Появился Хозе, внес на подносе кофе и бренди. Ему рассказали, что случилось, и он прежде всего позаботился о Лиз.

— Кофе вам поможет, мадам. Пожалуй, вам лучше сесть на террасе.

Мы прошли на террасу. Хозе разлил по чашкам черный кофе и коньяк. Лиз отхлебнула глоток и сказала с благодарной улыбкой:

— Спасибо, Хозе. Теперь мне лучше. Где мисс Лурина?

Хозе показал наверх.

— Мистер Грунниген сообщил ей несколько минут назад, когда она пила кофе, что произошло. Она сразу поднялась к себе и заперлась в комнате.

Я посмотрела на окна рядом с моими над террасой. Они были закрыты и зашторены. Независимо от того, насколько плохой матерью была Хестер, и даже если она была только мачехой, новость все равно, конечно, явилась страшным ударом для Лурины.

После того как Хозе ушел, Лиз взглянула на виноградники и сказала:

— Как бы мне хотелось, чтобы все это нам только померещилось и наваждение рассеялось. Но это не померещилось. Полиция говорит, что Хестер пыталась выкарабкаться из бункера, уцепившись ногтями за край люка, когда машина заработала. Они полагают, что кто-то давил на нее сзади, заталкивая в бункер. В машине нашли щепку от перемолотой бочарной клепки с налипшими волосами и кровью Хестер.

Ужас от услышанного удержал меня от вопросов, и мы все замолчали. Я пыталась представить себе кошмар, испытанный Хестер. Она, должно быть, понимала, что ее ждет, когда винт в конце концов захватил ее ноги. Не хотелось думать о вопле, который я так простодушно приняла за крик ночной птицы.

Наконец появился Джон. Трудно было сказать, что у него на душе. Лицо его казалось бесстрастным, он налил себе кофе и произнес почти будничным тоном:

— Они собрали всех сборщиков винограда и устроили допрос. А у меня все время допытывались, почему вместо того, чтобы отправиться после обеда домой, она поехала к монастырю. И в самом деле, зачем она туда свернула?

— Должно быть, увидела свет и подъехала, чтобы взглянуть, кто там есть, — сказала Лиз. — А что еще могло быть?

— И застала того, кто затевал против нас новую диверсию. Это предположение я и высказал полиции, — сказал Джон и добавил: — Конечно, с их точки зрения каждый подозрителен. Когда эти полицейские мерзавцы разберутся с мексиканцами, они возьмутся за каждого из нас.

— За нас? — Лиз взглянула на него с испугом, тут же сменившимся негодованием.

— Конечно, за кого же еще? Ты, я, Грунниген, Хозе, Алиса, Брайант, все служащие конторы и наемные рабочие. Особенно их интересую я.

— Ты? Какая чепуха! На каком основании?

— Ну, учитывая, какую позицию занимала Хестер, у кого было больше всего оснований от нее избавиться? Особенно после вчерашнего вечера.

— Но они ничего не знают о вчерашнем вечере, и им об этом знать не нужно, — сказала Лиз. — После ее отъезда мы убирали посуду со стола, потом поднялись наверх. — Лиз подумала и добавила с нажимом: — Вместе поднялись наверх.

Он устало улыбнулся.

— Забудь об этом. Кто верит показаниям жен?

И он прав, сказала я себе. Родне не поверят. Лиз может говорить все, что ей заблагорассудится, но после отъезда Хестер здесь не было других свидетелей, кроме Лурины и меня. Лурину будут считать пристрастной, как и Лиз, а я, если меня спросят, скажу, что слышала шум воды в их ванной комнате, но это отнюдь не означает, что мылся Джон, и тем более не значит, что он в это время находился в спальне. Принимать душ могла Лиз, а Джон в это время мог быть где угодно. Мои размышления прервала Лиз. Она внезапно выпрямилась в кресле, широко раскрыв глаза.

— Джон! Я совсем забыла! Виноград мерло… Сколько мы потеряли?

Я вспомнила, как Брайант рассказывал мне, что красное бордо изготовляется из нескольких сортов винограда и мерло среди них играет важную роль, поэтому его и убирают первым.

