— В чем ты и я не очень уверены. Зато мы точно знаем, что зло существует, — сказал Таргови. И в голосе его вдруг зазвучала сталь. — А еще, Диана Кроуфезер, подсчитай, во что обойдется гражданская война, начатая твоим героем. Разрушение, смерть, опустошение, боль, горе — и все это миллионократно. Ты больше склонна к сочувствию, чем я.

Дом адмирала сэра Олафа Магнуссона стоял в уютной зеленой роще в ста километрах от Аурейи к северу. Для человека его богатства и положения дом был маловат, а интерьер скромен. Но так пожелал адмирал, а приняв решение, он умел добиваться его исполнения. Единственной роскошью, если можно так ее назвать, был гимнастический зал, где адмирал проводил не менее сорока минут из каждых пятнадцати часов, и площадка для наблюдений, где он при необходимости предавался медитации. Конечно, так бывало лишь тогда, когда адмирал был дома, что последнее время случалось нечасто.

Адмирал стоял на площадке, рассеянно глядя вдаль — высокий мужчина с крепкой мускулатурой, с крупными чертами широкого лица, с белобрысыми бровями над сапфировыми глазами, редеющими песочного цвета волосами. Лицо загорелое и изрыто морщинами, на левой щеке боевой шрам, который он не дал себе труда убрать и который стал чуть ли не фирменным знаком. Перед ним расстилалась необъятная ширь земли и неба. Поблизости земля была отдана терранской флоре: траве, розам, остролисту, кустарникам, дубам, кленам и еще разным деревьям; вокруг домов, принадлежащих людям, цвели сады Империи. Дальше свое брала исконная природа Дедала, деревья и кустарники, тень черно-зеленых блестящих листьев, ни одного цветка. В высоте пролетали не птицы, хотя крылья их сияли в вечернем солнце, подобно орлиным. Заходящее на западе солнце уже начало терять форму диска. Вокруг него переливалась дымка, и можно было видеть, как все толще становится слой воздуха, сквозь который пробиваются его лучи. Над светилом парили золотые облака.

Олаф Магнуссон если все это и видел, то воспринимал лишь краем сознания. Не был он увлечен и созерцанием Всего, как предписывала его неосуфийская религия. Он старался ему предаться, но мысли уходили в сторону, пока наконец он не осознал, что размышляет о той ипостаси Божественного, что предстояла перед ним в этот вечер.

Сила. Сила бесстрашная, не знающая колебаний, служащая воле, что не жестока и не милосердна, но лишь твердо идет по дороге своей судьбы.

…Это видение ему не удалось задержать надолго. Слишком оно было прекрасно для человека. В сознании его продолжали мелькать голые факты, практические соображения, вещи, которые нужно сделать, вопросы о том, как их сделать — да, крестовому походу тоже нужны интенданты.

До его слуха донесся звук шагов и дыхание. Он повернулся уверенно, владея своим телом, как фехтовальщик или альпинист, поскольку был и тем и другим. Это оказалась жена. Она остановилась в метре от адмирала.

— Что такое? — спросил он требовательно. — Срочное?

— Нет, — ее тихий голос был еле слышен сквозь холодный посвист ветра. — Извини. Я не стала бы тебе мешать, но уже поздно и дети есть хотят. Я хотела узнать, будешь ли ты с нами обедать.

Бас загремел:

— И ради такой ерунды ты прерываешь мою медитацию?

— Извини, — повторила она. Но не съежилась, а стояла пред ним со своей собственной гордостью. И собственной грустью. — Вообще я не стала бы. Но раз ты уезжаешь надолго и Бог знает, вернешься ли когда‑нибудь…

— Откуда такие мысли?

Вида Лонве–Магнуссон улыбнулась краями губ:

— Ни за какие деньги ты никогда не взял бы в жены дуру, Олаф. Вспомни, что я знаю тебя долгие годы, и внимательно слушаю новости, и историю изучала. В какой день войска вдруг провозгласят тебя императором? Завтра?

Пораженный против своей воли, он посмотрел на жену долгим, пристальным взглядом. Она ответила на его взгляд, не сморгнув. И тонкая фигура в простом платье не склонилась. Да, хорошая порода выросла на Ньянзе. Ее предки прошли такой же жесткий отбор враждебной природы, как его собственные, хотя потом их океаническая планета достигла процветания, невозможного на холодном и массивном Кракене. Когда он женился, среди прочего была и такая мысль: скрещивание даст замечательных отпрысков.

