Один из матросов, показывая вперед рукою, крикнул:

— Смотрите! Что-то круглое плывет!

Все глянули по направлению вытянутой руки.

Шкипер когда-то плавал на военных тральщиках, очищая море от неприятельских минных заграждений. Это считается самой опасной службой. Недаром такие суда моряки называют «клубами самоубийц». Он постоянно видел смерть, увидел ее и теперь, впиваясь глазами в круглый, так хороню знакомый предмет впереди. Лицо его побелело, рот искривился. Он первый прохрипел:

— Мина!

Он произнес это слово тихо, но в ушах остальных людей оно прозвучало набатным ударом, взорвав последнюю надежду на спасение.

Впереди, саженях в пятидесяти, грозно качалась на волнах шаровидная мина. На ней, словно рога, торчали во все стороны свинцовые колпаки. Военные моряки величают ее «чертовой головой». Она действительно была похожа на рогатую голову. Только вместо мозга заключала в себе около десяти пудов тротила, самого сильного взрывчатого вещества. Кто ставил ее: свои или неприятель? Одно было несомненно: она осталась от войны, простояла под водой в скрытом виде несколько лет, ожидая жертвы, а теперь, сорванная бурей с якоря, медленно плыла к берегу, в грохот бурлящего прибоя.

Баржа неслась боком, имея направление прямо на качающийся шар. Борт ее, возвышаясь над водою, служил опорой для ветра и как бы заменял собой парус. Имея такое преимущество, баржа двигалась быстрее, чем мина, и постепенно догоняла ее.

Никто из людей не тронулся с места, точно сразу все окоченели. Всякий ужас, как и бездна, пугает человека и притягивает. То же самое случилось и здесь. Жутко было смотреть на рогатый шар и в то же время нельзя было оторвать от него глаз. Все устремили взгляд в одну точку, как зачарованные. С каждой минутой приближались к гибели. Никакими силами нельзя было свернуть баржу в сторону, дать ей другое направление, чтобы избежать катастрофы. Эта беспомощная посудина неслась по прихоти ветра и волн. Предстояло провалиться в пучину под заманчивой синевой распахнувшегося неба, при игривых лучах зовущего к жизни солнца, на виду желанного и так долго ожидаемого берега.

Кто-то, не выдержав напряжения, трагически выдохнул:

— Пропали мы!

Среди людей началось смятение. Раздавались выкрики:

— Надо за борт бросаться!

— У нас нет спасательных средств!

— Все равно погибать!

— Нужно разобрать лючины от люка!

Несуразный галдеж продолжался.

Некоторые метались по палубе, точно тараканы на подогреваемой сковороде, охваченной со всех сторон огнем. Куда бежать?

В это время шкипер обернулся. Глаза его встретились с глазами единственной женщины на барже. Она стояла в лучах утреннего солнца, скрестив на груди руки, бледная и потрясенная. Тоскующим взглядом и дрогнувшей на губах улыбкой она будто прощалась со своим другом — и прощалась навсегда. Шкипер налился весь жгучей болью. Что-то протестующее вихрем поднялось из глубины души. Захотелось рискнуть, броситься на отчаянную попытку спасти людей. Но как это выполнить? С молниеносной быстротой заработал мозг: можно бы бросить якорь, но он давно остался на дне моря; можно бы расстрелять мину, но в его распоряжении не имелось ни одной винтовки. Возникали и другие планы, но в ту же секунду отвергались как негодные. И вдруг, вспомнив что-то, шкипер посмотрел на люк. В свободное время он любил заниматься рыбной ловлей, пользуясь для этого длинным и крепким шестом, заменявшим ему удилище. Теперь этот шест должен послужить для другой цели. Увидев его принайтовленным к люку, шкипер сразу будто вырос, стал еще могучее. Обращаясь к людям, охваченным паникой, он заорал во всю силу здоровенных легких:

— Стойте, товарищи! Не все еще потеряно! Есть возможность спастись!

Головы людей, словно по команде, повернулись к нему.

— Как?

— Что?

— Кто спасет нас?

Шкипер, не отвечая на расспросы, распорядился:

— Приготовьте конец!

А сам, выхватив из кармана нож, бросился к люку.

Васька Бабай при появлении мины растерялся не меньше других, но потом взял себя в руки. Он закурил трубку и, стараясь улыбнуться, сказал:

— Ничего, братцы, бог не без милости, и Федор Павлович тоже имеет смекалку. Скоро будем на берегу отдыхать.

Шкипер, опоясав себя веревкой, бросил конец Бабаю.

— Держи крепче, чтобы мне не свалиться за борт!

