Подобно словам, книги не только представляют нас, но и меняют. Мы не можем в точности соответствовать тому нашему образу, который они создают, — неполному, идеализирующему или, наоборот, обидному, — образу, в котором стираются наши индивидуальные особенности. И поскольку эти книги часто присутствуют внутри нас в виде малознакомых или забытых фрагментов, мы испытываем неловкость перед этими нашими представителями — за то, что они не полностью нас устраивают и недостаточны, как любой язык.

Выходит, что, говоря о книгах, мы не просто обмениваемся новыми друг для друга элементами культуры и начитанности: в этих тревожных ситуациях, угрожающих нашему нарциссизму, они, как части нас самих, помогают сохранять нашу внутреннюю цельность. Эти обмены не только вызывают чувство стыда, но и угрожают самой нашей цельности, вот почему необходимо, чтобы в виртуальном пространстве, где мы играем свою роль, оставалось место для неясности.

Рингбаум, который стремится превратить игровое пространство, то есть дискуссию о книгах, пространство постоянных переговоров и, следовательно, нечестности, — в пространство истины, оказывается в плену парадокса, который сводит его с ума. Он не может вынести того, что это пространство остается пространством неясности и непременно желает показать себя в лучшем свете, то есть, учитывая особенности игры, придуманной Лоу, в худшем. Ну пусть будет в худшем: Рингбауму, который не терпит неопределенности, так все же менее тревожно, поэтому он вынужден выбрать себе в этом театре именно такую маску, однако, примирив его с самим собой, эта маска доведет его до беды.

• • •

Итак, чтобы научиться, не стесняясь, говорить о книгах, которых мы не читали, нужно освободиться от подавляющего образа безупречной образованности — ведь именно такое представление внушается и навязывается нам семьей и учебными заведениями, а мы потом всю жизнь безуспешно пытаемся ему соответствовать. На самом же деле истина, предназначенная для других, далеко не так важна, как истина своя собственная, доступная лишь тому, кто откажется от тягостного стремления выглядеть образованным, которое подтачивает нас изнутри и мешает быть самими собой.

Глава II. Внушать свои идеи

В ней Бальзак показывает, что несложно внушить другим свое мнение о книге, потому что она не застывший объект, и, даже если перевязать ее бечевкой и отметить линию чернилами, все равно движение этого объекта остановить не удастся.

Как мы показали, если у человека хватит смелости, у него нет никаких причин не признаваться, что он не читал какой-то книги, или воздерживаться от высказывания своего мнения о ней. Не прочесть книги — как раз самый распространенный случай, и, если мы можем в этом признаться без стеснения, это первый шаг к тому, что на самом деле важно. Потому что важна не сама книга, а некая сложная речевая ситуация, для которой книга является скорее не предпосылкой, а следствием.

Ведь на самом деле книга не остается безразличной к тому, что о ней говорят, она изменяется, в том числе и прямо во время обсуждения. Такая подвижность текста — это второй источник неопределенности в многозначном пространстве виртуальной библиотеки. И неопределенность эта добавляется к той, которую мы только что обсуждали: не известно, действительно ли те, кто говорят о книгах, их читали, — но именно вторая неопределенность, связанная с подвижностью текста, играет главную роль в выборе поведения в каждой ситуации. Ваше поведение будет наиболее адекватным, если оно будет исходить не из представления о книге, как о чем-то застывшем и неизменном, а из конкретной меняющейся ситуации, в которой собеседники, участвующие в дискуссии, могут заставить меняться и сам текст (особенно если у них хватит сил навязать свою точку зрения).

• • •

Герой «Утраченных иллюзий» (КП, КС и ЗК +) Бальзака Люсьен Шардон, сын аптекаря из Ангулема, мечтает восстановить дворянский титул, который носила его мать, урожденная де Рюбампре. Он влюбляется в местную дворянку госпожу де Баржетон и отправляется за ней в Париж, бросив в провинции своего лучшего друга печатника Давида Сешара, который женился на его сестре Еве. Но еще Люсьен рассчитывает в столице сделать карьеру, желательно — как литератор, он привозит с собой свои первые произведения: сборник сонетов «Маргаритки» (НК --) и исторический роман «Лучник Карла IX» (НК +).

