Со сходных позиций подходил к рассмотрению царствования Ивана Грозного и А.И. Герцен. Он считал, что московское правительство, занятое уничтожением уделов, «сложилось в мощную государственную силу при царе Иоанне Васильевиче»[110], что при нем оно делает «первые самобытные, государственные шаги»[111]. Сравнивая свирепость Павла I с тиранией Ивана Грозного и Петра I, Герцен пишет, что «тирании Иоанна Грозного, Петра I могут оправдаться государственными целями»[112]. Таким образом, жестокая борьба Ивана Грозного с боярами связывается у Герцена с социально-политической обстановкой Московской Руси.

Но если, с одной стороны, Герцен, исходя из идеи закономерности исторического развития, понимал, что самодержавие Ивана Грозного — необходимый этап в развитии России, то, с другой стороны, тирания царя Ивана была для Герцена завуалированным материалом для обличения существующего самодержавного строя Николая I и для разоблачения допетровской Руси, идеализируемой славянофилами. Записывая 19 мая 1844 г. в дневнике рассказ паломника о том, как в Соловецком монастыре «монахи истязают арестантов ужаснейшим образом», Герцен добавлял: «Ну, в этом, я полагаю, славянофилам не обвинить петровскую реформу. Это так и веет Русью царя Ивана Васильевича и прежними нравами ее»[113].

Осуждение Герценом опричных казней и кровавой расправы с Новгородом определялось в конечном счете отношением к самодержавию вообще. В этом проявился его страстный революционный темперамент обличителя.

Н.Г. Чернышевский также резко выступил против того, чтобы усматривать «гениальность и благотворность» в действиях Ивана IV, как это делал Соловьев[114]. Он подчеркивал дворянский характер политики самодержавной власти и ее утверждения в годы правления Ивана IV[115].

H.A. Добролюбов очень высоко оценивал «Историю о великом князе московском» Курбского, где содержалась резкая критика жестокостей опричнины. Он писал: «Книга Курбского была первой, которая частично была написана под влиянием западных представлений; его Россия празднует начало освобождения от восточного застоя и узких односторонних понятий»[116].

Но признание исторической неизбежности утверждения абсолютизма на известной ступени исторического процесса у ре-волюционеров-демократов не только не означало признания ими прогрессивности монархии вообще, а, напротив, связывалось с их страстной борьбой против современного им самодержавного государства и крепостнического строя.

Во второй половине XIX в., в период развития капиталистических отношений в России, либеральная дворянская и буржуазная историография, представленная западниками и славянофилами, все более и более сближается с официальным направлением.

К.Н. Бестужев-Рюмин, испытывавший влияние как славянофилов, так и Соловьева, полагал, что «опричнина была важным шагом к развитию понятия о государстве», что она «знаменует собой высшую степень развития враждебных отношений Иоанна к боярству». Вместе с тем он все-таки считал ее «странным учреждением», олицетворяющим «в грубой форме отделение лично принадлежащего государю от государственного», учреждением, с недоверием встреченным самим народом, «страшною кровавою драмою»[117]. Бестужев-Рюмин склонен был видеть в опричнине борьбу царя Ивана с удельными княжатами[118].

Исходя из славянофильской доктрины об идиллическом единении царя и народа в допетровской Руси, К.Н. Бестужев-Рюмин оправдывал Ивана Грозного в его жестокостях и всю ответственность за них перелагал на самих бояр[119].

Концепция опричнины К.Н. Бестужева-Рюмина получила свое дальнейшее развитие в трудах Е.А. Белова (1826–1895). Так же как и Бестужев-Рюмин, Белов рассматривал опричнину в плане борьбы Ивана Грозного с княжатами на примере столкновения с Рюриковичами и Гедиминовичами. Опричниной Иван Грозный «отвратил от России опасность господства олигархии ее и не дал возможность восторжествовать боярскому элементу над великокняжеским»[120]. Белов заявлял даже, что Иван Грозный «на сто лет стоял целою головою выше бояр, в то время когда боярство все более и более проникалось узкими фамильными интересами, не думая об интересах Земли Русской»[121]. Сущность опричнины он ограничивал борьбой Ивана Грозного с удельными княжатами. «Опричниной Иоанн уничтожил связи потомства князей Владимирова дома с их прежними уделами, что впоследствии старались переделать. Он расселил вотчинников и помещиков из бывших княжеств в разные стороны, чем навсегда сокрушил мечты удельных князей»[122].

В полемику с историческими статьями Е.А. Белова, посвященными Ивану Грозному, вступил другой представитель официального направления в русской историографии — Д.И. Иловайский. Заимствуя у Карамзина его схему исторического процесса, Иловайский не отошел от него и в трактовке опричного периода царствования Ивана Грозного. Он писал: «Так называемая некоторыми писателями борьба Иоанна с боярским сословием в сущности никакой действительной борьбы не представляет, ибо мы не видим никакого серьезного противодействия неограниченному произволу тирана со стороны сего сословия»[123].

Таким образом, опричнина у Д.И. Иловайского — это только «бессмысленная тирания», «кровожадное самоуправство» Ивана Грозного, не имевшие под собой никаких оснований.

В условиях поднимающегося революционного движения и реакционных мероприятий правительства, направленных на борьбу с движением народных масс, Иловайский выступил со своими историческими воззрениями как выразитель монархическо-черносотенных взглядов реакционного дворянства. Представителю официальной науки Российской империи Иловайскому надо было показать, что в истории русского самодержавия никаких выступлений против царской власти никогда не было, что самодержавие всегда охраняло интересы своих подданных, и если было в истории России царствование Ивана Грозного, «исполненное громких событий и превратностей судьбы, в первой половине своей возвеличившее Россию, а потом доведшее ее до великого истощения и унижения»[124], то все это потому, что государь этот был «натура испорченная, деспотическая, страстная», «свыше ниспосланная» нашему народу для его испытания, «для его закала в терпении в благочестивой преданности Промыслу»[125].

К.И. Бестужев-Рюмин, Е.А. Белов и Д.И. Иловайский, несмотря на различия в их отношении к опричной деятельности Ивана Грозного, были представителями реакционной буржуазно-дворянской историографии. И эклектические построения Бестужева-Рюмина (сочетание соловьевской схемы со славянофильской оценкой событий), и неприкрытая апология самодержавия Беловым, и возврат назад, к Карамзину, у Иловайского — все это вытекало из их реакционного по своему существу политического и исторического мировоззрения, изображавшего историю России как историю русского самодержавия.

Несколько по-иному рассматривали царствование Ивана Грозного представители либерально-буржуазной историографии Н.И. Костомаров и В.О. Ключевский.

Выступая против оценки личности Ивана Грозного, данной Бестужевым-Рюминым, Н.И. Костомаров берет за образец характеристику Ивана Грозного, вышедшую из-под пера Карамзина. Поэтому Иван Грозный снова выступает как «нервная натура», как «пьяный, развратный, кровожадный тиран», как «упрямый деспот и трус по натуре». В боярстве XVI в. Костомаров отказывается видеть какую бы то ни было оппозицию самодержавию. Вся борьба Ивана Грозного за упрочение своей власти не имеет никакого смысла, бесполезна и беспочвенна, ибо по существу никто ему не сопротивлялся, никто не роптал. «Царь Иван рубил головы, топил, жег огнем своих ближних слуг: народ не роптал, не заявлял ужаса и неудовольствия при виде множества казней, совершаемых часто всенародно»[126]. «Учреждение опричнины, по мнению Костомарова, очевидно, было таким чудовищным орудием деморализации народа русского, с которым едва ли что-нибудь другое в его истории могло сравниться»[127].