Вся обстановка бестужевского гнезда, крепко спаянного, хранящего память об ушедшем отце и нежное внимание к ныне здравствующим братьям, без суеты и волнений, охватывала чувством безмятежного покоя. Он с горечью подумал, что, хотя и любил, часто не без гордости, говорить: «Я — отец семейства», ничего похожего на эту семью у него в доме не было. Наверно, потому, что здесь все связаны глубокими давними узами детства. А у него-то и не было ни детства, ни той семьи, какая нужна человеку для счастья. Но горькая мысль мгновенно унеслась, оттого что он снова услышал грудной, виолончельный голос:

Грустные эти слова почему-то наполняли радостью, счастливым ожиданием какого-то чуда.

Елена смолкла, и в комнате как будто пусто стало. Рылеев закричал:

— Еще раз то же самое, прошу вас! В театре в таких случаях кричат «бис», аплодируют, топают ногами. А я тихонечко, но от всего сердца прошу — еще раз.

Не дожидаясь согласия Елены, младшая сестра начала играть, и снова негромкий, бархатный голос произнес:

И снова элегическая грусть стихов Баратынского вызывала неясные надежды, душевный порыв.

Николай Бестужев, сидевший рядом, прошептал:

— Не думал, что вы такой.

— Я сам не думал, — так же тихо откликнулся Рылеев.

Два чудотворца — Глинка и Баратынский уносили его из мира необходимостей и суеты, возвращали к красоте и гармонии. И чудо это совершил романс Глинки. Может, ни он, ни Баратынский не придавали ему никакого значения. А может, мир и благоволение принесли его душе сами эти стены, спокойные, счастливые лица, чуждые тщеславия, жеманства, эти малахитовые амфоры и китайские ковры?

Неслышно ступая, в комнату вошел пушистый черный кот, прыгнул на кресло и замер, мерцая зелеными глазами.

— Как хорошо! — беззвучно прошептал Рылеев. Бестужев наклонился и сказал:

— О деле мы поговорим позже.

Должно, понимал, что нельзя спугнуть эти минуты.

К вечернему чаю вернулся с корабля младший брат Бестужевых Михаил вместе с другом Николая — капитан-лейтенантом Торсоном. Михаил, которого все домашние звали Мишелем, был знаком Рылееву прежде. Он счастливо сочетал в себе английскую сдержанность и положительность Николая с живостью Александра. Торсон с вечной трубкой в зубах, роскошными бакенбардами, как и Николай Бестужев, пожалуй, напоминал англичанина, но совсем другого типа. Легко багровеющий, вспыльчивый, свято чтущий правила приличий и неприлично негодующий, ежели кто-нибудь пренебрегал ими, весельчак, но лишенный чувства юмора, из тех джентльменов, что кричат в парламенте: «Слушайте, слушайте!» он начал рассказывать Рылееву о морском министре маркизе де-Траверсе, понося его на чем свет стоит. С уст его так и сыпались ставшие уже обиходными в либеральных кругах выражения: «гнетущий произвол», «существующие злоупотребления», «тлетворное растление всего административного организма», «доколе же, о Катилина» и «настанет ли пора положить конец всему этому».

Рылеев мысленно потирал руки. Вот уж где не придется попусту расходовать свой агитаторский пыл.

Суть дела заключалась в том, что маркиз де-Траверсе свел к нулю многолетнюю работу из-за каких-то загадочных, никому не понятных интриг. По проекту Торсона, с помощью Мишеля Бестужева, готовилось переоборудование военного корабля «Эмгейтен». Когда дело было завершено, корабль не был спущен со стапелей, а Торсон отстранен от командования без объяснения причин.

— И мы вынуждены терпеть этот произвол! — горячился он, багровея. — И, полные сил, бессильно ждать сложа руки? Чего же ждать? Откуда придет спасение? Мы катимся, нет, мы падаем в бездну произвола. И некому спасти эту несчастную страну!

