В послевоенные годы на весь район насчитывалось всего семь участковых, а обстановка была несравнимо спокойнее. Сейчас же Знаменский ОВД вынужден держать десятки милиционеров, и те с преступностью не справляются. За восемнадцать лет, которые Геннадий Зюганов прожил в Мымрине, ни одного тяжкого преступления не случилось ни в его селе, ни по соседству. Самое «громкое» криминальное событие, о котором помнит, — растрата в сельском магазине, да и то, говорят, произошла она потому, что слишком много продавец в долг отпускал. Надо сказать, что и стражи порядка работали тогда не за страх, а за совесть. Местный участковый Рожнов сам всех окрестных жителей наперечет знал, и они к нему с большим почтением относились. Участковый — власть! Но только власть уважают тогда, когда она ведет себя достойно. А участкового попрекнуть было нечем — и совесть чистая, и голова светлая. Мог он любого буяна словом утихомирить, а главное, вовремя предупредить и внятно вразумить зарвавшегося мужика.
Впрочем, хоть власть на селе и уважали, но никогда перед ней не заискивали, тем более не раболепствовали. Вскоре после войны произошел такой показательный случай. Возглавлял тогда колхоз председатель, выбранный из своих, местных, — Поликанов. В ту нелегкую пору не все шло гладко, рук в хозяйстве не хватало: только из Мымрина и его окрестностей ушли на фронт более ста мужиков, а вернулось всего с десяток, да и те по большей части покалеченные. Бабье царство, сплошь одни вдовы. Лошадей не хватало — на коровах пахали. Всё на себе вынесли, смогли пережить и неурожайный 1947 год, когда всё пожгла страшная засуха, и последний кусок хлеба только для детей берегли… Как водится в таких случаях, решило районное и областное начальство «укрепить» руководство колхоза и на очередные выборы представило своего кандидата. Не лишним будет заметить, что среди приехавших на собрание был и представитель всесильного ведомства Берии. Однако колхозники дали им от ворот поворот, твердо выступили: дайте еще хотя бы год Поликанову поработать, не получится — изберем вашего. Крепкий был народ!
Истину эту Геннадий сначала скорее ощутил, чем понял: мальчишки о подобных материях не задумываются. Но вот врезалось в память, как к отцу ходили в гости бывшие фронтовики Егор Рукавков и Иван Фунтаков. На двоих — две ноги, оба вернулись с войны инвалидами. Обычно допоздна засиживались, и тогда младший Зюганов провожал их домой. Почему-то запомнился один такой вечер: на дворе ненастье, дождь, слякоть, они втроем пробираются в кромешной тьме, Геннадий ощущает на своих плечах тяжелые крепкие руки, и на душе как-то спокойно и уверенно…
Особняком в селе прожить трудно, а в первые послевоенные годы вряд ли вообще можно было выжить. Когда немного окрепли и потихоньку строиться начали, всем миром друг другу срубы ставить помогали. Геннадий — заводила, из мальчишек бригаду сколотил, которая крыла дома односельчан щепой. Единственное вознаграждение — угощение после работы. Когда немного подрос и возмужал, стал вместе со взрослыми ездить на трелевку леса. Бревна для строительства заготавливали, как правило, зимой, когда в дереве меньше влаги. Первый раз, когда по пояс в снегу поворочал сваленные деревья, быстро выдохся. Присел, от напряжения даже руки трясутся. Посмотрели на него мужики — бледный как мел. «Нет, парень, так не пойдет» — и почти силой заставили съесть большой кусок сала. До этого, хоть и в деревне рос, даже на дух его не переносил. Через полчаса усталости как не бывало. С тех пор полагает, что если в доме сала нет, считай, что и есть нечего. Знает толк и в его приготовлении.
В деревне всё на виду и всё известно. Скажем прямо, порой непросто приходилось Геннадию в кругу сверстников. Энергии — хоть отбавляй, так и хочется иногда проявить удаль молодецкую, но всегда помнить приходилось: набедокуришь — родителей подведешь. Отец и мать — учителя, люди уважаемые, каково им будет людям в глаза глядеть, если сына в чем-нибудь предосудительном заметят? А родителей он не просто уважал — боготворил. Влияние отца, прошедшего войну, конечно, на мальчишке больше сказывалось. Поэтому позднее Геннадий Андреевич не без оснований говорил, что от него он наследовал крепость характера, а от мамы — спокойствие и выдержку.
