Нам не надо венков, ни прощальных костров, ни гранитов с их каменной хладностью слов. Мы вернемся с небес, мы придем с облаков белым вихрем еще не законченных снов. Нас не надо судить или боготворить, мы хотели, о, как мы хотели пожить... Но мы знали войну и в свинце высоту, что уже не понять, не постичь никому.

Мой мизинец заставил сработать клавишу выключения. Голос смолк. Стоя в дверном проеме, я неосознанно произнес:

— Наступает время бросать камни...

И замер, застыл на полушаге и полуслове, удивляясь сам себе и не зная, откуда взялась эта фраза. Где мог я ее услышать? И какой смысл в ее звучании? Уже тогда я ощутил смутную неуверенность. Острогранная крупинка сомнений неведомым образом загрязнила тщательно загерметизированную, притертую и прилаженную машину моего миропонимания. Эта соринка перекатывалась по памяти, поднимая волны неприятных, но уже отошедших переживаний, и мучила меня. В конце концов, я сумел загнать ее в какой-то уголок, чтобы она лежала там без движения, не сея смятение в моей душе. Однако на сердце у меня остался неприятный осадок. Плюнув на все ожидающие меня хлопоты, я заперся в своей комнатушке и, включив галовизор, упал на кровать. "Будь, что будет,— оправдывался я сам перед собой, — это последние часы благополучия, и никто не вправе отнять их у меня".

По телесети транслировали гонки на вездеходах по океану Бурь. Из живой картинки было мало что понятно — клубы пыли и удручающе бесшумное, хотя и лихое прыгание машин по ухабам. Мне больше нравятся земные ралли, где висит надрывный рев движков, марево раскаленного воздуха дрожит над кузовами, и каждый вираж может стать последним. Здесь, в мире низкого тяготения, эти соревнования напоминали просто компьютерную игру. Я решил еще больше усилить это впечатление и переключился на техсвязь. На мониторе появился отрезок карты маршрута, и красными точками на нем запетляли метки экипажей, пронумерованные и с телеметрией на боковой врезке. Впереди пелетона желтым огоньком убегал еще один вездеход. Его движение было рациональным, целенаправленным и пронизано той непоколебимой уверенностью, какой обладали только одни живые существа — мальчики для битья.

Я не ошибся. Компьютер выдал информацию: "Экипаж вне регламента состязаний. Аппарат пилотирует оператор кораблей экспедиционного корпуса личный номер такой-то, позывной Рак".

Каюсь. Лукавил я вначале. Где уж простым и, даже, тренированным, смертным равняться, тем более тягаться с нами. Искусственники, чудо биотехнологии — благодаря микропроцессорной системе контроля, полиеновым молекулам, играющим роль передатчиков импульсов посредством бегущей волны пи-электронов, да квазимоногенному строению мышечных фибрил, — по быстроте реакции мы в несколько раз превосходим природных людей. И нет ничего более гадкого, чем ощущать на себе груз зависти, переходящей порою в открытое презрение — мы человеки по облику и мыслям, но нечто нелюдское по плоти. Пусть в обычной жизни, бедной экстремальными ситуациями, это и малозаметно, и порою окружающие забывают о наших возможностях, но стоит только проявиться заложенной в нас силе, как вырастает прочная стена отчуждения, ибо очевидцам становится явственной беспомощность и несовершенство их природного тела, неконкурентоспособного с нашим, предназначенным для побоищ организмом.

Я еще посмотрел, как уверенно несется к финишу желтый огонек, и записал код Рака в свой камкодер. Все. Теперь у меня полный набор операторов. Главный этап вербовки завершен.

