У Родса рано проявился талант, который считают залогом успеха предпринимателей и менеджеров. Это — умение находить нужных людей, привлекать их к себе и использовать. Родс говорил, что каждый человек имеет свою цену. Разбогатев, он начал покупать нужных ему людей. Поначалу таких возможностей у него не было, приходилось уговаривать, объяснять, сколь радужны перспективы сотрудничества, пускать в ход лесть…

Так он сумел найти незаменимого компаньона. Чарлз Радд был опытнее Родса, на девять лет старше, имел отличное образование — окончил Харроу и Кембридж, умело вел дела и обладал средствами. Одним словом, он стал для Родса тем же, чем Мак-Кулло — для киплинговского Энтони Глостера. И Родс так же сумел выжать все из своего компаньона, подмял его под себя, заставил служить своим целям.

На алмазных копях Родс столкнулся с самыми разными людьми. Сколько оттенков кожи, сколько социальных типов, характеров! Он постигал там сложную науку — управлять. В первую очередь африканцами, теми, кто составлял основную человеческую массу на громадном материке, где ему предстояло прожить свою жизнь. Конечно, Родсу чем-то помог опыт, приобретенный в Натале, на той хлопковой плантации. Но этот опыт был невелик.

В сущности только тут Родс увидел, сколь многолико население Южной Африки. Там, в Натале, он сталкивался только со своими соотечественниками — англичанами, а из коренного населения — только с зулусами, это был их край. Представителей других африканских народов там почти не было. А тут, в Кимберли, кого только не увидишь. «…Бушмены, готтентоты, гриква, ботлапир, дамара, баролонг, барутсе, бакетле, баквена, бамангвута, бапеди, магалака, батсвела, баганана, басуту, магвата, мазулу, масвази, матсветства, матонга, матебеле, мабаса, мампопдо, мампенгу, батембу, макоса и многие другие», — писал тогда из Кимберли священник-африканец Гвайи Чамзаше. Европейцы обычно всех их именовали «кафрами» — «неверными», как их прозвали когда-то арабы. На самом деле это была разноязыкая, пестрая масса.

На алмазных копях, может быть, впервые в истории Африки со времени строительства египетских пирамид встретились в общем труде представители такого множества народов. К этим событиям восходят истоки промышленной революции на Юге Африки. Это был и первый шаг к созданию африканского пролетариата. Там, в Кимберли, в 1882 году произошла и забастовка рабочих-африканцев, может быть, первая на всем континенте.

Вавилонское столпотворение алмазных копей жило по законам джунглей. Межплеменная вражда, драки «ветеранов» с вновь прибывающими… К тому же африканцы видели жизнь белых старателей — с пьянством, поножовщиной, воровством.

Принудительный труд в Кимберли еще не был введен. Как его введешь, когда многие народы по соседству еще независимы, не «покорены». Зачем же тогда шли африканцы на копи? Из уже завоеванных европейцами областей — за деньгами для уплаты налога. Из племен, еще сохранявших независимость, — чтобы купить оружие для борьбы. Гвайи Чамзаше в другой своей статье — «Туземец на алмазных копях» — писал: «У тех, кто приходил из далеких глубинных районов, была одна-единственная цель — добыть ружья. Они оставались здесь не дольше, чем это нужно было, чтобы заработать шесть или семь фунтов стерлингов для покупки ружья. Поэтому вы каждый день видите, как сотни людей покидают район алмазных россыпей и столько же других приходят сюда с севера».

Как тут управлять рабочими-африканцами? Не понравится им что-то — они просто уйдут! Но Родс справлялся — на зависть другим старателям.

В такой жизненной школе начинал он свой путь. Путь, образно показанный Киплингом в поэме «Мэри Глостер». Но прошло еще немало времени, прежде чем о Родсе можно было сказать, как о герое этой поэмы, — «один из властителей рынка».

Может быть, это парадоксально, но Родса подгоняли, делали целеустремленнее его болезни. И то, что сегодня называют комплексами.

В 1872 году у него был первый острый сердечный приступ. На следующий год, впервые вернувшись из Южной Африки в Англию, он выслушал приговор: врач решил, что ему осталось жить не больше шести месяцев. Родсу было тогда двадцать лет.

