Женщины страшно разволновались и стали доказывать, что так нельзя, так не полагается, в таких случаях надо принимать помощь. Но Анюта твёрдо стояла на своём.

Наконец Мария Ивановна и Мария Семёновна решили сейчас же ехать в больницу к Клавдии Алексеевне, взяв с Анюты слово в случае малейшей нужды обращаться за помощью, надавав десятки указаний, где, когда и кого искать.

Закрыв за ними дверь, Анюта сказала:

— Слушай, Миша. Мы теперь будем жить одни, но всё должно быть так, как при маме. Я старшая и поэтому буду хозяйкой. И не думай, что тебе будет больше воли, потому что мама лежит в больнице. Я за тебя отвечаю и никакого баловства не допущу. И хлопот у тебя будет больше, чем раньше. Справишься?

— Справлюсь, — хмуро ответил Миша.

Первая педеля прошла очень хорошо.

Утром Анюта и Миша отправлялись по магазинам, покупали хлеб, молоко, продукты, потом приходили домой, собирали передачу для матери и ехали в больницу. Каждый день от них принимали записки, но ответ они получали на словах, писать мать не могла. Она передавала, что чувствует себя хорошо, надеется скоро поправиться, и чтобы они не волновались. Сестра в справочном бюро тоже говорила, что состояние удовлетворительное и температура нормальная.

В четверг и воскресенье были приёмные дни.

Когда они пришли в воскресенье, мать была ещё олень слаба, она лежала по-прежнему вся закутанная в одеяло по самую шею. Она не хотела, чтобы дети видели её забинтованные руки и сплошь перебинтованную грудь. И говорила она по-прежнему тихо, почти шёпотом.

— Не надо мне носить столько, — сказала она после того, как расспросила, что делается дома и как ведёт себя Миша. — Много мне есть нельзя, да и не хочется. Все продукты лежат в холодильнике без толку.

Не такой уж длинной была эта фраза, но Клавдия Алексеевна устала, сказав её, и долго молчала. Анюта и Миша сидели вдвоём на одном табурете и смотрели на мать испуганными глазами. Их пугало и бледное лицо, и тихий голос матери, и то, что она так быстро устаёт. Потом Клавдия Алексеевна сказала ещё:

— Дай мне слово, Миша, что будешь сестру слушаться.

Миша молча кивнул головой, но Клавдии Алексеевне показалось этого мало.

— Дай мне честное слово, — сказала она.

Миша произнёс испуганным шёпотом:

— Даю честное слово, что буду слушаться Анюту.

Клавдия Алексеевна еле заметно кивнула головой и закрыла глаза.

Тут вошла старшая сестра и велела детям уходить, не утомлять мать.

А в четверг больная чувствовала себя уже гораздо лучше. Она улыбнулась, когда дети вошли, и голос у неё был гораздо громче и веселей. Анюта и Миша просидели у неё около часу. Клавдия Алексеевна заставила Анюту рассказать по очереди про каждый день, как они его провели с утра и до вечера. Что они ели на завтрак, на обед и на ужин. Когда они легли спать и когда встали. Где они гуляли, что Миша читал, сколько у него осталось чистых рубашек. Словом, разговору хватило почти на час. Потом Клавдия Алексеевна сказала:

— Ты, Анюта, отцу напиши. Не обязательно сегодня, можешь завтра или послезавтра, как выберешь часик свободный. Напиши, будто бы я дома, но ошпарила правую руку и не могу писать сама. Часть будто бы я тебе диктую, а часть будто ты от себя пишешь. Сумеешь придумать, чтобы отец поверил?

— Постараюсь, — сказала Анюта, потом подумала и добавила: — Да нет, конечно, сумею.

Впрочем, и на этот раз им не разрешили сидеть до конца приёмного времени. Снова вошла сестра и отправила их, сказав, что хотя Клавдии Алексеевне и лучше, всё же её утомлять нельзя.

Каждый день забегала снизу Мария Степановна. Она тоже требовала от Анюты подробнейшего отчёта, что они делали и что ели. Она варила им суп на два или на три дня, жарила картошку и котлеты. Анюте приходилось только разогревать обед и кипятить чайник. Ей было очень неловко, и она уговаривала Марию Степановну, что отлично справится и сама, что она умеет и варить и жарить, но Мария Степановна была женщина с характером, держалась по всем вопросам твёрдых взглядов, и разубедить её было невозможно. Еле Анюта добилась того, что в магазин-то они будут ходить сами, да и на это Мария Степановна согласилась с трудом.

