Все эти сверхъестественные деяния и чудеса возбудили большой интерес к Блаватской и ее организации. Но, пожалуй, самый пик общественного интереса к Теософскому обществу и ее главе начался после опубликования в 1881 году английским литератором Саннетом мастерски состряпанной книги «Сокровенный мир», в которой в искусной и тревожащей воображение форме были расписаны вышеназванные «феномены».
Надо отметить, что среди тех, кто увлекся произведениями новоявленного пророка, были люди, занимавшие высокое положение в обществе, получившие хорошее образование и считавшие себя до знакомства с Блаватской и се трудами дая«е вольнодумцами и атеистами. В частности, ставшая после смерти Блаватской президентом Теософского общества А. Безант до момента вступления в общество была активной деятельницей английского буржуазного движения свободомыслящих. В молодости она написала даже ряд атеистических брошюр: «О природе и существовании бога», «Евангелие атеизма», «Почему я не верю в бога», «Жизнь, смерть и бессмертие» и т. д. Но после личного знакомства с Блаватской и ее взглядами на мир Безант порвала с атеизмом и стала активной деятельницей Теософского общества.
В чем же причины такого разительного перехода от атеизма к теософии, в чем вообще причины популярности идей Блаватской среди западной интеллигенции конца XIX века?
Прежде всего нужно отметить, что критика религии, которая была характерна для А. Безант и других представителей буржуазной интеллигенции, не отличалась последовательностью, основывалась не на глубоком научно-материалистическом мировоззрении, а на эмоциях и чувствах. «Я не верю в бога,— писала Безант,— потому что мое сердце протестует против этого призрака, который равнодушно относится к страданиям людей». Будучи идеалисткой, А. Безант, как и многие другие буржуазные интеллигенты, в конечном итоге и пришла к разрыву с атеизмом. Отход от атеизма привел, однако, не к обветшалым догмам христианского вероучения, а к поискам более утонченных и эффективных религиозных верований. Таковыми и явились идеи Блаватской. Как писала Безант в брошюре «О значении теософии», «множество людей отвернулось от церкви, так как сообщаемые им учения оскорбляли их ум и возмущали их чувство».
Необходимо также учитывать и то, что отход от атеизма многих представителей буржуазной интеллигенции протекал в условиях значительных изменений в общественном сознании буржуазного общества, вызванных общей социально-политической и идеологической обстановкой того времени. В XVIII — начале XIX века буржуазии была присуща вера в прогрессивное развитие общества. Она была убеждена в том, что человечество развивается от простейших, элементарных форм ко все более и более сложным и совершенным, верила в силу и мощь человеческого разума, способного преодолевать все трудности и сложности на пути прогресса. Будущее она рисовала в радужном свете, полагая венцом исторического развития некое общество всеобщего благоденствия, в котором будут царить идеальные нравы и порядки — буржуазная мораль и демократия. Буржуазные идеологи были настроены оптимистически и без страха смотрели в будущее, уверенные в своем праве на место в этом будущем.
Этот оптимизм, эта уверенность были, однако, вскоре поколеблены, когда на исторической сцене появилось новое действующее лицо — пролетариат. Его идеологи — Маркс и Энгельс — доказали, что капитализм вовсе не высшая и заключительная стадия развития общества, что он неизбежно будет заменен новой общественной формацией — коммунистической.
Столкнувшись с новыми социальными явлениями — возникновением и ростом рабочего класса, созданием марксистского учения, невиданными ранее формами классовой борьбы, буржуазные идеологи оказались в состоянии растерянности. Они были бессильны осмыслить и объяснить происходящее. Будущее внезапно предстало перед ними смутным и зловещим. Теперь уже не в нем искали они совершенные формы общества, а в прошлом. Место веры в прогресс заняла проповедь гибели цивилизации. Вместо культа науки и знания буржуазные идеологи пришли к неверию в силы человеческого разума. Так произошел разрыв буржуазии со своим былым свободомыслием. Растерянность же идеологов буржуазии перед лицом новых факторов в социальной действительности, отказ от свободомыслия на уровне обыденного сознания буржуазного общества свое выражение нашли в тяге членов этого общества к религии, но не традиционной, а новой, более утонченной. Этим объясняется популярность в конце XIX столетия среди буржуазной интеллигенции мистики, магии, оккультизма. В них люди стремились найти ответ на те вопросы, перед которыми оказались бессильны буржуазные теоретики. Искали они его и в теософских идеях, предложенных Блаватской, слава которой в то время благодаря ее «феноменам» была крайне велика.
