Наверное, так заведено, что любая история начинается с дороги – как видно, и моя не станет исключением. Если уж быть до конца честным, я не очень-то любил покидать родной дом и лишь пару раз пересекал границы нашего небольшого королевства. Да и стоило ли оставлять за плечами знакомые места, если за пределами, одинокого путника не ждало ничего хорошего.

Это только в глупых и никому ненужных сказках, храбрый дуралей способен противостоять толпе здоровенных воинов и ненасытных зубастых тварей. В жизни такого не бывает. И думаю не надо никому рассказывать, как бесславно заканчивают свой путь тщеславные смельчаки, желающие покорить необъятные просторы одиноких земель, и сохранить свои имена в великих книгах королевских хроник. Увы, таких счастливцев немного. Остальным же было уготовано лишь покрытые забвением надгробные плиты, – и это в лучшем случае. Гораздо чаще их кости гнили среди тенистых лощин и заброшенных деревень.

Нет уж, лучше я буду писать о подобных глупцах, чем окажусь на их месте.

…На листок пергамента упала огромная капля и размазала ровные чернильные строки. Выругавшись, я на время отложил перо и посмотрел через зияющую в повозке дыру на затянутое иссиня-черными тучами небо. Впору послать все в преисподнюю! Только что это изменит?!

Мне необходимо было добраться до Россвела, где располагался крупнейший университет нашего королевства, и ради этого, я готов был терпеть любые превратности судьбы, смело перенося свалившиеся на меня неприятности.

Правда, вскоре, с первыми каплями промозглого осеннего дождя, моя решимость быстро улетучилась.

Шмыгнув носом, я недовольно выглянул из повозки. Ледяные капли колотили без устали, словно пытаясь порвать и без того хлипкий навес. Ветер, завывая и клоня к земле тонкие осины, заставил меня еще раз поежиться и сильнее закутаться в плед.

– А ну, треклятые! Пошевеливайтесь! – услышал я натужный голос возницы.

Лошади не отреагировали на удар звонкой плети, и нервно заржав, попятились назад. И вновь раздались крики рассерженного донельзя извозчика. Подхватив витающее вокруг напряжение, ветер угрюмо завыл и что есть мочи ударил повозку.

– А, треклятая погода! – снова прорычал снаружи возница. – Похоже не видать нам Россвела как своих ушей, господин штудент… И чего я только связался с вашим братом?

– Набавлю еще пару золотых за ненастье, уважаемый Филджи, – понимая, что попал довольно в скверную ситуацию, я все же попытался расположить к себе ворчуна.

– Деньги, деньги! Что такое деньги, когда тут такое…

Кивнув, я молча согласился. Холщовая крыша повозки запела от сильного порыва ветра, и я почувствовал, как от холода застучали зубы.

– Да давайте же! А ну, пошли! – возница со всего маха ударил лошадей и те, дернувшись и протащив повозку еще несколько метров, встали как вкопанные.

Стальное небо, нависнув над нами, казалось еще чуть-чуть и упадет прямо на мою больную голову. Дождь хлестал по лицу, смеясь над нашими бесполезными попытками вырваться из плена ненастной стихии. Не видя не зги, я впился взглядом в призрачную пелену леса.

В какой-то миг мне почудилось, будто что-то промелькнуло среди деревьев.

Я быстро запахнул занавес повозки. Порой, не доверяя своим глазам, я представлял себе такие страхи, по сравнению с которыми показавшаяся у дороги тень, была полной ерундой. Поэтому я легко отогнал от себя ненавистные мысли и вновь склонился над бумагой.

С волос упало несколько капель, вновь окропив белый лист. Скомкав его, я будто исполняя чей-то приговор и желая отомстить мокрой бумаге и плохим чернилам, с ненавистью швырнул его наружу.

Наверное, я так никогда и не допишу свою дорожную историю об умирающем старике, который безуспешно пытается добраться до своей семьи.

