После недолгих колебаний Блюхер разослал приказ по станицам, строжайше предупредив казаков, что пустит в ход артиллерию, если не прекратятся диверсии на железной дороге. Пришли в чувства разгулявшиеся станишники. Не дожидаясь подхода красногвардейцев, сами спешили приводить в порядок попорченное ими железнодорожное хозяйство.
На четвертые сутки красногвардейцы Блюхера вступили в Троицк. После детального выяснения обстановки Василий Константинович сообщил в Челябинск:
«Все прилегающие к полотну дороги станицы сдали оружие и исполнили все наши приказы. Привезли увезенные рельсы, телеграфные провода, выдали своих офицеров… В наши руки попалось много ближайших помощников Дутова… Захвачены важные документы, в том числе и план действий, где указывалось, когда должны быть взяты Троицк, Челябинск и железная дорога до станции Бишкиль. Такова была первая задача Дутова. Во всех поселках и станицах были организованы сотни и партизанские отряды. Если бы наши отряды опоздали на два-три дня, пришлось бы вступить в позиционную войну с организованным врагом.
На Троицк было совершено организованное и сильное нападение, но все атаки отбиты артиллерийским и пулеметным огнем.
Екатеринбургский отряд имел бой на Черной речке в 12 верстах от Троицка, где потеряли убитыми и ранеными 43 человека. Казаки, по сведениям, потеряли более 400 человек. Считаем, что Челябинск и Троицк находятся вне опасности».
Среди троичан у Василия Константиновича было немало хороших знакомых. Многие партийные и советские работники города, бывая в Челябинске, не раз заходили к нему в ревком. От старого большевика секретаря укома партии Я. В. Аппельбаума Блюхер услышал немало добрых слов о бойцах 17-го Сибирского полка и их командире Якове Марковиче Суворове.
Однако встреча с самим Суворовым озадачила Блюхера.
— За похвалы полку спасибо, — безучастно отозвался тот. — Но я-то не сегодня-завтра останусь, как говорят, полководцем без войска. Пришла и нам пора выполнять приказ о роспуске частей старой армии. Пока мы были в городе одни, солдаты об этом особых речей не вели. Теперь же, когда все вы здесь, у каждого только и мысли о доме, о родной Сибири. Никакими посулами их, видать, не удержишь.
— А посулы и ни к чему, — сказал резко Блюхер. — Разговор нужен прямой и честный. Они же наши самые революционные солдаты. Кто еще в шестнадцатом году сказал «нет» войне? Они. Кому генералы смертные приговоры выносили? Им. Из кого целый батальон штрафников сделали? Из них. И не этот ли полк в октябре в числе первых прибыл на подмогу восставшему Питеру? Словом, сегодня же соберите полк на митинг. Вы о славном прошлом скажите, мы за Урал честь воздадим.
И вот все фронтовики-сибирцы в сборе. На главной троицкой площади яблоку негде упасть. Без всякой команды пришагали сюда боевики Троицкой железнодорожной и Кустанайской дружин. И горожан видимо-невидимо.
Начался митинг с оглашения воззвания Троицкого Совета к солдатам 17-го Сибирского полка:
«Исполнительный комитет выносит свою благодарность 17-му Сибирскому полку, как верному защитнику Советской власти, который в самую трудную минуту Совета на Урале оставался стойким на своем революционном посту и который кровью своих товарищей запечатлел свою верность пролетарской революции и Совету Народных Комиссаров…
Исполнительный комитет предлагает 17-му Сибирскому стрелковому полку остаться в городе Троицке и до создания боевой единицы находиться в распоряжении Совета».
Речи были разные. Одни говорили: всему свое время. Навоевались вдоволь. В германскую кровушки напроливали. Революцию защитили. Дутову всыпали. Пущай уж уральцы сами теперь все доводят. Другие возражали: устали, это верно, но рано по домам. Враг не разбит до конца. Нельзя бросать винтовки. Без Красной Армии не жить Советской власти.
Один из таких ораторов и кинул клич:
— Даешь новую боевую единицу! Даешь красноармейский полк!
То было 4 апреля 1918 года. Допоздна трудились тогда члены коллегии по формированию Троицкого отряда Красной Армии под председательством бывшего комбата Ивана Карпухина.