Он подошел ближе к борту и начал ждать, держа наготове шест, конец которого обвязал портянкой.

Большой черный шар, похожий на рогатую голову чудовища, медленно качался на волнах. Между ним и людьми расстояние все уменьшалось. Смерть ждали молча, точно у каждого отсох язык, исчез голос. Во рту ощущалась противная кислота. Ужас, словно ледяными иголками, покалывал затылок и позвоночник, заставляя вздрагивать тело. В эти последние минуты для обреченных ничего в мире не осталось, кроме черного шара, постепенно догоняемого баржей, и того человека, который против страшной опасности поставил свою железную силу воли.

Шкипер левую ногу выдвинул вперед, согнув ее в колене, а правую откинул назад. Он держал шест, точно воин копье, приготовившись поразить противника, и зорко следил за каждым движением «чертовой головы». Страх был заглушен напряжением воли, как заглушают огонь, закупоривая его герметической крышкой. В мозгу змеилась лишь одна мысль — не промахнуться бы. Он знал, что за ним следят черные глаза женщины, взгляд их ощущал на своей широкой спине. Это придавало ему силу, двигало на безумный подвиг.

Капитан, наполовину высунувшись из матросского кубрика, смотрел на шкипера и Елизавету Николаевну. Он понял все. Жена стала ему чужой. Она покинула его в то время, когда он, потеряв судно, переживал мучительную трагедию, когда издерганная и ослабевшая душа его больше всего нуждалась в поддержке. Несмотря на жуткий момент, злоба искривила угрястое лицо. Казалось, жизнь не стоит и одной ломаной копейки. Хотелось взорваться вместе со шкипером и этой ненавистной женщиной.

Пятирогий шар, очутившись ближе к борту, почти перестал качаться и плыл теперь ровнее. Баржа, налитая проникавшей внутрь ее водой, сама отяжелела и догоняла его медленно. Она должна столкнуться с ним носовой частью, левой скулой. Будь этот шар еще немного в стороне, правее на одну лишь сажень, могли бы пройти мимо него благополучно.

Шкипер опустил конец шеста за борт.

Жизнь стала исчисляться секундами.

Шест удачно уперся между колпаками, против центра шара. Скорость последнего увеличивалась, сравнялась со скоростью баржи. Портянка, которой был обвязан конец шеста, не позволяла ему скользить по железу мины. Таким образом, первая часть задачи удалась блестяще. Но самое трудное осталось впереди. Шкипер, изгибаясь от усилия, начал осторожно отводить шар в сторону, чтобы пропустить его за баржу. Одновременно и сам он, натягивая веревку между собою и старым Бабаем, медленно передвигался вдоль борта к носу. Это был отчаянный маневр против страшной силы, способной одним ударом раздробить любую гранитную скалу. Теперь достаточно было малейшей ошибки, неправильного движения рук, незначительного толчка в свинцовый колпак, чтобы взлететь в голубую высь вместе с дымом и железными осколками, разбрызгаться по волнам рваным мясом, ломаными костьми, горячей кровью.

Люди знали об этом и дошли до того предела ужаса, за которым начинается небытие: в мучительной тревоге замирает сердце, перестают дышать легкие, стынет, останавливаясь, кровь, как ручьи в мороз. Открыв рты, они смотрели на шкипера неподвижными, как у трупа, глазами. Все это было похоже на то, как будто этот человек стоял у роковой урны и, запустив внутрь ее руку, долго рылся в ней, выбирая жребии. Из десяти таких жребиев только на одном написано — жизнь, а на остальных девяти — смерть.

А шкипер, до отказа напрягая мускулы, продолжал передвигаться к носу. Как и раньше, не было страха, но вместе с тем ощущалось, что все кровеносные сосуды его чрезвычайно сузились. Чтобы протолкнуть по ним кровь, сердце делало неимоверные усилия и стучало по грудной клетке, как молотом. В ушах звенело. Осталось преодолеть какой-нибудь аршин расстояния — и опасность останется позади. Но в этот момент его внимание было привлечено русской надписью, расположенной полукругом между верхними боковыми колпаками. По темному фону «чертовой головы» каждая буква была четко нарисована белой краской. Шкипер прочитал: «Братьям во Христе». Это, вероятно, сделал какой-нибудь матрос, вздумавший посмеяться над благословляемой попами войной. Пока эти слова входили в шкиперский мозг, укладываясь в нем злой иронией, руки его, задрожав, потеряли центр опоры. «Чертова голова», словно поняв, что ее отводят в сторону от баржи, вдруг вывернулась из-под шеста.