Перо, небрежно царапнув бумагу, изобразило несколько неровных росчерков. Прищурившись, я сделал свет лампы сильнее. На чистом листе красовался профиль старого, измученного жизнью старика: густые брови, скрывающие сузившиеся глаза, широкие скулы, несколько глубоких шрамов на щеках.

Удовлетворено зевнул, я слегка улыбнулся самому себе. Мне показалось, что нарисованное лицо было похоже на испещренную горами и реками карту, словно любое место, где побывал этот горе-путешественник, отбирало часть его облика, оставляя на том месте свой неповторимый след.

Сердце заколотилось в тревожном предвкушении, будто рисунок вот-вот заговорит со мной, рассказав не одну удивительную историю своих бесконечных скитаний.

Я продолжил рисовать. Чернильная нить, будто не касаясь бумаги, приоткрыла образ старого путника, показав моему взору худое одетое в лохмотья тело и длинные костлявые кисти рук. Рука, ведомая невидимым художником, с невероятной легкостью отражала на бумаге старца в самых мельчайших подробностях.

Дождь продолжал хлестать по навесу, когда перо, последний раз побывав в чернильнице, поставило на лице путника последний штрих. Портрет был закончен, а на меня накатила неимоверная усталость. Зевнув, я почувствовал, как сон сковал меня.

Проснулся я внезапно, будто и не спал. Тело колотила холодная дрожь и я только сейчас понял, что за время сна продрог до костей.

Совершенно случайно мне бросился в глаза растекшийся чернильный рисунок, от которого осталось лишь высохшее, вытянутое пятно. Другая часть красовалась на моей руке и лице. С досадой я скомкал испорченный портрет. Наверное, мне никогда не написать эту треклятую историю, не испытав настоящей тоски и одиночества…

– Эй, господин штудент, – раздался снаружи напуганный голос возницы.

Сладко потянувшись, я с неохотой выглянул из-под промокшей насквозь завесы повозки.

На улице была уже ночь. Дождь прекратился, и в воздухе ощущалась приятная свежесть. С интересом изучая окружающую местность, я пытался понять, где мы оказались: по обеим сторонам дороги возвышались низкие кряжистые деревья, охранявшие дремучие чащобы леса, а чуть впереди виднелся слегка покосившийся дорожный указатель.

Взглянув на небо, я ощутил легкое дуновение ветра и вздрогнул – яркая россыпь звезд, словно холодные и бессердечные правители, равнодушно взирали на нас с недосягаемой высоты.

– Дальше не стоит ехать ночью, – наставительно пробурчал возница.

– И в чем же причина? – искренне удивился я.

– Молчаливый погост – дурное место. Ночью как хошь, а ни за что не поеду, – отрывисто проговорил извозчик и тут же затих.

Внимательно вглядевшись в темноту, я попытался различить среди дорожного сумрака покосившиеся кресты и склепы.

– Дурное место говорю вам, господин штудент. Я не в жизнь не поеду, – произнес возница слегка побледнев.

– А в объезд? – осторожно предложил я.

– Некуда здесь объезжать. Везде эти могилы. И болоты! Куды не плюнь. Богом клянусь, дурное место. Знал бы, что днем не успеем проскочить, ни в жизть не поехал бы!

Отчего-то мне стало не по себе. Слишком уж убедительно говорил извозчик, и с каждым сказанным им словом, где-то внутри росло непреодолимое желание забраться обратно в повозку и с головой накрыться теплыми одеялами.

В ночи раздалось тревожное уханье филина, и я ощутил, как екнуло сердце, и по спине пробежал тревожный холодок.

Костер тихо потрескивал свежими еловыми ветками, а мне все никак не удавалось хорошенько согреться. Наверное, так и заведено, что одни могут годами скитаться по лесам и чащобам в поисках приключений, а другим – суждено читать об их подвигах и мирно попивать чай, сидя у теплого домашнего камина.

Видимо поэтому, столкнувшись с небольшими дорожными неприятностями, я навсегда уверовал, что никогда мне не стать храбрым и отважным странником, смело смотрящим в глаза любой повстречавшейся на пути опасности.

– Сейчас будет теплее, – бодро произнес возница, подбросив в костер еще пару веток.