В своих последних беседах о дзен Ошо делал ударение только на медитации. После каждой беседы он вел нас глубже и глубже в медитацию. Я чувствовала, что Ошо наносит последние штрихи на свою картину.

В апреле 1989 года Ошо снова прекратил говорить. Он выходил в Будда-зал на 20 минут, чтобы посидеть с нами в молчании. Он выглядел еще более хрупким. И все же, когда он выходил и уходил, он здоровался с каждым человеком сложенными вместе ладонями, передвигаясь медленно по подиуму по всем направлениям. Иногда я чувствовала, что его ноги подкашиваются, и мое сердце хотело кричать: «Ошо, пожалуйста, зачем все это! Не мучай так сильно свое тело». Но он не прекращал. Он продолжал и продолжал выходить каждый день, делая то, что он считал нужным.

9 декабря 1989 года я была поражена, услышав о смерти Нирвано. Я помню, как в одной из своих ранних бесед Ошо сказал, что когда мастер уходит из тела, те, кто глубоко связаны с ним, не смогут жить, а также он упоминал Нирвано, как одного из таких людей. Я беспокоилась, повлияла ли смерть Нирвано каким-либо образом на тело Ошо.

11 декабря 1989 года на день рождения Ошо я чувствовала себя очень печальной, так что не послала ему даже цветов. На вечернем даршане, когда Ошо ходил по подиуму, приветствуя всех, мое сердце разрывалось от боли. Когда он посмотрел на меня, слезы потекли из моих глаз как подарок ему на день рождения. Во время сатсанга я почувствовала, что Ошо прекращает наполнять нас своей энергией и готовится к тому, чтобы нас покинуть. Мой ум оттолкнул это чувство, сказав: «Нет, Нет, он не покинет нас так быстро».

Однажды вечером врач Ошо объявил в Будда-зале, что во время сатсанга кто-то в зале читал мантры, посылая негативную энергию на Ошо, и это воздействовала на пупочный центр Ошо. Он попросил прекратить это делать. Через пару дней было объявлено, что снова тот же человек пытается причинить Ошо вред намеренно, используя черную магию. Ошо передал, что может вернуть все это назад этому человеку, но это не его путь. Его сострадание не позволит ему заниматься такими вещами.

Так как тело Ошо — самая драгоценная вещь для нас, мы, его саньясины, попытались выяснить, кто этим занимается. Мы меняли места на несколько дней, но все было напрасно. Чтение мантр продолжалось, но, несмотря на это Ошо продолжал выходить в Будда-зал.

Однажды вечером я увидела, как кто-то сел на мое обычное место. Я сказала ему об этом, и он заявил, что сегодня все иначе. Все индийцы садятся с этой стороны, и я могу выбрать себе любое место. Затем он сообщил, что во время сатсанга мы должны сидеть с открытыми глазами. Времени на обсуждение было не очень много, и я села в четвертом ряду с правой стороны от Ошо под углом 45 градусов, как всегда.

Ошо вышел на подиум Будда-зала. Играла музыка, и его лицо было таким проницательным и сияющим. Очень медленно он прошел вокруг со сложенными ладонями, сел в кресло и закрыл глаза. Я глядела на него широко раскрытыми глазами. Его лицо излучало свет. Через несколько минут музыка остановилась и воцарилась полная тишина. Ошо медленно открыл глаза и стал смотреть на своих потенциальных медитирующих Будд, поворачивая свою голову. Когда он повернулся в мою сторону, мои глаза мгновенно встретились с его глазами. Я просто замерла. Волна страха прокатилась по всему моему телу, и оно начало дрожать. Ошо продолжал глядеть в мои глаза. Мой ум совершенно опустел, осталось лишь это осознание — что он смотрит мне в глаза. Я не могу сказать, как долго это продолжалось, может быть, пару минут, но это было как вечность. Мои глаза закрылись сами по себе, ия утонула в глубокой тишине внутри меня. Когда я открыла глаза, Ошо уже покинул подиум, и Будда-зал был почти пустой. Я не могла больше думать. Каким-то образом я поднялась и заставила свое тело пойти в мою комнату и лечь на кровать, не понимая, что произошло.

Я внезапно заплакала, как маленький ребенок, который все потерял и остался где-то совершенно один. Я плакала и плакала, а затем заснула.

Утром я проснулась очень свежая и свободная. Я приготовила утренний чай и, когда потягивала чай с закрытыми глазами, я поняла, что беременна пустотой, о которой я должна заботиться.

17 января 1990 года я отправилась в Бомбей, чтобы подписать некоторые документы в нотариальной конторе. По какой-то причине бумаги не были готовы, и я назначила встречу на 20 января. Я решила вернуться в Пуну 18 января рано утром.

17 января вечером я пошла встретиться с моими друзьями в медитационном центре. Когда я сказала им, что я приеду снова 20 января, они предложили остаться у них. Я отказалась от их предложения, сказав: «Состояние Ошо очень ненадежно. Он может уйти из тела в любой момент. Я не хочу отлучаться на два дня».

18 января утром я поехала в бомбейский аэропорт, чтобы полететь в Пуну. Там я также увидела несколько саньясинов, которые только что прибыли с Запада. Они спросили о здоровье Ошо, и я ответила им: «Здоровье достаточно хорошее, и он выходит в Будда-зал каждый вечер на сатсанг». Они были очень рады слышать это и очень обрадовались, что они смогут увидеть его вечером.

Когда мы приехали в Пуну, мы узнали, что 17 января Ошо просто вышел в Будда-зал, поприветствовал всех и ушел. Он даже не садился для сатсанга и выглядел очень слабым. Вечером 18 января он даже не вышел из своей комнаты и сообщил, что будет медитировать с нами, сидя в своей комнате.

19 января 1990 года все занятия в коммуне проходили, как обычно. Физическое отсутствие Ошо в Будда-зале не было чем-то новым. Он уже приучил нас к этому за последний год.

Но в 5.30 вечера Ма Нилам плача пришла в комнату Матаджи, обрушив на нас новость, что Ошо оставил тело. Пару минут я просто смотрела на Нилам пустыми глазами, не понимая, что она говорит. Нилам была вся в слезах, когда я ее обняла. Я поняла, что в действительности произошло. Белый лебедь уплыл прочь в безбрежное голубое небо, не оставив за собой никаких следов.

Тело Ошо было принесено в Будда-зал на несколько минут, а затем было унесено на погребальный костер, где тысячи саньясинов пели и танцевали. Великая энергия освободилась, и те, кто любят его, отпразднуют эти редкие, драгоценные минуты, утопая в этой энергии.

На погребальном костре я стояла прямо перед ним, наблюдая, как тело моего возлюбленного мастера исчезло в пламени за несколько часов.