Тут кто-то и подскажи Серому:

— Эй, мол, ты, стрелок премированный. А ну, дай-ка по ним дуплетом. Может, на жаркое спроворишь?

Серый вышел с ружьем. Зарядил, прицелился. И только прицелился — уточки поднялись и влет. Серый вскинул стволы и двух мартышек насмерть сразил.

Уточек этих мы подобрать не успели. Закрутило их под плоты. А подобрали бы — тоже прибыль не велика. Летом, по жаре, у нас эти мартышки тощие, незавиднее воробья.

Да ведь тут не в прибыли дело. Тут беда в том, что человек другой раз как тигр: до первой крови мухи не обидит, а уж как отведал — зверь зверем становится.

Вот так и Серый наш. То в руки не брал свое наградное ружье. А тут точно кто его подменил:

как с вахты — патронташ на пояс, ружье на плечо, а сам на корму. Ходит, шагает, смотрит пристально. Все ищет, кому бы смерть послать. Чайка летит — в чайку бьет. Утка — утку в расход. Куличок на бревне присядет отдохнуть — он куличка приговорит.

У меня каюта как раз на корме. И так не сладко: у нас правый вал чуток постукивал. Бывало, вертишься-вертишься с боку на бок. У стариков, известно, сон какой. Только приловчишься, задремлешь, а тут на тебе — Серый на промысел вышел. Бах да бах — только и слышно. Двенадцатый калибр — он, как пушка, бьет.

Другой раз не выдержишь, натянешь сапоги, выйдешь к нему.

— Кончал бы ты, Серый, свою охоту. Дал бы людям поспать, все равно без толку.

— А вы, — говорит, — спите. Я не против. А мне руку набивать нужно. Я, — говорит, — к осени значок за отличную стрельбу желаю получить.

— Значок-то, — говорю я, — ты получишь. Это как пить дать. Только прежде чем значок-то получишь, ты гору живности без пользы переведешь. Одних птенцов желторотых сколько осиротишь. Тебе, — спрашиваю, — по ночам голодные птенцы не снятся?

— Нет, — говорит, — не снятся. Я, Федор Степанович, по ночам крепко сплю. Это вам, — говорит, — не спится, а у меня сон нормальный.

И с этими словами вскидывает ружье и влет поражает речную скопу. И то сказать — метко бить приучился. Без промаха, можно считать.

Упала птица, забила крыльями по воде, распласталась и замерла… Хищница, конечно… Ну — красавица. Это ж наш орел Енисейский. Без нее-то, без скопы, скучно станет на плесах…

Вот так… И сколько бы птичьих душ загубил наш стрелок — этого я вам сказать не сумею. Да вышел тут такой случай, что он совсем от охоты отвадился и с ружьем расстался. А вышло так.

Пришли мы на Нижнюю Тунгуску. Там по плану-приказу значилось, что ждет нас караван сверху: шесть малых баржонок с графитом. По плану-то они нас ждали, а вышло так, что и нам еще ждать пришлось. Воды ли маловато было в верховьях, или с тягой там не заладилось, или просто диспетчер напутал… Ну, да это теперь дело прошлое. Да и речь не о том. Так и так пришлось нам становиться под правый берег на якорь.

А время самое что ни на есть золотое: на берегах трава по пояс, сочная, как огурец, по траве цветы белые, и синие, и желтые, и красные, будто кто ситчик расстелил по берегу. Кедры стоят как из малахита отлитые. Шишка еще не поспела, но орех уже завязался и налился, и кедровки тут как тут: издали слышно, кричат, суетятся — шишку стерегут.

И конечно, ребята к капитану. Дескать, все равно, как чалиться будем, придется шлюпки спускать. Так пока ждем, сходить бы на берег пошишковать.

Капитан разрешил, понятно. Почему не разрешить? Спустили шлюпку на воду, вторую стали готовить. Вот бы отваливать. Тут Серый выходит с ружьем и со всей амуницией.

— Постойте, ребята, я с вами.

— Ну давай, охотник…

Подал он патронташ на шлюпку, ружье подал, сам спустился. Только отвалили, и тут Серый вспомнил: жаканы не взял.

— Да на что тебе жаканы?

— Ну как на что? А вдруг медведя встречу.

— Где там медведь, — говорим. — Медведей такие, как ты, стрелки давно распугали. Обойдешься.

Так и пошли. Подгребли к берегу. Разбрелись. Кто шестом орудует, кто половчее — по сучьям вверх. Кедровки шум подняли — не говори. Дружный народ и красавица птица, что твой фазан.

