Но - странно - пока ехал домой и особенно дома, Мостепанов точно впадал в полусон, и его столь неудачное посещение «Пассажа» представлялось ему уже совершенно в ином свете. Он видел за прилавком продавщиц, молоденьких и хорошеньких, как на подбор. «А потом, входя в возраст, куда интересно они деваются? - спрашивал он. - Или остаются вечно юны? Конечно, невелика услуга вещь показать, в бумагу завернуть, - начинал бормотать Мостепанов. - При этом слушать, что несет подруга (болтают они всегда такой вздор, что лучше бы не открывали рта), и так красиво на нее взглянуть... У них свой мир, свои заботы... Все модно-молоды... Слегка ленивы до работы, и долгий в зеркалах томится взор... Им хорошо, хотя бы ради скуки, - продолжал Мостепанов думать над новым мотивом стихотворения. - Среди вещей живые существа, вещам они нужны, как скрипке - руки, без них душа вещей мертва. И вдруг предстанет мир совсем особый, где новизна вещей - как волшебство, и продавщицы - странные особы, конечно, феи. Вот их торжество!»

В блеске света, новизны вещей, в молодости продавщиц в самом деле разве не возникает ощущение соседства и слияния двух миров, обыденного и сугубо поэтического?

При таком восприятии обыкновенных продавщиц немудрено было Владимиру Мостепанову увидеть и кассиршу в особом свете. Она сидела в кабине с застекленным верхом у бледно-зеленой мраморной колонны в глубине первого зала Дома книги. Владимир подал ей деньги, сказал, сколько и на какой отдел, близко поглядел ей в глаза и окинул ее всю; она невольно шевельнулась, точно ее неожиданно увидели тогда, когда она считала, что до нее никому нет дела: как просто и изящно сидела она на высоком стуле в блузке модного фасона и вельветовых брюках, вся на виду.

Спокойная и приветливая равно со всеми, не то что красивая, а неизъяснимо, неприметно обаятельная, когда уже самая легкая улыбка оживляет лицо, довольно крупное, слегка удлиненное, с большими глазами и губами, она казалась старше своих подруг, что выражалось, правда, только в большей пластике ее движений и жестов.

Она переспросила сумму, улыбнулась тому, что все правильно, и, приподнимая руку, опустила в его ладонь сдачу, и все это проделала с едва приметными телодвижениями, исполненными, казалось, грусти и особенного внимания к нему, будто они хорошо знают друг друга. Инкогнито? В этом не было ничего неожиданного для Мостепанова. Девушки и молодые женщины всегда привечали его, да и что значит мимолетный ласковый взгляд, ясная улыбка и непринужденный смех при тех или иных обстоятельствах на улице, в метро, в гостях? Но для Мостепанова все это имело значение: он, можно сказать, жил в этой особой атмосфере ласки, интереса, любопытства, нежности и даже любви, более того, именно эта атмосфера возвращала его в детство и в конечном счете предопределила его призвание.

Выходя на улицу после работы, забегая в самый обыкновенный продуктовый магазин или заглядывая в Эрмитаж, он вступал в свет и находил его праздничным почти всякий день, что, впрочем, не вызывало в нем особого оживления и веселости, по крайней мере внешне, а лишь втайне, в глубине своей души, он ловил и копил эту праздничность, чтобы запечатлеть ее в своих стихах, и это его свойство личности невольно замечали молодые девушки и женщины с их особой чуткостью к доброму и прекрасному.

Мостепанов с рассеянным видом отошел от кассы и, прихватив завернутую в бумагу книгу, отправился домой. Он никак не мог опомниться. «Как она просто и изящно сидела на высоком стуле, вся на виду, - думал он, - точно не на работе, утомительной и однообразной, а по своей воле, с каким-то тайным значением!» Теперь он понял, почему Вера Федоровна, причисляя ее к «поганым бабам», сказала, «что-то есть» - и примолкла.

Владимир сидел за письменным столом, рука его выводила на чистом листе бумаги одни и те же слова: «Кассиршей работала богиня. Богиня работала кассиршей».