Он попытался убедить себя, что у его болезни есть и хорошая сторона.

— Во всяком случае, — говорил он, — от сердца умираешь опрятно и быстро. Тут нет ничего омерзительного. Это ведь опрятная смерть, не правда ли?

Наверно, и в наши дни, когда болезни сердца уносят человеческих жизней больше, чем все другие, кто-то из обреченных пытается утешить себя так же.

Родс дожил до сорока восьми. Но «миг расставания, час платежа» оказался для него мучительным и совсем не мгновенным. Смерти предшествовали недели удушья.

А сердечные приступы, которые преследовали его всю жизнь?

И главное, ведь предсказание ранней смерти никак не забудешь. Вряд ли хоть ненадолго сможешь отделаться от чувства обреченности, от сознания, что времени отмерено мало. Разве может это не сказаться на всем поведении, на характере? Одних оно доводит до состояния оцепенения, и они с остекленевшими от ужаса глазами ждут приближения смерти. Других, как и Родса, наоборот, толкает вперед, заставляет лихорадочно выполнять свои замыслы любыми средствами.

Льюис Мичел, биограф Родса, вскользь упомянул, что его мучили кошмары. Однажды друзья обнаружили, что дверь его дома изнутри забаррикадирована тяжелой мебелью. Потом Родс, «помертвев от ужаса», уверял их, что ему явилось привидение. Мичел объяснил страхи своего героя тем, что нервы его были расшатаны сердечными приступами.

Конечно, с годами у Родса накопилось много причин для кошмарных видений и помимо болезни сердца. Но, видимо, прав и Мичел — сказались и приступы, и вечное ожидание скорой смерти.

Были в поведении Родса и другие странности. Все, кто его знал, говорили, что даже в юности он «не проявлял интереса к девушкам». Он никогда не был женат. Никто из современников не поминает и его связей. Были женщины, которые, подобно польской княгине Екатерине Радзивилл, стремились расположить его к себе, но всех их постигла неудача. Даже в чопорной викторианской Англии никто не бросил Родсу упрека в «безнравственности». Из девяти его братьев и сестер только двое, сводная сестра и один из братьев, создали свои семьи. «Не странно ли, что в этой семье столь многие не вступили в брак, и не заслуживает ли это внимания исследователей?» — так осторожно коснулся этой темы другой биограф Родса почти полвека назад.[23]

Когда-то, кажется, совсем еще недавно, историки избегали писать об интимных сторонах жизни своих героев. Должно быть, это считалось чем-то недостойным. Не отголоски ли это викторианской чопорности? Даже у нас академик Тарле в своем «Наполеоне» в сущности отказался уделить сколько-либо значительное внимание этой теме. Он ограничился несколькими фразами в начале книги, в первой главе, прямо так и сказав: «…чтобы уже покончить с этим вопросом и больше к нему не возвращаться». Почему? Е. В. Тарле объяснил так: «Никто вообще из женщин, с которыми на своем веку интимно сближался Наполеон, никогда сколько-нибудь заметного влияния на него не только не имели, но и не домогались…».[24]

Никто… Никогда… Даже сколько-нибудь… Такая категоричность редко бывает верной. И как поверить, что эта сфера жизни, столь важная почти для каждого, была наглухо отрезана от всех остальных! Бывает такое? И разве влияют на нас только те, чье влияние мы сознаем сами?

Но даже если поверить, что так оно и было и что действительно никто из женщин влияния на Наполеона не оказал. Разве не характеризует его личность уже то, каких женщин он выбирал? Так что «покончить с этим вопросом и больше к нему не возвращаться» — вряд ли лучший метод исследования.

Зато теперь в зарубежной литературе физиологическими особенностями, их влиянием на сознание и подсознание, на развитие и становление личности часто объясняют не только характер, но и самые различные перипетии жизни человека. Этот подход стал настолько модным, что псевдофрейдистскими домыслами нередко подменяют многогранные оценки тех, чьи имена сохранила для нас история. Вероятно, наступит время, когда серьезная, продуманная оценка скрытой стороны жизни станет неотъемлемой частью анализа каждой исторической личности. Но сейчас нередко еще оперируют лишь догадками.