Серый прицелился было, но тут таежники наши накрепко заказали: кедровку не тронь. Это наш закон таежный. И вообще шел бы ты в сторонку или вглубь, в тайгу, — там и промышляй. А то хоть стрелок ты отменный, а всяко бывает: не ровен час, промахнешься да глаз кому выбьешь. Ступай, ни пера тебе, ни пуху.

Он пошумел было, да против народа-то не пойдешь. Побрел в тайгу.

И началась охота: у нас своя, у него своя.

Шишка веская, красная, как бурак, пушком подернулась, смолой облилась. Ну — прелесть. И орех крупный и вполне уже налитой… Мы мешки набиваем. Ну, однако, и он там в тайге, видать, не зевает. Слышим: бах-бах дуплетом. Кого-то, значит, опять приговорил.

И только он разговелся, слышим, бежит напролом, только кусты трещат. Никак, и вправду на медведя набрел наш Серый?

АН, глядь, Серый, да не наш. Дикий козел, здоровенный, гладкий, рога серпом. Выдрался из тайги, нас увидел, замер. Бока так и ходят. Глаза — как сливы, озирается… И только он было повернул назад в тайгу, а там наш охотник еще дуплет…

Козел глазищами зыркнул, бякнул тоненьким голоском да вприпрыжку к реке. Тут ярок невысокий. Он с разбегу в воду — и вплавь на ту сторону.

Ребята шесты побросали, сбились на яру. Козел, бедняга, плывет, спешит, оглядывается. На берегу свистят, гогочут. Куда там — комедия!

Тут и Серый вышел на шум. Увидал козла. Эх, загорелось ему по крупной дичи руку попробовать! Да где там — далеко уплыл козел-то.

Механик наш к шлюпке.

— Айда, ребята, кто со мной?

Ну и нашлись, конечно, добровольцы. На такую забаву всегда недоумки найдутся. По-скорому весла в уключины, отпихнулись, гребут. Шлюпка летит как ракета. А механик стоит на носу, ружье на изготовку. Вот уже на выстрел подошли. Серый прицелился. Бах!

А козел только рогами тряхнул да ходу прибавил. Серый второй заряд ему — все равно результат один. Где там, с такой дистанции дробью. У козла шерсть, как войлок. Разве пробьешь?

Охотник наш опять заряжает. Вот тут бы ему жаканы в самый раз. Да нет жаканов-то. А козлу и плыть-то всего ничего осталось. Ну, правда, и шлюпка его настигает — вот-вот на таран пойдет. Серый в упор, можно сказать, два заряда ему послал, а тот, нечистая сила, только бякнул в ответ, обернулся да будто язык ему показал. Вот незадача.

А шлюпка совсем уже рядом. Шагов десять осталось. Пять шагов… Три… Серый встал в рост на носу, за стволы свое дареное ружье схватил, замахнулся. Прикладом целит в голову козлу. И надо же такой случай: Вася Грунин, моторист, загляделся, веслом «леща поймал». Шлюпка качнулась чуть-чуток. Серый тоже качнулся и промахнул мимо головы-то. Прикладом-то промахнул, а ремнем за рога как раз зацепил. Ну и потерял равновесие, понятно. Сам-то удержался, не смайнался в реку, а ружье свое отпустил. Ребята ему весло подают. Да пока снимали весло, чуть поотстали. Навалились в три весла. Вот-вот догонят, а козел тем временем до отмели доплыл. Вот спина из воды показалась, хвост. И, глядим, вприпрыжку на бережок. А ружье у него висит на груди, как у автоматчика.

Вышел козел. Оглянулся на охотников, боками тряхнул — аж радуга поднялась — и неторопливо, рысцой, в тайгу направился. И с ружьем, со всем. Так и ушел…

Смеху тут было, куда там. Ребята скулят:

— Вот придет к своей козе, дощечку на прикладе покажет, врать начнет: «Смотри, мол, боевая подруга, меня за отличную работу чем наградили». Там, глядишь, козлятки соберутся, поздравлять станут…

И тут слышим гудок сверху. Идет наш караван. Кончай забаву — чалиться нужно. Собрали мешки, погрузились и к борту.

Серый наш с неделю козлом на людей смотрел. Потом отошел. Хотел было новое ружье покупать, да раздумал. Как пришли в Туруханск, он охотнику одному весь свой боевой припас продал. Вот тут к месту пришлись и дробь и жаканы…

А Серого в этот год опять наградили: кинокамеру ему поднесли. Вот это дело: и шуму меньше, и занятие человеку, и народу удовольствие. Иной раз такое снимет да покажет — вся команда лежит, за животы держится. А он об одном горюет: «Был бы тогда аппарат — снял бы, как козел с ружьем в тайгу пошел. Вот бы кадр получился! Мне бы, говорит, за него премию дали, не иначе».