Вскоре, однако, выяснилось, что все сверхъестественные «феномены» — просто-напросто утонченный, обман.' Популярность Блаватской быстро пошла на убыль. А началось все с того, что скаредные Блаватская и Олькотт поссорились со своими ближайшими помощниками — супругами Кулом. А те, обиженные на двух главных теософов, опубликовали письмо по поводу так называемых «чудес». В этом письме они рассказали, как вместе с двумя индийскими факирами участвовали в устройстве якобы сверхъестественных «феноменов».
Все это возбудило столь большой интерес, что лондонское «Общество психических исследований» (организация мистиков, претендующая на объективность своих методов изучения сверхъестественного мира) послало одного из самых «выдающихся» своих членов мистера Ходжсона непосредственно в Индию, чтобы он во всем разобрался на месте и не дал возможности и дальше компрометировать саму идею общения с духами. Опытный специалист в различного рода мистификациях, Ходжсон легко разобрался в механике трюков Блаватской. О результатах своей инспекционной поездки он рассказал в отчете, опубликованном в трудах «Общества», которое с радостью расправилось со своим опасным конкурентом.
Ходжсон по прибытии в Индию начал прежде всего с мнимых посланий махатм, собрав их и сравнив с письмами, написанными Блаватской. Его вывод, подтвержденный позднее лондонской графологической экспертизой, был следующим: послания махатм написаны рукой мадам Блаватской. Затем Ходжсон установил, что демонстрация астральной формы махатмы Кут Хуми, то есть его души, была результатом манипуляций с чучелом, сделанным механиком Куломом. Последний изготовил и «магический ковчег», представлявший собой элементарный иллюзионный прибор с выдвижной задней стенкой. В шкаф-ковчег можно было проникнуть через потайную дверь, находившуюся в стене спальни Блаватской.
Остальные «чудеса» были того же рода. Мелодичные сигналы, которые Блаватской подавал ее наставник Кут Хуми, исходили из маленького серебряного колокольчика, спрятанного у главной теософки в накидке. Когда она поправляла рукой прическу, раздавались поражающие всех звуки эоловой арфы. Письма, которые падали сверху, попадали в комнату через специальные отверстия в потолке и стенах.
Ходжсон, посвятив подробному анализу трюков Блаватской 200 печатных страниц своего отчета, заключил его следующим образом: «Госпожа Блаватская самая образованная, остроумная и интересная обманщица, какую только знает история, так что ее имя заслуживает по этой причине быть переданным потомству».
Более короткую, но не менее образную оценку личности Блаватской дал русский философ В. Соловьев. Он о ней говорил так, это «ужасная и опасная воровка душ». И на то имел основания, ибо, откровенничая с ним, Блаватская неоднократно признавалась, что нагло обманывает людей, пользуется их легковерием. Объясняя причины и мотивы, побуждающие ее к этому, она говорила: «Что же делать, когда для того, чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда для того, чтобы их увлечь и заставить гнаться за чем бы то ни было, нужно им обещать и показать игрушечки... Ведь будь мои книги и «Теософист» в тысячу раз интересное и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если бы за всем этим не стояли «феномены»? Ровно ничего бы не добилась и давным-давно поколела бы с голоду. Раздавили бы меня... и даже никто не стал бы задумываться, что водь я тоже существо живое, тоже ведь нить-есть хочу... Но я давно уж, давно поняла этих душек — людей, и глупость их доставляет мне громадное удовольствие» (59, 211).