— Вы ошибаетесь только в одном, — возразил Рылеев. — Есть такие люди. Судьба отчизны волнует не только вас. Таких людей немало. Целое общество. Тайное, деятельное. Ставящее целью правительство представительное. И нам нужны люди, способные добиваться этой цели.

— Я был бы последним негодяем, если бы не присоединился к ним! — сказал Торсон, на этот раз тихо.

— А ты? — спросил Рылеев молчавшего в задумчивости Николая.

— Почел бы за честь быть участником такого дела. Но мне нужно больше знать, что требуется от меня и какими средствами это общество идет к своей цели.

— Изволь.

Пыл, с каким Рылеев говорил о планах преобразования России, о будущих свободах, о крестьянах, которые вздохнут полной грудью, о людях образованных и высоконравственных, которые станут у кормила власти, и долженствующих уже теперь показывать эти высокие примеры поведения, — пыл его речей воодушевил обоих слушателей. Их не смутил и самый способ переворота с участием армии и флота. Рылеев умолчал о спорах и разногласиях между Северным и Южным обществами, считая преждевременным посвящать в это новичков. Но, когда речь зашла о формах будущего правления и он попытался доказать преимущества республиканского строя, оба офицера запротестовали.

— У русского народа нельзя отнять фигуры монарха, — сказал Торсон. — Веками он привык смотреть на царя как на полубога. Он привык к полной вере в его справедливость и благожелательство. Царь-батюшка — венец всего государства.

— А французы? — возразил Рылеев. — С гильотины скатилась головка Марии-Антуанетты, не только что Людовика.

Торсон всплеснул короткими ручками.

— Сравнили! Так то же революция. Взбунтовавшаяся чернь! Народная стихия! А чем дело кончилось? На наших глазах все обернулось вспять. Полагаю, вы это не хуже меня знаете — и на троне король, и даже династия та же.

— Константин прав, — сказал Бестужев. — Республиканское правление немыслимо в России. Каков бы ни был самодержец, в России ничего не изменится. Нужно правление наподобие английского. Конституция при монархе. Вернее, монарх при конституции и парламенте.

Рылеев рассмеялся.

— Мы слишком далеко зашли. Вопрос этот будет решать дума общества, и даже не она, а Великий собор, которому будет предложен проект конституции.

Он был доволен быстротой, с какой будущие члены общества вникали в суть дела. Необходимость тайны приказывает быть осторожным. Взгляды и личность Николая Бестужева и его друга были досконально известны со слов Александра Бестужева. Кроме того, это был самый надежный способ проникнуть в среду флотских. Но сколько еще их надо привлечь и посвятить в роковые замыслы, молодых, жаждущих добра и справедливости офицеров! И как уберечься от предателей? Муравьев и Трубецкой как будто довольны, что Северное общество жалкая кучка офицеров. Кучка! А их должен быть легион. Дума занята соображениями, что будет после переворота, и оставила попечение о том, как его совершить…

Один. Он один за все в ответе, потому что больше никто не стремится совершать поступки.

Размышления его перебил Торсон.

— Когда намечено выступление войск?

Этот джентльмен с короткими ручками торопится, но глядит в корень. Не стоит его разочаровывать.

— Вы задаете опасные вопросы. Конечно, дума наметила приблизительные сроки, но благоразумно держит их в глубокой тайне.

— Константин Петрович спрашивает не из пустого любопытства, — сказал Николай Бестужев. — Вступая в общество, мы берем на себя многие обязательства, и первое из них — готовить нижних чинов. А это не совершишь по мановению руки.

— Вот поэтому и надо немедля приступать к делу, — все так же уклоняясь от прямого ответа, сказал Рылеев.

Пришел Мишель, веселый и возбужденный. Рассказывал о репетиции в любительском театрике, который они затеяли вместе с Николаем. Позабавил всех услышанной в Питере эпиграммой на Жуковского, приписываемой Пушкину.