На Марс возможно попасть разными способами. Сделать это моментально и наиболее скучно удается, пользуясь служебной телепортацией. Однако мне было совершенно не к спеху, и я решил лететь на планетолете, как это ни выглядит архаичным. Тут выяснилось, что все быстрые и комфортабельные лайнеры уже пораспроданы туристам да бизнесменам, поэтому, ежели я чаю отправиться завтра в путь, необходимо будет уповать на услуги многочисленных чахлых компаний, чья собственность — один-два замызганных грузовика с небольшими пассажирскими салонами. До Марса они тащатся, как правило, неделю. Это уже слишком долго для меня. Ломая голову над расписанием, я по счастливой случайности заметил один планетолет, который шел через кольца телепортации и должен был достигнуть цели всего за шесть часов. Правда, это преимущество компенсировалось тем, что пассажиры брались на вес. Другими словами, ехать нужно в почтовом отсеке, сидя на контейнерах с корреспонденцией. Я представил себе эту картину и решил непременно испытать такой необычный способ передвижения.

Одному лететь было скучно и небезопасно, поэтому я взял с собой Жана. Мальчишка равнодушно отнесся к моим словам, пожал плечами и сказал, что через четверть часа он будет готов.

— Ну, не торопись, летим завтра в семь, — с улыбкой остановил я его, когда он повернулся и направился к двери.

Планетолет стартовал с резервной, давно не использовавшейся площадки. Мне показалось, даже всезнайка-компьютер космодромного мобиля, развозившего пассажиров по кораблям, потратил секунду лишнего времени, соображая, как провезти нас до места. Наконец, покрутившись среди контейнеров и титановых опор барж, аппарат замер возле облупленного монстра. Рядом с кораблем стояла компания, как я понял, наших попутчиков. Ближе всех колыхалась упитанная дама в безразмерном легком скафандре. Дальше копошился в своих вещах старичок, а около него — наверняка бедный студент — молодой человек, похожий на меня, с камкодером и саквояжем в руках. На наше появление они отреагировали по-разному. Студент отсалютовал мне с Жаном, зевнул, покрутился на месте вроде ищущей места собаки и уселся на промозглый реголит в позе медитирующего йога. Старичок поднял голову, уставился сквозь нас и все шевелил беззвучно губами под закрытым прозрачным колпаком шлема. Он как пить дать и не видел нас вовсе, рассуждая о своих проблемах. А вот дама с нескрываемым испугом подалась назад — очевидно, мы имели весьма воинственный вид — и, стоя за спиной студента, склонила голову и сложила руки на животе, не то недовольная нашим присутствием, не то вспомнив нечто важное, нам неведомое.

Вскорости мы завалили в багажное отделение и разместились там, используя тюки с почтой как кресла. Заглянувший для порядка бортмеханик прокричал, заставив всех открыть забрала:

— Эта! Почту просим вас особо не мять! Валяйтесь лучше на синих мешках — в них шмотки и биться нечему.

Все уселись на мешки с одеждой. Старичок забился в угол и, отгороженный от нас коробками, вскоре захрапел. Глядя на него, студент тоже растянулся на своем ложе, вызывающе взгромоздив пыльные ботинки на мешок с заказной почтой. Жан, умещавшийся на половине тюка, свернулся калачиком и отвернулся от меня, глядя в даль отсека, на оранжевые огоньки, горевшие над люком. А я бестолково пялился на груду пакетов и думал: "Вот лежат рядышком посылки бедных, простых людей и письма богачей. Первым не по карману телепортация, вторым же не нравится безликая компьютерная связь через факсы, и они предпочитают посылать по старинке своим родным дорогие конверты на дальние, дальние планеты. Может быть, это очень даже приятно — получить издалека, за тридевять земель помятую, поистертую на краях весточку от близкого человека, написанную им самим, собственноручно, — не знаю: никто никогда не писал мне настоящих писем. С какой стороны ни глянь — везде чувствуешь себя обделенным...".

Тут я заметил, что соседка с печальной улыбкой на лице, чуть касаясь пальцами, поглаживает шелковистые волосы уснувшего Жана. Заметив мой взгляд, она поспешно отдернула руку:

— Чем вы не дети? — спросила она меня извиняющимся голосом. — Ведь все то же... Вы такие же...

В глазах толстушки была отражена искренняя жалость. Я не раз видывал такие сцены. У женщин силен инстинкт материнства. Не случайно же именно они активно борются против практики культивирования искусственных солдат-мальчишек.

— Не такие... — Я покачал в ответ головой. — Совсем не такие...