‑то но линии Казанской железной дороги, между Воскресенском и Голутвиным, это во–первых. Во–вторых, Пашкевич посылал в начале августа из Тарасовки кому‑то из них, я так полагаю, письма до востребования. Можно предположить, что он и впредь будет посылать их. Если нам удастся установить фамилию адресата…

— И устанавливать не надо, и без того ясно, на чье имя од посылал письма, — сказал инженер. — Конечно, на имя Званцева.

Все удивленно переглянулись.

— Паспорт‑то мой ведь у них, — пояснил Званцев.

— Ваше предположение основательно, — заметил Ремизов, — паспорта в почтовых отделениях не проверяются по справочнику утерянных документов, а по вашему паспорту получать корреспонденцию до востребования им значительно безопаснее.

— Но в какое же почтовое отделение он мог направлять письма? — спросил Другов.

— Можно было бы предположить, что письма адресовались в почтовые отделения района Воскресенск–Голутвин. Между прочим, почему Константинова утверждает, что письма были московские? — спросил Ремизов.

— По маркам: она покупала марки для местных писем.

— Отлично. Я дам распоряжение по всем почтовым отделениям Москвы сообщить мне, если появится письмо до востребования на имя Сергея Ильича Званцева. С этого мы и начнем свои розыски. Кроме того, я, конечно, буду наводить справки относительно всех лиц, проживающих в районе Воскресенска и Коломны и подходящих под их приметы. Дело это сложное, и оно займет много времени, но оставить без внимания его нельзя.

— А не будет ли проще, — сказал Аксенов, — навести справки в амбулаториях о человеке, лечившем правую руку от ожога кислотой?

— А ведь это идея! — воскликнул Другов.

— Прекрасно, — согласился Ремизов, — это может очень сильно облегчить розыски.

— Едва ли он обратился в амбулаторию, — выразил сомнение Ваня. — Вероятно, он лечился у частного врача.

— Отчего же, он вполне мог обратиться и в лечебное учреждение. Он, наверное, где‑нибудь работает и потому нуждается в бюллетене. Кроме того, частных врачей немного, особенно за городом, и их можно будет тоже расспросить, тем более, что день ожога нам точно известен.

— Итак, у нас в руках появились две новые нити…

Ремизов поднялся.

— Едемте, товарищ Аксенов. Нам надо спешить. До свидания, товарищи.

Ремизов и Аксенов ушли. Званцев также стал прощаться.

— Вы, Сергей Ильич, Мне тотчас же звоните, если будет что‑нибудь новое, — сказал Другов на прощание.

___

Прошло четыре дня, прежде чем пришли новые известия. Эти дни показались нашим друзьям целой вечностью. Их томило вынужденное бездействие, работа валилась из рук. Большую часть времени они проводили у Другова в разговорах о похищенных чертежах и о том, на какие успехи может рассчитывать Ремизов. Свои прямые дела они забросили. Другов почти не бывал в институте, сказавшись больным. Званцев взял отпуск без сохранения содержания, сославшись на семейные дела. Ваня просто манкировал занятиями.

Ткеша все это время болел и теперь на положении выздоравливающего тоже пропадал у Другова.