У него потеплело внутри.

— Я хотел уберечь тебя от тревоги, Вида. Может быть, даже слишком, я ведь не сомневался в твоей верности. Но чем меньше народу знает, тем выше шансы на успех. Преждевременное раскрытие тайны — катастрофа, как ты сама понимаешь. Теперь все готово.

— И ты в самом деле собираешься это сделать?

— Ты будешь императрицей, милая, императрицей звезд, которых на Дедале никогда не видно.

Она вздохнула:

— Мне бы лучше, чтобы ты был со мной… Нет, жалость к себе — самое презренное чувство. Позволь мне лучше спросить, Олаф, зачем ты это делаешь?

— Чтобы спасти Империю.

— Правда ли? Тебя всегда звали суровым человеком, но человеком чести. Ты давал присягу.

— Это Империя нарушила верность, а не мы, которые сражались и умирали, пока дворяне на Терре попивали вино, а взяточники наживали состояния.

— Война — единственный путь к реформам? Что будет с Империей? Что будет с нами, твоими людьми — твоей семьей — если ты уведешь силы обороны? Ты удержал этот сектор для Терры. А теперь ты приглашаешь мерсейцев явиться и взять его.

Магнуссон улыбнулся, шагнул вперед, положил руки ей на талию:

— Об этом не волнуйся, Вида. И ты, и дети будете в полной безопасности. Я все объясню в прокламации, а подробности пойдут в публичные банки данных. Тебе надо просто подумать, и ты поймешь. Этот сектор — основа моей силы. Пока мы не займем и не организуем значительную территорию где‑то еще, здесь наши ресурсы и наши резервы. А система Патриция — ее краеугольный камень. Почти любая планетная система в окрестности либо отсталая и нищая, либо вообще бесполезна для дышащих кислородом. Вот почему наша база здесь, вместе со всей необходимой промышленностью. Первой мыслью Герхарта будет ударить по Дедалу, отрезать меня от источников снабжения. Так что я должен оставить здесь достаточно сил, чтобы это не было возможным и чтобы иметь обеспеченный тыл. А мерсейцы хорошо знают, что соваться сюда не надо. Обещаю тебе.

Она вздрогнула, напряглась и сказала с вызовом:

— Что ты еще обещаешь? Почему кто‑то должен пойти за тобой, кроме преданных тебе частей? Нет, я не говорю, что ты плохой правитель. Но кто может быть настолько хорош, чтобы цена оправдалась?

— Ты слышала мои речи и дома, и на людях, — ответил он. — Я не объявляю себя суперменом или кем‑то в этом роде. Может быть, есть кандидаты и получше. Только где? Кто еще сможет снова сделать Империю сильной и доблестной?

Он понизил голос, и в нем послышалась дрожь волнения.

— И, Вида, я возмещу потерянные жизни, так, как требует величие Империи. Потому что я забью последний гвоздь в гроб этой бессмысленной, многовековой вражды с Ройдхунатом. Мерсейцы — не чудовища. Да, они агрессивны, но такими были и люди на заре своей истории. Они прислушиваются к сильному — и я покажу им, что я силен. Это уже случалось — в небольшом масштабе. В Галактике хватит места на обе наши расы. Разве не привлечет эта мечта усталые миры?

Наступившее молчание длилось. Солнце стало разливаться красно–золотой дугой.

Вида склонила голову на грудь своего мужа. Он обнял ее за плечи.

— Да будет так, — шепнула она. — Буду удерживать форт, как смогу. Понимаешь, пусть мне часто кажется, что это глупо, но так оно и есть — моя любовь к тебе не исчезла. И я не хочу, чтобы она ушла.

— Хорошая девочка, — шепнул он в аромат ее волос. — Пойдем порадуемся семейному обеду.

Неплохой случай вдохновить сыновей.

«Лунный кузнечик» вырвался из гравитационного колодца Имхотепа с трудом, но теперь, в чистом космосе и при такой конфигурации планет, его гравитаторы могли перебросить корабль к Дедалу меньше чем за пятьдесят часов. Внутри прочного корпуса Таргови нарочно установил терранские давление и вес, а сам надел оксигилл. Поставив корабль на автопилот, он присоединился к пассажирам в салоне. В изысканных выражениях извинился за тесную каюту, где Аксору приходилось сворачиваться в клубок, а Диане — устраиваться на столе.