Конечно, Вадим на автобусе и на метро добрался гораздо раньше, чем я. Сейчас главное, чтобы он мне открыл. Но на домофонный звонок никто не отвечал. Я решил подождать какого–нибудь добродушного соседа, беспомощно вертел башкой. Заметил стоявшую «на парах» тупоносую, мощную «Ауди» Q5, а рядом с ней флегматично тусовали два мужика в приличных костюмах. Стояли так, как будто хозяина ждали, вглядывались куда–то в сторону парка. Я почему–то сразу подумал, что машина эта тут из–за Вадима. Да ещё и знакомый лай услышал. Побежал за дом, туда, где Дильс Ларика выгуливает.

Блядь! Так и есть. Мужики около «авдотьи» — ленивые наблюдатели «слезливой» сцены встречи двух закадычных друзей. Я завернул за угол, прижался к стене, увидел Ларика, который вытянулся всем телом в сторону двух людей, стоявших от него метрах в пяти — сорваться псу мешал поводок, которым он был привязан к лазилке. Ларику однозначно не нравилось то, что он видел. И мне не нравилось.

Рядом со скамейкой стоял Вадим с неестественно прямой спиной, с застывшим лицом и побелевшими сжатыми губами. Напротив него красавец Чернавский всё в том же чёрном пальто. Гарик вещал мягким, извинительным, приторным голосом:

— …искал тебя. Не веришь? Я бесился, стучался во все двери! А они как сговорились: ни декан, ни баба Зоя — никто — не хотели мне помочь! Рассказывали о каком–то неожиданном гранте, который ты выиграл. Я не верил. Я же понимал, тебе должно было быть плохо. Грёбаный Самохвалов! Он всё разрушил. Я тогда нанюхался кокса, мало что помню, не понимаю, зачем я тебе звонил. Вадь. Верь мне, если бы я знал, чего он хочет, то никогда… никогда… Вадь, я скучал по тебе. Я как увидел тебя в кафе, то не могу не думать о тебе… Такого друга у меня не было больше, да и не будет, я знаю. Ва–адь! Ну не молчи! Скажи, что простил меня, что тоже помнил обо мне… Ва–адь! — И тут этот подонок провёл ладонью по лицу Вадима, а тот словно мумия: высушен, забальзамирован и мозг через нос удалён. Вадим как оболочка от человека — мне кажется, он не дышит. Но ублюдку мало: — Вадим, не пугай меня. Мне тут один придурок сказал, что ты болен. Скажи, что это неправда. Вернись. Посмотри на меня, я тот же, твой Гари… Ну! Помнишь нашу Сицилию? Помнишь дачу в Алёшкино? Вадим–м–м… — И на следующем его фортеле моё терпение закончилось. Чернавский вдруг обнял стоящего мёртвым столбом Вадима, потёрся щекой о его щёку, упёрся лбом в лоб… Он его целовать, что ли, собрался?! Ну нет!

Я выскочил из–за своего угла. Ларик сразу начал мне что–то кричать на своём собачьем, жаловаться, ругаться, требовать, затрясся от негодования. Но мне не до псины.

— Эй! Руки убрал от него! Ты, долбоёб, не видишь, что он не дышит?

Гарик со злобой зыркнул в мою сторону и от неожиданности убрал от Вадима лапы.

— Опять ты! Вадим, скажи этому молокососу, чтобы свалил отсюда!

— Свалить должен ты! Навсегда! Он тебя не простит, а я тебе его не отдам! — заорал я на весь парк, перекрикивая лай Ларика и отталкивая за руку от него Дильса. — Дыши, Вадим! Дыши!

— Не отдашь? А когда успел взять–то? Ты — мелкий неудачник! Вадим любит меня! И всегда любил! Вадим, скажи ему! — Ублюдок попытался схватить Дильса за другую руку, но я буквально отбил её от этих мерзких посягательств.

— Ты многого не знаешь о том, как Вадим жил всё это время! Как боролся с фобией! Как ушёл в мир картин, ушёл от людей! Чтобы никогда не встретить такого ублюдка, как ты! Съебись отсюда! Не мешай ему выздоравливать! — Я прикрыл собой Дильса, чтобы тот не видел Гарика, и толкнул его ближе к Ларику, под защиту хоть и бракованного, но всё же породистого друга с клыками.

— Как ты мне надоел! Вадим! Вадим! Знай, что я люблю тебя и этот прыщ не сможет…

— Ах ты, падла! — Меня сорвало: налетел на гада, начал бить кулаком в это розовощёкое лицо. В челюсть и потом сразу в нос. Получи! Он ещё будет про любовь говорить?! Этот чемпион по предательству! Получи! Тот закричал что–то кому–то. И меня почти сразу подбросила вверх тупая боль в животе. Даже не понял в первый момент, что это два мужика подлетели к нам. Дынц! И кулак в глаз, блядь! Наверное, бровь в хлам, не вывалилась ли штанга? Но я быстро соскочил, почти не чувствовал боли — я чувствовал ярость, дикую ярость, безумную дикую ярость, неудержимую безумную дикую ярость. Я загрызу, пусть сдохну, кровь хлещет из носа, из уха, они захлебнутся в моей крови и ярости. Пнул одного под яйца, ударил кастетом в морду другого. Мат, лай, и звонкий голос мерзавца:

— Вадим! Поехали отсюда, поговорим спокойно в другом месте!..

