Вагаршак и Пахчан, расседлав лошадей, тихо вошли и стали у притолоки.

— …рассеян народ наш, и по костям братьев наших можно пройти через всю Армению из России в Месопотамию. Рядом с черепом матери лежит череп утробного младенца ее. Чтобы родить его, она легла на землю и умерла под прикладами аскеров[8], понуждавших ее идти, не останавливаясь. Косы молодых девушек покрывают опозоренную наготу костей их, и хищные птицы вьют гнезда из этих кос. Сотни тысяч братьев наших погибли на пути в изгнание. Город наш лежит в прахе. Армянин даже не может мечтать о том, чтобы быть погребенным по обряду отцов наших. Камениста страна наша, лишь трудами предков наших созданы были обширные пахоты и бессчетные сады. Но земли со всех пахот и со всех садов не хватило бы, чтобы принять непогребенные тела наших убитых родичей. Гниют наши мертвые там, где упали. Смрад и тление окружают нас. В каждом доме был колодец, но неоткуда напиться нам, потому что все колодцы забиты трупами. Враги не могли заставить служить себе братьев наших, когда они были живы. Они заставили их служить себе, когда они стали мертвыми. Братья наши телами своими отнимают у нас воду! С начала мироздания не знали люди большего позора, больших мучений, чем мы, армяне.

— Вот и сейчас идут наши братья, днем изнуряемые зноем, ночью терзаемые холодом, идут на север последние из братьев наших. Я шел с ними до Бегри-Калы. Я проводил их до того места, где в диком ущелье смерть подстерегала каждого из нас. Но бог удержал врагов в логовищах их, и народ прошел спокойно. Сейчас он входит в пределы России — страны, которая защищает нас…

Пахчан сделал движение, чтоб броситься к Даниилу и обрадовать его и всех вестью о том, что народ возвращается в Ван, но Вагаршак схватил его за руку, негодуя, что он осмеливается прерывать Даниила. Многие укоризненно посмотрели на Пахчана. Даниил продолжал говорить низким, гортанным голосом:

— Я вернулся к вам, последним бойцам. Мы должны быть здесь! Мы не выпустим оружия из рук! Мы будем бороться до последнего человека!

Он схватил свою винтовку и, потрясая ею, закричал:

— Бороться, братья! Бороться!

— Бороться! — раздался в ответ ему хриплый голос огромного горбоносого человека, обвешанного оружием больше, чем другие.

— Говори, Григор! — сказал Даниил.

— Я умею говорить только пулями! Надо убить меня, чтобы отнять у меня оружие. А пока оружие у меня в руках, я буду бороться! Мы подняли знамя восстания, мы его не уроним! Не уроним! — тяжело отчеканил он.

— Мало нас, — тихо сказал Вагаршак.

Все прислушались.

— И что защищать нам? Ничего не осталось. Народ…

— Что защищать? — крикнул Григор. — Ван защищать! Нашу родину, наш первый город! Вот этот дом! Вот эти стены! Вот этот клочок земли, на котором я стою и которого я никому не отдам, пока я жив!

Он затопал тяжелыми сапогами по глиняному полу.

Акоп из-за своего прилавка заботливо посмотрел вверх, не валится ли кое-как сложенная крыша, с которой от топота Григора сорвалось несколько комков глины.

Плотный человек в куртке офицерского сукна, подпоясанной новеньким ремнем, который все время молчал, встал и поднял руку.

— Говори, Амазасп, — сказал Даниил.

— У меня есть сообщение. Очень важное сообщение. Нам на помощь едет отряд американских армян под командой капитана Чингальяна. Отряд прекрасно вооружен, имеет своих лошадей. Численность его мне неизвестна, но, во всяком случае, он представляет собой внушительную силу. Он на днях должен быть здесь.

Говорил он слегка небрежно, как бы нехотя, гладким, мягким, будничным голосом и, кончив, тотчас сел на свое место.

Сообщение произвело впечатление. Все сразу заговорили взволнованно и радостно. Амазасп, Григор и Даниил отошли в угол и совещались вполголоса. Двое дружинников, обнявшись, запели первую фразу боевого гимна. Другие дружинники лихорадочно стали щелкать винтовками.

— Надо им сказать, что народ возвращается, — волновался Пахчан, нагибаясь к Вагаршаку, который нашел место, где сесть, чтобы выпить кофе.

— Скажи ты!

— У меня есть сообщение! — крикнул Пахчан.

Все обернулись к нему.

— Кто это? — спросил Амазасп у Григора.

Григор пожал плечами.

— Какое сообщение? — спросил Даниил.

— Народ возвращается. Дошли до Сувалана. Там узнали, что можно идти обратно. Многие остались ночевать в Панзе. Некоторые идут и, вероятно, уже в городе.