Я взглянула на Джона. Он не сразу отозвался и сидел, как каменное изваяние, уставившись на виноградники. Седая утренняя дымка начинала подниматься с кустов, проступало голубое небо. Золотые солнечные лучи проникали сквозь клочья тумана. Трудно было сопрячь случившееся с таким мирным пейзажем, а также с кажущимся невозмутимым спокойствием Джона. Наконец он проговорил:

— Мы потеряли все, что успели надавить, то есть фактически весь собранный урожай. Департамент здравоохранения уже прислал инспектора, и он заставил опорожнить все чаны с суслом мерло.

— Все?

— Все.

В глазах Лиз промелькнуло выражение, которое я не берусь точно определить, — скорее всего это была ярость. Но когда она заговорила, в голосе ее звучало железное упрямство:

— Хорошо, купим мерло у других виноделов, которые уже собрали, надавили и держат его в бродильных чанах. У кого-то наверняка есть излишек, и мы купим, но вывозить от них не будем, покуда не созреет наш урожай каберне совиньон.

Джон усмехнулся.

— Это может оказаться не таким простым делом. Инспектор уже распорядился снять все трубопроводы, ведущие к чанам, разобрать дробилку и стерилизовать все горячим паром.

— Но на это уйдет уйма времени! — воскликнула Лиз. — Мы так делали, когда нам подсыпали пестициды. Весь наш оставшийся виноград, включая шардоне, может тем временем сгнить на кустах.

Снова Джон не сразу ответил. Он допил кофе, резко встал и сказал:

— Может быть, и не сгниет, даже наверняка не сгниет, если я приму меры. Возьмись-ка ты за дело и найди у кого-нибудь достаточное количество мерло, а я сгоняю в долину.

— Зачем? — хмуро спросила Лиз.

— За трубами. Протяну новую линию. Это займет значительно меньше времени, чем промывка старых.

— Но, Джон, сегодня — воскресенье!

— Ничего. У кого-нибудь да выпрошу. — Он горько рассмеялся. — Будь я проклят, если я допущу, чтобы Хестер разорила нас.

Он вышел. Меня удивило, как он отреагировал на случившееся. Я увидела совсем другого Джона. Куда девалось его олимпийское спокойствие! Казалось бы, он чуть ли не наслаждается вызовом, который ему бросила судьба. Могла ли смерть Хестер быть для него утешением за огромные новые трудности, свалившиеся на него в «Аббатстве»?

Лиз тоже меня удивляла. Словно за один миг она справилась со всеми страхами, пришла в себя после ужасной кончины Хестер и вновь излучала энергию.

Часом позже из Сан-Франциско приехал Брайант. Он не проехал на стоянку, а остановился прямо у дома, чтобы повидаться с Лиз, которая в это время названивала по телефону, стараясь найти замену погибшему мерло. Я поговорила с ним несколько минут и почувствовала облегчение от того, что он приехал, хотя он казался совершенно потрясенным и сникшим, в отличие от брата.

— Не знаю, что теперь будет, — сказал он мне. — Банки не отличаются долготерпением. В конце концов они могут прийти к заключению, что наше «Аббатство» — проклятое место.

Он отправился на винзавод, чтобы самому, без Джона, разобраться в случившемся. Меня все покинули. Я подумала, не постучаться ли к Лурине — узнать, не требуется ли ей что-нибудь, или хотя бы просто высказать соболезнование, но передумала — вряд ли ей понравится, что в сущности чужой ей человек лезет со своими утешениями. Время между тем близилось к полудню, оставаться в доме было невыносимо — хотя Хестер здесь никогда не жила, все напоминало о ее кончине. Нужные мне фотоснимки я уже сделала, блокнот раздувался от фактов и цифр, приведенных Брайантом, короче — собранного материала уже хватало с лихвой для иллюстрированного очерка, ради которого я сюда приехала. И благоразумие подсказывало мне, что я могу первым же самолетом отправиться в Нью-Йорк. Однако благоразумие никогда не играло большой роли в моей жизни, если я бралась за поиски убийцы.

Иной раз даже против собственной воли я оказывалась втянутой в погоню за преступником. И этот случай не был исключением. В ту минуту, когда Лиз рассказала мне о смерти бедного мексиканского батрака, я поняла, что никуда отсюда не уеду. Пусть Хестер и была препротивной особой, но кончина ее постигла не менее ужасная, чем мексиканца. Это заставляло меня еще более энергично докапываться до истины. Я решила под любым предлогом остаться в «Аббатстве».