Язык до Киева доведет

А теперь представим себе иную ситуацию. Вам нужно решить мыслительную задачу, заключающуюся в том, чтобы найти кратчайший путь к дому своих знакомых в районе, где вы еще никогда не бывали. В таком случае естественно обратиться к прохожему и спросить: «Скажите, пожалуйста, где такой-то корпус?» Он ответит: «Прямо, второй поворот направо». Ваш интеллектуальный акт, за которым последует осуществление намеченного маршрута на практике, оказывается опосредствованным языком: язык выступил как орудие мышления, в данном случае — планирования маршрута на местности. Именно эта функция языка отражается в известной пословице: «Язык до Киева доведет».

В той же функции может выступить и письмо. Например, приглашая вас в гости, знакомые могли вам продиктовать: сойти на такой-то остановке, идти прямо, второй поворот направо. И, сойдя с троллейбуса, вы уже не станете беспокоить прохожих, а будете сверяться со своей записной книжкой. Если знакомые пригласили вас не по телефону, а лично, они могли взять у вас записную книжку и начертить схему, как пройти. Советский психолог Ф. Н. Шемякин, который специально занимался проблемой того, как представляют себе люди маршрут движения и как чертят схемы маршрута, выяснил, что все они делятся на две группы. Одни из них чертят схему, так сказать, субъективно, с определенной позиции, с определенной точки зрения, нарушая и ориентировку ее по странам света, и масштаб. Чтобы «привязать» план города к местности, им нужно поворачивать его до тех пор, пока взаимное расположение улиц не будет соответствовать тому, что они мысленно «видят» со своей точки зрения. Шемякин назвал такой способ способом «прослеживания пути». Почему-то, по моим наблюдениям, к этой группе относятся главным образом женщины. Другие чертят схему «объективно», сразу правильно ориентируя ее, находя правильный масштаб и рисуя не свой путь по местности, а самую местность; лишь потом на схему местности наносится требуемый маршрут (способ «обозрения»). Начерченные вашими знакомыми схемы (планы), как и язык, опосредствуют деятельность. Они позволяют передать бумажке тот груз, который в противном случае пришлось бы взвалить на мышление, память. И в той ситуации, в которой мы нуждаемся в помощи плана, он оказывается полностью эквивалентен «языку», который «до Киева доведет».

Интересно, что, если взглянуть в прошлое картографии, там можно обнаружить оба пути, установленных Ф. Н. Шемякиным. Правда, на дошедших до #78 нас картах и в большинстве географических сочинений мы сталкиваемся уже с настоящей картографией. Но античные географы, описывая ту или иную местность, обычно как бы двигались по этой местности. «Выше персов к северу живут мидяне, над мидянами саспейры, над саспейрами колхидяне, простирающиеся до северного моря, в которое изливается река Фасис» (Геродот). «Конечный пункт мавританского побережья — Мулуха, а начинается оно мысом, который греки называют Аппелусий. Затем следует очень высокая гора Абила, прямо против которой на испанском берегу возвышается другая гора— Кальпе. Обе горы называются Геркулесовыми Столбами... Восточнее Геркулесовых Столбов море становится шире и с большой силой оттесняет сушу» (Помпоний Мела). И понятно: ведь в основе древних «географий» лежат, как правило, путевые дневники путешественников — моряков, купцов, воинов.

Впрочем, иногда тот же «маршрутный» подход отражался и на самих картах. Например, существуют так называемые «Певтингеровы таблицы» — карта Римской империи, состоящая из отдельных полос — дорог с прилегающими к ним местностями. Такие карты называются в исторической географии итинерариями или дорожниками.

