…Когда кулаки схватили в Березовке Ивана, его старшая сестра Настя кинулась к ним, умоляя не бить безоружного.

— И ты туда же, краля! А этого не хошь? — осклабился кулацкий сын Пашка Домрачев и плетью полоснул ее по лицу.

Девушка покачнулась.

— Иди, пока цела!

Вслед за Настей с малым Витюшкой на руках из избы выбежала мать, Пелагея Ефимовна. Избитые в кровь, сын и его товарищ матрос Сергеев были уже связаны. Домрачев процедил с коня:

— Вишь, не трогаем боле. На суд поведем. Жди, что в Поташках решат.

Мать хотела идти за сыном, но рядом оказалась Настина подруга Ася Кузнецова.

— Не надо, — остановила Грязнову. — Как бы хуже не вышло. Я пойду…

Ася вернулась в пятом часу вечера. Понурив голову, зашла в избу.

— Суда не было. Забили их, сволочи, и бросили. Теперь за других взялись…

И тут же к Насте:

— Бежим туда. Вдруг не до смерти? Вдруг живые еще?!

Мать уже ничего не слышала. Сдернула с головы платок, уткнулась в него и тихо запричитала.

По задворкам пробрались за околицу и дальше бежали не дорогой, лесными тропами. В пути девушек застала гроза. Ливню только обрадовались: не будет лишних встреч.

И в Поташках никому из чужих на глаза не попались. Притаились около больницы.

— Где бросили, там и лежат. Не зарыли еще, — сказала Ася.

Стемнело. Девушки покинули убежище, и тут заметили, что их опередили: подле замученных суетились какие-то люди. Четверо, вроде, и все низкорослые. Кто бы это?

— Да не дрожите, черти! — цыкнул один баском. — Чухаться некогда. Беритесь, понесли.

Настя по голосу узнала шестнадцатилетнего Максимку Пономарева. Не мешкая, к нему:

— Куда? Зачем?

— Приказ есть.

— Дай хоть осмотреть их.

— Нельзя. Яков Ананьич спешить велел. Может, и выживут.

— Выживут? Правда?.. Ася, сюда, скорее!

Взялись за носилки, понесли. Максимка увлек всех к бараку, что стоял на отшибе больничных построек.

— Там же тифозные! — спохватилась Настя.

— И хорошо, — ответствовал на ходу Максимка. — К ним бандиты не больно-то сунутся.

Встретив санитаров, фельдшер Михайлов распорядился спустить носилки в подполье. Эти двое ему были знакомы. В первый раз он осматривал их еще днем по приказу Домрачева. Тогда заключение было коротко:

— Ухлопали ребят. Мне тут делать нечего…

Схитрил, однако, старый фельдшер: в битых смертным боем еще теплилась жизнь. Но то было часов пять назад. А как сейчас?.. Хорошо хоть ливень прошел, освежил…

Яков Ананьевич долго не произносил ни слова. Но вот распрямился, смахнул со лба испарину и отрывисто сказал:

— Йод. Камфору. Быстрее!

Сутки шли за сутками. Настя безотлучно находилась подле спасенных. В селе не появлялась. Все, что требовалось, добывала Ася. Яков Ананьевич наведывался только по ночам, и то не каждый день.

Три недели действовал подпольный лазарет.

Потом пришло спасение. Однажды ночью бойцы красногвардейского отряда Чесалина застигли бандитов врасплох и выбили из села.

Той же ночью Чесалин переправил Настю и Ивана в поселок Михайловского завода, куда несколькими днями раньше перебралась Пелагея Ефимовна. Настя сразу кинулась в заводскую контору и после долгих звонков связалась с Красноуфимском.

— Спасибо, дочка. Спасибо, родная. Ване, Ване, приветы, — только и сказал отец.

Кенсорин Назарович Грязнов — председатель Красноуфимского уездного исполкома и военно-революционного комитета, член КПСС с 1918 года.