— Не может этого быть! — воскликнул Амазасп. — В городе нет войск. Здесь опасно.

— Войска вернулись обратно, не доходя до Сувалана. Они обогнали нас в пути.

— Странно, — сказал Амазасп.

Он быстро вышел и сейчас же послышался топот его лошади. За ним ускакали Григор и Даниил. Дружинники, вскинув винтовки, возились у лошадей. Лавка Акопа опустела.

Пахчан сел за столик к Вагаршаку.

— Ты заметил?

— Что?

Они не обрадовались. Почему? Никто не обрадовался.

— Они боевые люди. У них, вероятно, был план защиты. Теперь надо его менять. Надо заботиться о населении.

— Это дело Кости.

— Костя в городе? — спросил Пахчан Акопа.

— Костя в Панзе.

— У тебя можно переночевать? — спросил Вагаршак.

— Мой дом всегда открыт для моих гостей, — ответил Акоп, широко расставляя руки над столиками и табуретками.

— Надо лошадей напоить, — сказал Вагаршак, — потом спать.

Он исчез в темноте за дверью.

— Акоп! — позвал Пахчан. — Сядь здесь! Акоп, ты знал Пахчанов, Геворк Пахчан, высокий такой, мой отец. Наш дом был рядом с тем, где живет теперь Костя. Хороший дом. Ты помнишь Пахчанов?

— Геворк Пахчан! Геворк Пахчан! — вспоминал Акоп. — Да, я носил ему рыбу. Его убили над озером. У него была рыжая кошка.

— Ты помнишь? Ты помнишь? А сестру мою, Шамирам, помнишь?

— Она очень любила рыжую кошку. Помню.

— Ты ничего о ней не слышал?

Пахчан затаил дыхание. Акоп сосредоточенно смотрел в потолок.

— Акоп! Ты ничего о ней не знаешь?

— Если б она ушла на север, она взяла бы с собой свою кошку. А кошка ходит здесь, вокруг вашего дома. Я ее видел. Она здесь, на развалинах. Ты утром можешь ее увидеть.

— Там, в народе, нет Шамирам, — глухо сказал Вагаршак, который стоял уже у дверей. — Я искал ее. Не нашел. Слушай, Пахчан! Лошадь твоя слепая!

— Мой гунтер слепой? Неправда!

— Твоя лошадь слепая. Удивляюсь, как ты доехал.

— Но я ехал и днем и ночью! Она отлично шла.

— Чутье! Но она слепая. Пойдем, я тебе докажу.

Они прошли к лошадям, и долго мелкие огоньки их спичек мелькали в темноте перед мордой гунтера. Гунтер раздувал ноздри от запаха серы, но зрачки его никак не реагировали на свет.

— Позови Акопа, если не веришь.

Акоп после обследования подтвердил, что лошадь слепая.

— Слепой! Мой гунтер слепой! Я ехал на слепой лошади! — долго повторял Пахчан, ворочаясь под буркой.

В те же дни, когда армянский народ возвращался к Вану с севера, от Игдыря к тому же Вану шел небольшой отряд с юго-востока, из персидского города Дильмана. Это не был военный отряд. Это была просто небольшая компания, которую с трудом сколотил себе генерал-ревизор Ладогин, посланный в Ван из Тифлиса с совершенно специальной, самому ему не вполне понятной ревизией. Генерал Ладогин, мечтательный, кабинетный, петербургский человек из прогоревших помещиков, принимая поручение, не представлял себе трудностей пути. Напуганный в Тифлисе рассказами об опасностях северного пути и не осведомленный о том, что там тысячами шел народ, генерал Ладогин составил себе собственный маршрут из Персии по самой крайней, занятой русскими войсками линии. Он не знал, что этот маршрут еще опаснее северного. Войска с него были сняты еще летом, тотчас после падения Битлиса. Только кое-где, на редких этапах, как тушканчики в своих норках, сидели прапорщики, не имевшие права уйти самовольно и не получавшие приказа об уходе из-за отсутствия связи. Выбирая этот маршрут, генерал Ладогин удовлетворял одну свою страсть: он был любителем-археологом. Ему мало было висячих садов Семирамиды, остатки которых он надеялся увидеть в Ване. Ему хотелось побывать и в Деере, где стояла армянская базилика св. Варфоломея IV века, и в Хошабе, где были развалины крепости, построенной римлянами. Но все эти приманки избранного им маршрута мгновенно потускнели после дильманских рассказов об издевательствах курдов над пленными. Генерал затягивал свой отъезд насколько можно, но все-таки на заре одного голубого дня к его дому был подан фаэтон.