Тусклая лампа распространяла по большой приемной запах горелого животного жира. Рааб Джеран стоял у прикрытого сеткой окна и всматривался в ночь. Единственная лампа снаружи (единственная, потому что животный мир, как и многое другое, был теперь в недостаточном количестве) отбрасывала мерцающий призрачный свет на пожухлую, увядающую траву лужайки.

Откуда-то из темноты донесся звук вялых и запинающихся шагов часового, и кулаки Рааба, стиснутые в карманах его белого офицерского мундира, сжались еще сильнее. Он был на грани того, чтобы окликнуть невидимого часового и приказать ему подтянуться и пройти так, как полагается представителю Флота! С тех пор как блимпы вражеской блокады стянулись вокруг в готовности напасть на них, атмосфера поражения распространилась даже здесь, в Штабе Флота.

Из-за закрытой двери офиса адмирала Клайна снова донеслись возбужденные голоса. Рааб подавил искушение подойти ближе к двери и попытаться подслушать, но он и так мог слышать достаточно, чтобы знать, что адмирал Клайн все еще давит на собравшихся, пытаясь пробить предложение Рааба, и встречает горячее сопротивление некоторых из них. Такое сопротивление не явилось неожиданностью. Главная причина была не в том, что Раабу всего двадцать два года и он имел только звание Алтерна — кто-то из Штаба неистово доказывал, что Рааб слишком искренне защищал своего покойного отца от абсурдных обвинений в измене.

Гнев, тлеющий в душе Рааба, вспыхнул с новой силой. Он сильнее сжал кулаки в карманах, повернулся и, не глядя на закрытую дверь, широким шагом пересек приемную. Он остановился перед портретом своего отца, который еще висел на одной стене, так как адмирал Клайн запретил убирать его.

Это был хороший портрет, хотя некоторые детали были преувеличены. Роул Джеран, адмирал Флота Столовой Горы Лоури, на самом деле не был таким высоким — его рост был такой же, как у Рааба, шесть футов и полдюйма — и кроме того, Рааб никогда не видел на его липе такого надменного, подавляющего выражения. Но портрет передавал общий внешний вид худощавого и жилистого Роула Джерана. Коротко подстриженные жесткие прямые волосы черного, но слегка поблекшего цвета; лохматые брови домиком; горящие голубые глаза (поразительные на смуглом от темного загара лице) пылали над длинным узким носом; крепкий выступающий подбородок. «Старое вытянутое лицо с выступающими скулами и резко очерченным носом», говорили о нем за его спиной. Он знал это и, уединившись, частенько посмеивался. Это было единственное, чего Рааб никогда не мог понять в своем отце — как такой сердечный, гуманный и веселый человек, никогда и ничего не делающий из ложного благородства, мог выдержать такую жестокую, безжалостную насмешку. Это волновало Рааба, потому что такое отношение казалось ему почти лицемерным.

Размеры рук бывшего адмирала тоже были преувеличены (на самом деле в таком преувеличении не было никакой нужды). Рааб разжал кулаки и рассеянно, не вынимая рук из карманов, пошевелил пальцами. Его руки были такими же большими, как и у отца, правда, не такие волосатые и искривленные. Он знал, что выглядит очень похожим на отца, и полагал, что с годами, под жестоким солнцем Дюрента, сходство может увеличиться, если ему — думал он, ощущая пустоту в своей диафрагме, — удастся достаточно долго прожить под этим солнцем. Флот Мэдерлинка, захвативший преобладающее большинство свободного жизненного пространства Дюрента, делал будущее офицера Флота Лоури очень сомнительным.

Он услышал скрип стульев в кабинете адмирала Клайна, повернулся и, вытащив руки из карманов, опустил их вдоль туловища, заставляя усилием воли не сжиматься в кулаки. Маленький палец его левой руки (полуперерубленный оснасткой блимпа, когда ему было одиннадцать лет) пульсировал, как это было всегда, когда он волновался. Он знал, что его жесткие черные волосы сейчас сбились набок — он ничего не мог с ними поделать — зато настойчиво пытался убрать со своего лица выражение угрюмости и пренебрежения. Хотя он не во всем соглашался с некоторыми из своих начальников, но не желал выказывать им неуважения.

