— Сам Самохвалов нас интересует мало. Нас интересует то, что ты знаешь об истории некоего Вадима Дильса. Какую роль сыграл Самохвалов и Чернавский в его тогдашней жизни?

— М–м–м… — Кукушин заметно скис, но всё–таки продолжил: — Вот не ожидал я, что про эту историю кто–то вспомнит. Поросло уж небылью! Артур тогда нам запретил распространяться.

— Это нужно, чтобы помочь Дильсу.

— Он ваш препод?

— Нет, — поспешно ответил за меня Серьга и кивнул в мой адрес: — Он его друг.

— Я знаю, что он преподаёт в академии, не навредить бы… И так наворотили…

— Мы не навредим. Даю слово, — клятвенно заверил я.

— Там была такая пурга: Дильс любил этого Чернавского. Это, собственно, все знали. Артура это бесило. Он нам никогда не говорил, но мне казалось, да что там… я был уверен, что Самохвалов сам к Вадиму неровно дышал. Артур же был антиобщественным элементом, а тут ходил на кавээны, где команда Дильса играла, на выставки и даже на просмотры его. А однажды мы толпой довозили одного другана с их курса на вокзал — он на пленэр уезжал. Короче, мы Марика проводили, посвистели на дорогу, пиваса чпокнули. Электрон ту–ту, и тут на перрон вбегает Дильс, с гитарой наперевес, с этюдником, с сумкой. О–поз–дал! И вид такой жалкий, потный. Мы ржать. А Самохвалов велел всем заткнуться и потащил Дильса за шкирку к стоянке. В общем, я пешодралом домой попёр, так как Артур загрузил волосатика на свой «харлей» и повёз куда–то за Истру, догонять художников. Самохвалов был злой потом как тысяча чертей. Я понял, что он пытался с Вадимом поговорить, а тот, видимо, адекватно не реагировал. Хотя хрен поймёшь, может, он и не говорил…

— А эта история с издевательством над Дильсом? — поторопил я Кукушина.

— А вот эту историю мне бы не хотелось вспоминать, — хмуро ответил он. — Там всё Самохвалов придумал. Чернавского этого позвал, развёл его на кокс и, готовенького, взял на понт: типа любит ли тебя Дильс, ну–ка зазови голубчика, а мы пошалим.

— Может, Чернавский не понимал, зачем Самохвалов его зовёт?

— Я тебя умоляю! Не преувеличивай силу чудесного порошка! Всё он понимал. Да и роль свою сыграл отменно. Гнус он.

— И что произошло?

— Без обид, мужики, рассказывать о паскудстве не буду. Я как бы тоже не без греха.

— Его изнасиловали? — жёстко спросил Серьга.

— Нет, по крайней мере я не видел этого. Может быть, потом, когда всех унесло в оздоровительный сон… И то это мог быть только Самохвалов. Он сам никогда ничего не принимал, только продавал. Нет, я не думаю, что его изнасиловали. Но и того, что сделали, было достаточно. Я был хорош… — Кукушин вдруг замолчал. — Как он сейчас?

— Плохо. Он не смог выбраться.

— Не помогли, значит, денежки Самохвалова?

— В смысле?

— Так Вадим же потом куда–то отдыхать уезжал. Артур организовал через их декана, там всё так устроили, что якобы ему как лучшему студенту дали грант на поездку… А на самом деле это Самохвалов…

— А позже Самохвалов виделся с Дильсом?

— Насколько я знаю, нет. Я однажды спросил Артура, почему он один, ведь видный паря, мог выбрать кого хошь. А он мне ответил: «Я всё сделал, чтобы тот, кого я выбрал, никогда не выбрал меня». И я сразу о Вадиме подумал тогда, но он никогда не говорил о нём больше. Да и наши дороги постепенно стали расходиться. А потом его убили. Я на похороны ходил, так хоронили в закрытом гробу, говорят, изрешетили всё лицо. Всё к этому и шло. Он матерел, зверел, меры не знал. Есть ведь такие сферы, где отец отмазать не сможет. Вот и замочили…

Больше Кукушин ничего особенного не рассказал да и заторопился вдруг: у него обеденный перерыв заканчивался. Бородатый мужичонка покинул нас, траурно опустив плечики и махнув рукой в сердцах, так и не попрощавшись. Мы с Серёгой тоже задумчиво ковыряли какую–то сохлую рыбу, аппетит пропал.

Серьга по дороге в общагу вдруг заявил:

— Фил, ты бы заканчивал уже с Дильсом в Интернете разговоры разговаривать.

— Почему?

— Потому что у тебя денег нет, чтобы везти его в Норвегию лечиться!