Древние и средневековые картографы, если и наносили на карту сведения, которые не были остро необходимы для ориентировки, то делали это случайно, без какой-либо системы. Чаще же всего то, что они имели сказать по поводу той или иной местности, просто прилагалось к карте в виде так называемой «легенды» («то, что надо прочесть»); впрочем, сведения были обычно отрывочными и бессистемными. А так как, чем дальше, тем больше оказывалось возможным сказать по поводу каждого кусочка карты, то карты стали получать специализацию. Вместо того чтобы снабжать карту подробными комментариями или же надписывать на ней, как средневековые географы: здесь то-то, чертят несколько карт. На одну наносят, скажем, только рельеф (физическая карта), на другую — названия и расселение племен и народов, на третью — плотность населения и т. д. Теперь уже нельзя путешествовать с одной картой, получая от нее все необходимые сведения: она, конечно, «доведет до Киева», но по дороге вы сможете узнать не так много. Если же вы заинтересованы в том, чтобы в каждый момент путешествия представлять себе во всех подробностях и деталях, где вы находитесь и что находится кругом вас, то вам придется брать с собой целый атлас.

Раньше интересы путешественника были уже, и можно было вкратце изложить все, что было ему необходимо. Теперь картограф никак не может предугадать, что может потребоваться путешественнику (независимо от того, путешествует ли он в действительности или, как большинство из нас. только мысленно), и подготавливает для него целую кладовую сведений, из которой берется только то. что призвано опосредствовать конкретный интеллектуальный акт мышления. Но функция любой из карт остается все та же: давать сведения, необходимые для того, чтобы решить ту или иную мыслительную задачу, связанную с движением по поверхности земного шара — реальным или воображаемым.

Путеводитель по радиоприемнику

Если карта — чертеж нашего движения по поверхности земли, то чертеж — своего рода карта детали или целой конструкции. Что такое чертеж? Для чего он нужен? У него есть совершенно определенная функция: опосредствовать творческое мышление рабочего, техника или инженера, помочь ему в решении мыслительной задачи, которое он призван затем воплотить в дереве, в металле или при сборке отдельных деталей в дом, автомобиль, радиоприемник.

Когда-то чертежей вообще не было. До сих пор мы поражаемся искусству русских мастеров, сумевших буквально на глазок возвести такие бессмертные архитектурные ансамбли, как, например, киевский Софийский собор или деревянные церкви в Кижах. Все великие сооружения древности и средних веков: египетские пирамиды и яванский храм Боро-Будур. Парфенон и Колизей, Великая китайская стена и римские акведуки, дворцы и монастыри, рыцарские замки и городские стены — все строилось без чертежей. Самое большее, если при их строительстве использовались рисунки: вид сверху (прообраз плана) и много позже вид спереди, с фасада. Но, располагая такими рисунками, ничего нельзя было построить в отсутствие архитектора: они могли опосредствовать только его собственное мышление, служить чем-то вроде памятки, лишь напоминающей о замысле, но не воплощающей его в целом.

Только в середине XVIII в. чертежи приобрели современный вид. Это не случайная дата. Если вы вспомните историю, то сразу поймете, почему именно середина XVIII в. — годы промышленной революции, технического переворота, перестройки всей европейской промышленности на новый, капиталистический лад — время рождения технического черчения: резкий скачок в развитии техники требовал большей точности и большей легкости технического планирования. И если раньше только очень высококвалифицированный мастер мог держать «в голове» устройство того или иного механизма, схему сборки прибора и т. д., то теперь практически любой рабочий, умеющий «читать» чертеж (что очень просто), может в кратчайший срок и простым способом вообразить себе, что от него ожидают.

Чертеж во многом напоминает карту, и они совершенно закономерно оказались соседями в нашей книжке. Ведь чертеж заменяет словесное описание условий и последовательности изготовления детали. Конечно, можно сказать: «выточить из металла втулку круглого сечения наружным диаметром 34 мм с отверстием круглого же сечения диаметром 30 мм»... и т. д., вплоть до указания границ допустимой неточности (допуска); но зачем так долго и сложно объяснять, если достаточно начертить втулку? А некоторые детали, не говоря уже о целых механизмах, просто невозможно описать с достаточной точностью словами. Пример: хотя бы форма железнодорожного рельса.