Тем не менее, когда дело касалось чести, парень никогда не тушевался и друзей в трудную минуту, например во время драк после танцев, не бросал.
Иногда от отца все же доставалось. Первый раз — когда в полынью провалился. Подвела страсть к катанию на коньках. Однажды, в конце зимы, простудился немного, и родители решили, что лучше будет, если сын посидит несколько дней дома. На третий день, когда температура спала, не удержался. Прикрепил к валенкам свои любимые «снегурки», подмочил подошвы, чтобы лучше коньки держались, и — вперед, на озеро. Лед там был изумительный: гладкий, прозрачный, ляжешь на него — можно рассмотреть, что в воде делается. Только вот невдомек было тогда, что такой лед после оттепели с ветрами часто таит в себе опасность. К счастью, полынья, в которую провалился, оказалась неглубокой. Влетело тогда от отца по первое число. Ослушался — раз, чуть не погиб — два, развлекался, когда другие учились, — три…
Впрочем, для развлечений времени оставалось мало. Хозяйство держали большое, а отец даже с палочкой с трудом ходил. Часто приезжал к ним погостить Петр Яковлевич Бахарев, дед Геннадия по матери. Человек степенный, работящий, сапожник от Бога. До войны работал он в сапожной мастерской в Волхове, умудрялся за один день пару сапог стачать. Такой сноровке даже бывалые мастера дивились. При этом сапоги его всегда на загляденье выходили. Трудом своим кормил большую семью, а позднее сумел купить просторный дом в Орле. Ни отец, ни дед спиртным не злоупотребляли, но Андрей Михайлович всегда по случаю приезда своего тестя заваривал бак пива — любили выпить по стаканчику за разговорами перед обедом. Во время одного такого приезда дед и обратил внимание, как его внук во дворе топором орудует. Искренне изумился: «Михалыч, да у тебя уже настоящий работник вырос!» Запала Геннадию в душу эта похвала, словно награду от деда получил. С тех пор (а было ему тогда лет девять-десять) почувствовал он совсем другое отношение к труду, и все, что приходилось делать по хозяйству, стало доставлять ему какое-то радостное удовлетворение.
Одним словом, работать стал с удовольствием, можно даже сказать, с азартом. Как потом вспоминал Геннадий Андреевич, с отцом у них произошло естественное «разделение труда»: «Он работал головой, я — руками». Руки были не только к топору привычны, приходилось едва ли не каждый день орудовать и лопатой, и вилами, и граблями, и косой. Для одних только кроликов, а их держали около ста штук, требовалось по три больших мешка травы в день. С любимой косой-семиручкой — небольшая, аккуратная, словно игрушечная — обегал все окрестные буераки, опушки и прочие неудобья. С кроликами мог возиться часами, знал всех по характеру и повадкам. И сейчас помнит, что сначала разводили сорт «Бабочка», потом к ним добавился «Белый великан». К любому празднику — свежее мясо, всегда есть чем гостей угостить. Одно время держали корову, но она доставляла слишком много хлопот, тем более что родители часто уезжали в район на учительские конференции, которые длились по два-три дня. Когда сын оставался один, в компанию к нему, чтобы не было страшно ночевать в пустом доме, приглашали жившего рядом деда Сёмина.
Убедил родителей, что может самостоятельно с сохой управляться — не соседей же приглашать картошку опахивать, когда есть здоровый мужик в доме! Поначалу отец с матерью следом ходили: дело небезопасное, отвлечешься, не удержишь рукояти — можешь и без зубов остаться. Потом убедились — можно сыну и это дело доверить, тем более что и с конской упряжью справляется без посторонней помощи, да и старый мерин Чалый слушается его безоговорочно.
У соседа Парфена Ивановича Маркина обучился плотницкому делу. Тот, как любой настоящий мастер, секретов своих не таил и разрешал пользоваться своей мастерской и хранящимися в ней инструментами. Размещались они на двух стенках, на каждой — полные плотницкие наборы: ножовки, рубанки, фуганки, киянки… С одной стороны — те, к которым кроме хозяина никто не имел права прикасаться, с другой — для всех желающих. Вскоре Геннадий уже самостоятельно мастерил для пасеки ульи и рамки, а дело это, как известно, тонкое.