Более шестисот солдат и офицеров 17-го Сибирского полка изъявили свою готовность продолжать службу в Красной Армии. В полном составе записались в ряды РККА боевики Троицкой железнодорожной и Кустанайской дружин Красной гвардии. Не припоздали и фронтовики-крестьяне села Николаевки, которых пешим порядком привел в Троицк солдат большевик П. Т. Титов.
— А ты горевал, Маркович, — уже по-свойски обратился Блюхер к Якову Суворову. — Вот тебе и новое войско!
— Это не все, товарищ Блюхер, — сказал Карпухин. — Вот еще список. В нем — мадьяры и австрийцы, бывшие военнопленные. Они в полку уже с января. Как быть с ними?
Да, ситуация необычная. В Троицке во время войны был лагерь военнопленных австро-германской армии. Когда из города изгнали дутовцев, в штаб 17-го Сибирского полка пришли представители революционно настроенных солдат — Андрош Сакач и братья Франц и Маувет Мауеры. От имени большой группы военнопленных они обратились с просьбой зачислить их в Красную гвардию, чтобы с оружием в руках защищать завоевания пролетариата, власть Советов.
Командир полка растерялся: можно ли доверить бывшим врагам России оружие? Обратился в Челябинск. Ревком сразу не ответил. Но через несколько дней все сомнения отпали. Я. М. Суворов получил указание:
«Принять в полк пополнение из числа пленных мадьяр и австрийцев добровольцами на условиях солдат».
273 бывших пленных дали клятву, что они обязуются беспрекословно выполнять все распоряжения, исходящие от Советской власти, и вести себя с полным сознанием революционного долга перед теми высокими задачами, которые возложены на вооруженных рабочих и крестьян новой России.
В дни и недели, когда главной вооруженной силой в Троицке и его уезде оставался 17-й Сибирский полк, красные мадьяры и австрийцы показали себя настоящими пролетариями-интернационалистами.
— Считаю бойцов товарища Сакача преданной и ударной силой в борьбе с контрреволюцией, — заявил Суворов.
— А коли так, — резюмировал Блюхер, — сохраняем за группой Сакача права особого, но уже красноармейского интернационального батальона. На том и точку ставим. Принимайте, Яков Маркович, командование вторым на Урале регулярным полком Красной Армии.
— А первые кто? — торопливо спросил Суворов.
— Екатеринбуржцы.
— Припоздали, выходит. Жаль. Тогда уж пусть наш полк будет по-прежнему 17-м стрелковым.
— Согласен, — отозвался Блюхер и с улыбкой добавил. — Но уже не Сибирским, а Уральским. В честь места нового рождения полка. О том и войдем в ходатайство перед Высшей военной инспекцией. Возражений, надеюсь, не будет?
Партийные и советские работники Троицка неоднократно предпринимали попытки наладить агитационную работу среди обманутой казацкой бедноты. Но почти все походы большевиков в казачьи станицы оканчивались трагически. Жестокие расправы станичников породили чуть ли не у всех мысль о том, что с казаками можно разговаривать лишь на языке оружия.
— Иначе и нельзя, — нервно подчеркнул Аппельбаум.
— Можно, товарищи, — твердо произнес Блюхер. — Наша задача не состоит в том, чтобы пройти военным маршем по станицам. Мы должны раскрывать глаза казацкой бедноте, должны сделать ее нашей активной сторонницей. Без участия в борьбе самих казаков с дутовщиной покончить невозможно.
Блюхер доказывал, что расслоение в среде казачества становится все более глубоким, что в очищенных от дутовцев селениях надо помогать станичной бедноте организовать свои Советы.
В Троицке была большевистски настроенная группа казаков-фронтовиков. Тон в ней задавали Александр Карташев и Николай Томин. Василий Константинович, квартировавший в доме братьев Семена и Петра Крохмалевых, пригласил их к себе.
— Хорошие вести получены из Верхнеуральска, — сразу же подзадорил их Блюхер. — Члены Совета сообщают, что сыновья станичного атамана Николай и Иван Каширины взялись формировать красные казачьи отряды. Они ведь офицеры оба, но с Дутовым не пошли. Теперь, как видите, они красные командиры. Совет заверяет в честности их намерений.