Кто она? И почему она кассирша? О балаболке Владимир не думал. Вере Федоровне о кассирше он ничего не сказал.

Юля с Федей поселились временно у Веры Федоровны, по-видимому, пока решался вопрос с балаболкой и квартирой. По утрам, едва проснувшись, из своей комнаты Владимир слышал голос молодой женщины, как та торопила сына, и они всегда, как нарочно, выбегали поспешно из квартиры, когда он вставал и подходил к окну откинуть шторы... В окно он видел, как они через двор уходили совсем не спеша, переговариваясь о чем-то... Юля оглядывалась и улыбалась, хотя вряд ли могла его видеть...

Между тем образ кассирши в высоком интерьере Дома книги не забывался, а звал, манил Мостепанова, к его удивлению. Снова заглянуть туда? Что-то удерживало его. Балаболка? Юля? Нет, он боялся разочароваться в девушке, которая, по первому впечатлению, всегда самому богатому, казалась чуть ли не богиней, то есть совершенным созданием по пластике образа и движений. Разумеется, она далеко не такая.

Нарочно обходить Дом книги он тоже не хотел. Наконец он пришел и с облегчением увидел, что вместо богини сидит обыкновенная кассирша, пожилая. Может быть, так и лучше? Может быть, он никогда больше ее не увидит, и удивительная сила первого впечатления останется для него всего лишь поэтическим мотивом, то есть как бы предчувствием тайны жизни или как загадка красоты и женственности.

И все-таки было грустно. Владимир довольно долго стоял на остановке автобуса. Был апрель. Вечернее солнце светило тепло, и на перекрестке сиял и играл такой вечерний и вместе с тем весенний свет, что тихой радости Владимира не было предела. Рядом с ним остановились две женщины, не то подруги, не то мать и дочь, потому что одна, довольно-таки полная и плотная, была значительно старше другой, высокой и тонкой, - в одинаковых сапожках, только у молодой они выглядели изящно, у старшей - попроще. Обе хорошо одеты, только у старшей шарф домашней вязки казался чем-то случайным или характерным дополнением ее облика - женщины в годах, матери, когда заботы о себе у нее уже на втором плане. Похоже, они бегали по универмагам и вполголоса обсуждали какую-то несостоявшуюся встречу или покупку.

Старшая, не оглядываясь, небрежно спросила у него, который час. Не успел он ответить, как она сама, посмотрев на его часы, сказала: «Шесть!», точно это он у нее спросил о времени, и не подумала поблагодарить. В эту минуту на него взглянула другая - уже со знакомым выражением приветливости и живого внимания - и улыбнулась:

- Спасибо!

Владимир тотчас узнал ее, кассиршу из Дома книги, и поспешно кивнул, скорее даже раскланялся, потому что она и вовсе засмеялась.

- Добрый вечер! - прозвучал свежий и теплый голос, смеялась она потому, что не могла вспомнить его. Старшая, приосанясь, повернулась к молодому человеку, с которым так весело поздоровалась ее спутница, и Мостепанов, уловив не удивление, а смех в глазах молодой, назвал себя. Тут подошел автобус, весьма переполненный, Владимир подсадил женщин и сам протиснулся, уже весь в пылу нежданного приключения.

Старшая успешно продвинулась вперед и даже уселась. Молодая и Мостепанов невольно держались в этой давке вместе.

- Так вас зовут Владимир Мостепанов, - заговорила она первой. - Скажите, разве мы с вами знакомы?

- Да! - уверенно отвечал он.

Она улыбнулась.

- Но я вас не помню, простите. Может быть, вы просто видели меня за работой в кассе?

- Это правда, - как бы лишь отчасти согласился Мостепанов.

- Хорошо! Меня зовут Софья. Мы с вами знакомы... ну, немножко... А познакомились мы у Анны Дмитриевны, нашей родственницы. Вот пока и все. А теперь Анна должна знать о вас чуть больше - на случай, если мама справится у ней о вас. Скажите поскорее, кто вы и что вы?

Владимир рассмеялся уловке его новой знакомой, простодушной и такой детской, но сказать о себе в двух словах затруднился.