Хрясь! И я полетел в дерево, живот в кашу, в глазах красная плёнка, что–то мешало во рту… Но я встал, я опять бросился на уродов. Наскочил на одного удачно, прилип к нему и вгрызся в шею! Я демон, я скорпион — буду жалить, издыхая. Мужик захрипел, другой меня отлепил, бросил на землю. Пнул раз, раз… во рту чужая кровь и кожа… надо встать, но что–то струной лопнуло внутри… попытался увернуться от очередного ботинка, стал крутиться на земле… Сейчас сдохну… Но вдруг увидел (и даже успел удивиться), что Вадим коротким ударом вдарил Гарику в подбородок! И что у него ожившее лицо, и что он что–то крикнул Чернавскому… я не слышал что… Мне кажется, что и не видел, потому что этого же не может быть! Это галлюцинация, это я уже всё? Ту–ту?

Вадим бросился ко мне, под чужие ботинки, которые хотели меня раздавить, поэтому удара нет. Ублюдок с разбитым носом и губой закричал своим холуям:

— Не трогайте его!

А я вдруг оказался в кольце крепких рук, которые защитили от возможных ударов, которые стали стягивать разваливающуюся плоть. Чьи это руки, чья это одежда? Знакомая какая–то… А дальше, как неодушевленные, механические картины в духе фотореализма и озвучка над ухом через свист контузии:

— Убирайся, не могу видеть тебя, не люблю и не любил тебя никогда! Я был наивным идиотом! Ненавижу тебя, не прощу! Ненавижу!

— Вадим! — звук издалека. — Ты не можешь меня ненавидеть! Ты любишь меня…

— Люблю я вот его, не лезь к нам.

— Ты лжёшь! Он тебе никто! Я видел это!

— Ты не разглядел!

— Вадим! Он урод, стрёмный гот! Ты не видишь?

— Мне нравится!

— Вадим! Да он твой студент! Как же ты, человек с принципами, можешь трахаться с ним?

— Могу! Однажды мои принципы были уничтожены! Теперь они другие! Уходи! Оставь нас!

— Я не ожидал от тебя, Дильс… ты делаешь мне больно. Ты предаёшь нашу дружбу. Знай, что я не вернусь, если уйду!

— Тш–ш–ш… потерпи, сейчас мы скорую вызовем, всё будет хорошо, — это ведь уже не Гарику говорят? — Ты сильный, ты смелый, только потерпи, Эф, пожалуйста…

Кто такой Эф? Попытка вспомнить увела меня куда–то в муть и в даль… в тоннели, в коридоры, на дорогу, разлинованную сиреневой разметкой…

Вынырнул… вздох… свет… какие–то люди меня ворочали… резкая боль… и вновь вглубь, на дно, под толщу забытья… пробудился… боль… лампа… чьи–то лица… голос Вадима… упал обратно, тошнит… Бежал, бежал, несмотря на то, что ноги увязали, не хотели двигаться, бежал… Схватил его за волосы, успел — на самом краю, на самой черте. Но потом полетел вниз, ударился о камни, больно, меня стало трясти, услышал звук железных колёсиков по кафельному полу. Больница. Чесалась бровь до одурения, но не мог поднять руку. Я в какой–то капсуле, металл вокруг, щелчок — и я начал двигаться… Это не гроб? Увидел Серьгу: он сидел на подоконнике в нашей комнате и красил чёрным карандашом глаза, от старания вытащил язык. Смешно! Я начал ржать, но тут же резь, как нож в грудину, и опять свет, лица, запакованные в синие шапочки и зелененькие маски. «Тампон! Ставим четыре кубика. Ещё… Танюша, давай потоньше, а то накрашенному парню ещё жить, девчонок кадрить. Кто это там его ждёт? Брат?..» Опять погасло, затянулось ночью и тягучей мглой…

Игра организма в катание с горок сознания закончились диким холодом на животе и звуком разговора.

— В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть, вы всё правильно сделали. Селезёнка жива, разрыва капсулы нет. А это было наиболее вероятное последствие. Разрыв мышц брюшной стенки серьёзный, но не патовый. Самое неприятное — перелом десятого ребра и гемоторакс. Но пункцию мы сделали, подчистили. Сейчас только обезболивающее, покой. Три–четыре недели реабилитации. Что же касается сотрясения мозга — пока не ясна вся картина. Бровь подшили, шов, конечно, останется, но не такой страшный. Всё будет хорошо. Ага! Видите, красавец приходит в себя! Ну? Молодой человек, откликайтесь. Слышите меня?