В Париже Люсьен проникает в круг интеллектуалов, издателей и журналистов, и быстро осознает законы реальности, царящие в этой среде, в которой делается литература и искусство, — законы эти весьма далеки от его иллюзий. Они открываются ему внезапно — во время разговора с одним из новых друзей, журналистом Лусто. Тот нуждается в деньгах, поэтому ему приходится продать несколько книг издателю и владельцу книжной лавки Барбе. Среди книг есть и неразрезанные, хотя Лусто пообещал директору газеты написать на них рецензии:

«Барбе тщательно рассматривал обрезы и обложки книг.

— О! Они в превосходной сохранности, — вскричал Лусто. — „Путешествие“²⁷ (НК -) не разрезано, как и Поль де Кок, и Дюканж, и та, что на камине: „Рассуждения о символах“ (НК --); последняя вам в придачу. Прескучная книжица! Готов ее вам подарить, — боюсь, как бы иначе моль не завелась!

— Но, помилуйте, как же вы напишете отзывы? — сказал Люсьен.

Барбе поглядел на Люсьена с глубоким удивлением и, усмехнувшись, перевел глаза на Этьена:

— Видно, что этот господин не имеет несчастья быть литератором»²⁸.

Люсьен, удивленный тем, что можно написать статью о книге, которой ты не читал, не может удержаться и спрашивает Лусто, как он собирается сдержать обещание, данное директору газеты:

«— А ваши статьи? — сказал Люсьен, когда они ехали в Пале-Рояль.

— Вздор! Вы не знаете, как строчат статьи. Что касается до „Путешествия в Египет“, я перелистал книгу, не разрезая, прочел наудачу несколько страниц и обнаружил одиннадцать погрешностей против французского языка. Я напишу столбец и скажу, что если автор и изучил язык уток, вырезанных на египетских булыжниках, которые именуются обелисками, то родного языка он не знает, и я ему это докажу. Я скажу, что, вместо того чтобы разглагольствовать о естественной истории и древностях, он лучше бы занялся будущностью Египта, развитием цивилизации, научил бы, как сблизить Египет с Францией, которая, некогда покорив его и затем потеряв, все же может еще подчинить его своему нравственному влиянию. Затем я сделаю из этого патриотический монолог и начиню его тирадами насчет Марселя, Леванта и нашей торговли».

На вопрос Люсьена, как бы поступил Лусто, если бы автор говорил о политике, тот, не моргнув глазом, отвечает, что упрекнул бы автора в том, что он мучает читателей скучной темой, а следовало бы говорить об искусстве, обратить внимание на красоты страны, о которой он пишет. У Лусто есть и еще один способ — он дает почитать книгу своей подруге, актрисе Флорине, «самой усердной читательнице романов на свете». И только в тех случаях, когда она находит скучным «авторское пустословие», Лусто читает книгу сам, а для начала требует от издателя еще один экземпляр, и тот знает, что отзыв будет хвалебным.

• • •

Как видите, в романе Бальзака появляются уже знакомые нам типы не-чтения: составлять себе представление о книге, не читая ее, судить о ней, пролистав текст, а также, делать выводы на основании того, что говорят о ней другие. Люсьен, несколько озадаченный критическими методами Лусто, не может скрыть своего удивления:

«— Боже мой, но где же критика? Священная критика? — сказал Люсьен, проникнутый заповедями Содружества.

— Дорогой мой, — сказал Лусто, — критика — это щетка, которой не следует чистить легкие ткани: она разрывает их в клочья. Послушайте, оставим в покое ремесло. Вы видите вот эту пометку? — сказал он, указывая на рукопись „Маргариток“. — Я сделал эту пометку чернилами под самой бечевкой на обертке рукописи. Если Дориа прочтет вашу рукопись, он, конечно, перевяжет ее по-своему. Таким образом, ваша рукопись как бы запечатана. Это не лишнее для обогащения вашего опыта. И еще заметьте, что вы попадаете в лавку не с улицы и не без кумовства, не так, как те бедные юноши, которые побывают у десяти издателей раньше, чем один наконец предложит им стул...»