Дильс Вадим: Эф! Куда ты пропал? С тобой ничего не случилось?

Дильс Вадим: Мне надо было поговорить с тобой… А тебя нет.

Дильс Вадим: Эф, у тебя всё в порядке?

Дильс Вадим: Прости, я, наверное, тебе надоел. Я просто привык уже к нашим ночным разговорам… Конечно, у тебя своя жизнь.

Эф Swan: Вадим, ты мне не надоел. Просто так получилось, я был занят. Как у тебя дела? Как здоровье?

Дильс Вадим: Ты здесь! Почему ты спрашиваешь о здоровье?

Эф Swan: Интуиция.

Дильс Вадим: Интересно. Мне было нехорошо, но сейчас лучше. Вот поболтаю с тобой — и будет совсем нормально. Как твой друг?

Эф Swan: Пока непонятно, говорит, что лучше.

Дильс Вадим: Расскажи, что ты пишешь? Или, может, ты декоративно–прикладным искусством занимаешься или пластическим?

Я лихорадочно соображал, что бы назвать. Вспомнил, что видел в «Харибде» необычные картины из окурков или из пуговиц.

Эф Swan: я делаю панно из разных странных материалов — пейзаж из волос разных людей, портрет из купюр, городской пейзаж из газет…

Дильс Вадим: И много купюр порезал?))) Ты, оказывается, концептуалист! Всегда завидовал таким, могут же по своей теории шизоанализа такие весёлые штуки создавать! У меня лекция на этой неделе по концептуализму и поп–арту.

Эф Swan: Вот это я удачно попал! А в чём разница между концептуализмом и поп–артом?

Дильс Вадим: Разница в средствах и часто в настроении. Концептуалисты отвергают рассудочное представление об обычных предметах, придают им новый смысл, «разоблачают» их тайную жизнь. Отсюда разные инсталляции из вилок, утюгов, велосипедов. А поп–арт работает средствами массовой культуры — рекламными трюками, пузырями из комиксов, статикой аниме. Да и образы там часто популярные, как у Уорхолла — Мерлин, Хепбёрн, Лайза Минелли, Джексон, политики всякие одиозные — личности в одном ряду с капитаном Америка или доктором Зло.

Эф Swan: банки томатного супа у Уорхолла — супергерои или суперзлодеи?)))

Дильс Вадим: думаю, тупая толпа массовки)))

Вадим посоветовал мне съездить в Питер, в Мраморный дворец, там уникальные арты концептуализма есть. Ну а если буду в Москве, то в «Музеон» на Пригова или в… «Харибду» хотя бы.

Эф Swan: Если буду в Москве… мы увидимся?

Пауза.

Эф Swan: Вадим? Я, возможно, приеду в Москву. Увидимся? Проведёшь меня в «Харибду»?

Дильс Вадим: Нам не нужно встречаться, поверь. Тебе всё покажет Алексей.

Эф Swan: Ты боишься встречи со мной?

Дильс Вадим: а я в «Харибду» не хожу…

Я понятливый. Я остановился. Он придумал себе друга, а я ему в этом помог. Встреча с реальным Эфом исключена в его сознании. Но мне–то хочется, чтобы он переложил очарование Эфом на меня, на настоящего Фила. Возможно, мой внешний вид и агрессивное поведение и диктуют ему этот устрашающий образ инкуба и вампира, но ведь Эф — это тоже я. Общаясь с ним в инете, я был собой — без подводок, без штанги и пирсинга, без ошейника, без наглой усмешки и мата. Пора ему встретиться с Эфом. Перекрашиваться я, конечно, не собираюсь, ошейник не сниму, романтический шарфик не надену. Но подсказку ему кину.

В среду, умаянные, с покрасневшими от экранного фона глазами, мы выползли с компьютерной графики от Бабенко. Мой руководитель диплома костерил меня сегодня, ведь я не сделал и половину того, что должен был. Отвлекает от учёбы моя зависимость от Вадима и его истории. Серьга, который только что громко мечтал о каком–нибудь жутко вредном фаст–фуде — «да побольше, побольше», — вдруг умолк и дёрнул меня за рукав. Мотнул головой в сторону двери деканата. Там разговаривал с секретаршей импозантный урод Гарик. Лучезарно улыбался Кате, кокетливо выгибал бровь, выливал на девушку синеву обаяния из глаз. При этом дистанция приличия: близко не подходил, руками не суетил, говорил слабо открывая рот. Весь из себя гламурный: чёрное угольное пальто аж пылало яркостью и беспыльностью, золотые часы хищно сверкали, туфли радостно блестели, как будто и не грязный март на дворе, стрижка — свежак, дух дорогого парфюма — манок.