В магазине они и встретили Валю.

Анюта увидела его первая. Ей совсем не хотелось встречаться с ним и разговаривать. Она схватила Мишу за руку. Миша сперва испугался, но она глазами показала ему на Валю, и он сразу всё понял. Ему тоже не хотелось видеться с сыном человека, так изувечившего их мать.

Валя стоял в очереди в колбасном отделе. Анюта и Миша пошли в молочный. Краем глаза они следили за сыном своего врага. Они не хотели встречаться с Валей. Но Валя, сложив продукты в авоську, вдруг увидел Анюту и Мишу, страшно растерялся, остановился и молча стоял, не зная, здороваться или нет и ответят ли ему на поклон. Он стоял и не решался уйти, а молчать становилось уже неудобно.

— Ну, как ты? — спросила Анюта, просто чтобы не молчать больше.

— Обыкновенно, — сказал Валя.

Анюта не хотела говорить ничего резкого, она понимала, что Валя ни в чём не виноват, но как-то сама собой у неё вырвалась фраза, которую говорить, конечно, не следовало.

— Видно, что обыкновенно, — сказала она, — полмагазина скупил.

У Вали сделалось злое лицо.

— Да, — ответил он вызывающе, — мы каждую неделю отцу передачу носим. Пусть он хоть и в тюрьме, а знает, что мы его не оставили.

И эти слова ещё больше раздражили Анюту, и снова она сказала то, что говорить не следовало.

— Если заработки большие, — сказала она, — так, конечно, денег жалеть не приходится.

— Пока заработков нет, — вызывающе ответил Валя, — но мы шкаф продали. А с той недели мать работать пойдёт, так и заработки будут, и опять всего накупим.

Он задрал голову и с красным лицом, но с гордым видом, не попрощавшись, пошёл к выходу. Анюта и Миша с ненавистью смотрели на него.

— Задирается! — сказал Миша.

В субботу вечером в дверь позвонили. Анюта открыла — в дверях стояла худощавая, невысокая девушка в белой кофте и синей юбке, со светлыми стрижеными волосами и уверенным, спокойным лицом.

— Это квартира Лотышевых? — спросила она.

Анюта молча кивнула головой.

— Ты дочка Лотышевой? — спросила спокойно и уверенно девушка.

Анюта снова кивнула головой.

— Я — Катя Кукушкина, старшая пионервожатая городского пионерского лагеря, — сказала девушка. — Давай-ка зайдём к тебе, мне нужно с тобой поговорить.

Не дожидаясь ответа Анюты, девушка отстранила её и уверенно вошла в квартиру. Не постучавшись, она открыла дверь кабинета отца, увидела, что в комнате пусто, открыла дверь детской, увидела, что и там никого нет, открыла дверь столовой, увидела Мишу, сидевшего за столом и читавшего книжку, вошла, уверенно отодвинула стул и села.

Анюта закрыла оставшиеся открытыми двери в детскую и в кабинет, тоже вошла в столовую и села напротив.

— Вам что? — спросила она растерянно.

— Ты что же, — строго сказала девушка, обращаясь к Мише, — околачиваешься по дворам, вместо того чтобы отдыхать в городском пионерском лагере? Хорош, нечего сказать!.. А сестра твоя чего смотрит? Большая же девочка. Никуда это не годится!

Она сказала всё это так решительно, что брат и сестра действительно почувствовали себя виноватыми.

— Завтра к девяти часам, — сказала гостья не допускающим возражения тоном, — вы оба придёте к нам в лагерь. У нас есть чем развлечься, так что вам будет нескучно. Ты чем увлекаешься?

Миша растерялся, покраснел и невнятно пробормотал:

— Ничем.

— Неважно, — сказала пионервожатая, — у нас радиодело хорошо поставлено, шахматисты у нас неплохие, волейболисты, фотографы. В общем, сам себе выберешь дело по вкусу.

— Хорошо, — сказал Миша, понимая, что сопротивление бесполезно.