Вскоре из города прискакал нарочный с запиской от предревкома. И на этот раз Кенсорин Назарович был краток, написал сыну всего несколько слов:

В тот день Иван ни разу не прилег, даже близко к постели не подходил. «Не терпится, видно, отцу показаться», — решила Пелагея Ефимовна и под вечер сказала сыну:

— Ладно уж, отпускаю. Только в войну не ввязывайся. Лечиться тебе, да лечиться, сынок…

— Долечусь, мама, долечусь, — ответил Иван и засобирался в дорогу.

Два дня спустя Кенсорин Назарович представил сына членам ревкома.

— Не рано ли, Назарыч? Погляди, на парне лица нет…

— Не рано, — ответил за отца Иван. — У меня с ними особые счеты.

— Коли так, помогай нам. В боевых делах ты обучен, революции верен. Тебе и командовать нашим первым полком, — ответили члены ревкома.

Получив мандат, Иван Грязнов выехал в Манчаж, где формировался 1-й Красноуфимский полк РККА. Там оказалось много знакомых. Он предстал перед ними вроде бы таким, как и прежде, — невысокий, одетый в старую шинелишку, с потертой фуражкой на голове, но глянули на бинты, на землисто-серое лицо командира и усомнились:

— Кенсориныч! Ты ли? — воскликнул Трифон Шевалдин. — И как живым-то остался?

— Остался, товарищи. Выдюжил, — через силу улыбнулся Грязнов и, нервно стиснув зубы, процедил: — А били крепко, сволочи. Но одного не забили, а всех и подавно не смогут!

…Заместителями Грязнова назначили бывшего красноуфимского военкома Алексея Матвеевича Артемьевского и Трифона Ивановича Шевалдина[1]. Командование батальонами приняли Гордеев, Найхин и Матвеев. Отряды артинских, саранинских и пермских красногвардейцев, а также группы добровольцев из Сажино, Ногушей, Березовки и Поташек составили стрелковые роты, командирами которых стали Пермяков, Дьяков, Куринов, Тарасов, Другов, Овчинников, Карпушкин, Бочкарев и Буров.

14 августа 1918 года все организационные дела были завершены. 1-й Красноуфимский стрелковый полк двинулся на Старые Арти.

Командир 1-го Красноуфимского полка поднялся в добром настроении. Порадовал Найхин. На рассвете его батальон выбил белых из поселка Бисертского завода. Грязнов задумался над тем, как лучше развить достигнутый успех, но неожиданно позвонили из штаба дивизии. Сообщение было тревожным. Дрогнул весь левый фланг 3-й армии. Белогвардейские части начали быстрое продвижение вдоль линии железной дороги на Кунгур. Иван Кенсоринович озабоченно покусал губы и сказал ординарцу:

— Скачи к Найхину. Пусть немедля отходит. Всем приказано отходить.

— Поздно, — проговорил кто-то за спиной. Грязнов обернулся — на пороге стоял незнакомый боец в мокрой шинели.

— Откуда вы?

— От Найхина. Батальон окружен. Выйти можно только вплавь через пруд, но сильно мешают огнем.

С отходом командир полка решил повременить. Прежде сделал все возможное для того, чтобы выручить бойцов Найхина. Короткие отвлекающие удары других рот несколько обезопасили их переправу через пруд. Батальон вышел из окружения в половинном составе.

Четверо суток отрывались от преследователей. Оставили Манчаж, Юву, Криулино, Верхнюю Сарану. Прошли уездный центр. Сил для защиты города не было. Советские учреждения из Красноуфимска эвакуировались.

И вот достигли назначенного строгим приказом рубежа. Остановились в шести верстах южнее Суксунского завода.

Грязнов распорядился оборудовать окопы по склонам горы Песчаной. Стрелки рыли ячейки метрах в пятнадцати-двадцати друг от друга. Отделения готовились драться за роты, взводы — за батальоны. Молчали бойцы, даже завзятые весельчаки забыли шутки-прибаутки. Грязнов неторопливо вышагивал вдоль линии окопов. Бойцы узнавали его по особым сапогам, голенища которых были выше колен, и знакомой фуражке. Обычно Иван Кенсоринович носил ее лихо, по-юнкерски. Сейчас козырек был надвинут на самые брови, и многим казалось, что и без того невысокий командир сдал в росте.