Они выходили по одному, сначала гражданские (в Штабе находились два члена Совета), затем старшие офицеры, а потом более младшие. Некоторые бросали на него явно враждебные взгляды, некоторые просто холодно смотрели на него, а один или два посмотрели с любопытством и не особенно враждебно.

Но что самое поразительное, человек, дольше всех остальных пристально рассматривавший его, был одним из гражданских. Член Совета Ольвани даже приостановился, вытаращив глаза на Рааба, так что остальным пришлось его обходить. Рааб, старающийся ни на кого не смотреть, все же не сумел избежать встречи с заторможенным взглядом этого человека.

Ольвани был невысокий, плотный, совершенно лысый человек с оливковым цветом кожи, который выглядел моложе своих шестидесяти лет. Его маленькую, лопатообразную седую бороду давно требовалось подровнять. Он был в строгом сером костюме простого покроя, но плохо проглаженном, словно его владельца не волновало общественное мнение. Его рубашка могла бы быть немного свежее, а черные ботинки вычищены получше.

Конечно, Рааб не успел заметить всего этого, бросив на него единственный короткий взгляд — просто Ольвани всегда выглядел одинаково, а Рааб видел его довольно часто. Но в данный момент он заметил только абсолютно ничего не выражающий, напряженный взгляд человека, словно Рааб был каким-то официальным документом, который необходимо прочитать полностью и быстро, чтобы заучить за одно прочтение. Только единственный долгий изучающий взгляд, затем Ольвани повернулся и последовал за остальными к двустворчатым дверям, ведущим из приемной.

Рааб внимательно посмотрел им вслед. Он мог слышать скрежет гравия под их ботинками; мог слышать их затихающие голоса, некоторые из которых были довольно сердитые.

Эмоциональная напряженность, возникшая в результате этой неприятной очной ставки, которая ожесточила его, теперь спала, так и не выплеснувшись наружу. Он повернулся и взглянул на еще открытую дверь кабинета адмирала Клайна.

Внезапно появившийся в дверном проеме адмирал Клайн бросил ничего не выражающий взгляд на Рааба, подошел к двустворчатой двери, которую самый младший из офицеров закрыл за собой, и толкнул ее, чтобы открыть снова.

— Фу! Давайте здесь немного проветрим! — Он постоял некоторое время, всматриваясь в ночь, как совсем недавно Рааб, затем с утомленной улыбкой повернулся к Раабу. — Приступайте, юноша.

Клайн был рослым человеком в возрасте, очень широким, в плечах, но не широким в поясе. Китель его белой формы хрустел так, словно адмирал за весь день не нашел возможности переменить его. Абсолютно седые волосы были еще густы, и он, как большинство офицеров Флота, носил их зачесанными назад, хотя они были несколько длиннее, чем у остальных офицеров. (Как адмирал Флота, кем он стал после смерти Роула Джерана, он, конечно, мог позволить себе такую привилегию.) Его глаза были светлосерыми. Солнце Дюрента оставило на его лице скорее красноватый, чем коричневый загар, но в морщинах, собравшихся в уголках его глаз, можно было различить естественный оттенок кожи. Его зубы были белы и ровны. На широком лице сверкала улыбка, (так, по крайней мере, он улыбался друзьям, и сейчас Рааб мог видеть на его лице такую улыбку), занимающая всю ширину лица.

— Садись, Рааб. Как поживает твоя мать? После похорон твоего отца я собирался съездить в Востокоград, чтобы навестить ее, но все идет так… — конец предложения утонул в утомленном вздохе.

— С ней все нормально, — немного нетерпеливо ответил Рааб. — Вы знаете, она осталась у своей сестры. — Он всматривался в его лицо, которое знал очень хорошо; почти так же хорошо, как лицо своего отца. — Сэр, Штаб решил…