Стрэтфорд Колдекот

10 апреля, 2007

БЛАГОДАРНОСТИ

Отдельной благодарности заслуживает моя семья, включая Леони, мою эльфийскую жену, и наших дочерей Терезу, Софи и Роуз—Мари. Я также глубоко признателен Кэрол и Филу Залески, Роберту Марри SJ^[1], Бену Кобусу и Дэвиду Кристоферу Шиндлеру за ценные комментарии к разделам книги. Отец Иан Бойд, CSB^[2], опубликовал несколько моих статей о Толкине в журнале The Chesterton Review и великодушно разрешил мне частично использовать здесь этот материал. Одна из пресловутых статей представляет собою текст доклада, прочитанного мною в Бате под эгидой католического капеллана по высшему образованию отца Уильяма Маклохлина OSM^[3]; она же, под названием «Хоббитский героизм», вошла в сборник «Незримое присутствие: католическая образность Дж. Р. Р. Толкина» (Hidden Presence: The Catholic Imagination of J. R. R. Tolkien, Chesterton Press, 2003). Для данной книги я радикально переработал как ее, так и содержание прочих статей, опубликованных в журнале Touchstone и в «Сент—Остин ревью». Я благодарю издательство HarperCollins Publishers за разрешение цитировать охраняемые авторским правом отрывки из книг, перечисленных в библиографии, а также и Tolkien Estate, ввиду которого мне волей–неволей пришлось свести цитаты к минимуму. И наконец, мне бы хотелось сказать спасибо Хелен Портер и прочим работникам DLT за внимание и терпение и моему издателю Брендану Уолшу за его поддержку, когда первоначальный срок сдачи книги настал — и истек.

Служителям Тайного Пламени посвящается

Введение

Роман «Властелин Колец» (вместе с его «предысторией», «Хоббитом») считается самой читаемой книгой XX века после Библии. Эпическая фэнтези о походе во имя уничтожения пагубного Кольца Власти находит отклик у людей самых разных возрастов и вероисповеданий, от христиан до неоязычников. Ее автор, скромный оксфордский преподаватель, был глубоко верующим католиком, однако читатели в большинстве своем об этом даже не подозревают. Между тем без понимания религиозных воззрений Дж. Р. Р. Толкина и их влияния на прославившую автора книгу невозможно оценить по достоинству это великое произведение.

После Второй мировой войны — или, во всяком случае, с 1960–х — среди наших интеллектуалов стало модным выставлять напоказ (отчасти и преувеличивая) «простые человеческие слабости» великих мира сего — аристократов, политиков, художников, путешественников, ученых. И все же тоска по истинному героизму жива по сей день. «Властелин Колец» — героическая сага грандиозного размаха, подсказанная древней традицией рыцарских романов и легенд. Вот как пишет о ней К. С. Льюис:

Книга эта — гром среди ясного неба, она ни на что не похожа и совершенно неожиданна в наш век. Примерно такое впечатление произвели в свое время «Песни Невинности». Сказав, что в пору патологической неромантичности возродился героический эпос — блистательный, велеречивый, дерзкий, — мы не скажем ничего… Книга возвещает не возвращение, но наступление или переворот, она захватывает новые земли. Ничего подобного мир не видел^[4].

«Властелин Колец» — это шаг вперед хотя бы потому, что в нем есть не только героика и не просто романтика. Да, книга насквозь пропитана ностальгией, но она вполне современна. Том Шиппи сравнивает ее с романами Голдинга, Оруэлла и Т. X. Уайта; все они прибегали к фэнтези для борьбы с теми видами зла, которые проявились в великих войнах XX века. Сочинения их были «современны», поскольку в полной мере вобрали этот опыт. Во Франции, в России, в немецких концлагерях, в бомбежках Дрездена, в ядерных пожарах Хиросимы и Нагасаки погибли миллионы людей. К смерти Толкина в 1973 году миазмы нравственного распада отравили души англичан: разочарования и компромиссы мало–помалу делали свое черное дело.

Эта книга славит — и оплакивает — мир и обычай, которые, по–видимому, исчезают в большой войне или в череде войн. Люди сражались ради благой цели и против врага, которому ни в коем случае нельзя позволить победить; однако истинная опасность — не в том, что свободный мир может потерпеть поражение, а в том, что нас исказит, испортит, ожесточит сам конфликт и особенно — средства, использованные во имя победы. Толкин всегда отрицал, что Мордор — аллегория нацистской Германии или советской России, но отлично понимал, что он соотносится с концлагерями и гулагами, с фашизмом и коммунизмом, равно как и с другими, более тонкими и неуловимыми проявлениями того же самого духа.

Дело отчасти в том, что союзники, воюющие с Сауроном, преодолели искушение, не использовали Кольцо против его создателя, и Война Кольца, вероятно, стала прелюдией к новому Золотому Веку в Средиземье, предвосхищая цивилизацию любви, справедливости и мира. Но в этой войне, напоминают нам первые кадры фильма, сгинуло немало прекрасного — сгинуло, и ныне забыто. В великих войнах нашего времени мы совершаем одну и ту же ошибку — принимаем ложные постулаты «цель оправдывает средства» и «если что–то можно сделать, значит, сделать надо» (L 186^[5]). Толкин писал сыну в 1944 году, антифашистская коалиция пыталась победить Саурона с помощью Кольца. Что ж, расплодятся новые Сауроны, а люди и эльфы превратятся в орков — «Не то чтобы в реальной жизни все это настолько очевидно, как в придуманной истории; да и с самого начала на нашей стороне орков было немало» (L 66).

ЧУДОВИЩА И КРИТИКИ

Роман «Властелин Колец» увидел свет в 1950 году, когда еще не поняли как следует, не оценили в полной мере, что Толкин воспользовался жанром фэнтези, чтобы рассмотреть серьезные этические и духовные проблемы. Раньше, в 1936 году, подзаголовок его фундаментальной работы о «Беовульфе», «Чудовища и критики», полушутя, полусерьезно намекал на то, что литературоведы, критикующие любимую им древнеанглийскую поэму, выступают против героя и, возможно, сродни чудовищам. Когда «Властелин Колец» вышел наконец из печати, Толкин знал, чего ему ждать. И впрямь, многие критики по обе стороны океана нещадно высмеяли книгу. Печально известный Эдмунд Уилсон назвал ее «инфантильной чушью».

Роман часто упрекают в том, что «добро» и «зло» в нем слишком четко обрисованы и сюжет по–детски упрощен. Как мы видели, Толкин прекрасно понимал всю сложность и противоречивость реальной жизни, и все же считал свою сагу «реалистической», мало того — вернее отражающей «внутреннюю жизнь», чем большинство «взрослых» романов, которые служат образцом (L 71).

Он черпал вдохновение из куда более древней традиции, нежели современный роман со свойственным ему материализмом. Он воскрешал искусство мифологического, или мифопического, мышления, древнего, как само человечество, и неразрывно переплетенного с нашим религиозным чувством. Книга обращена к универсальным константам человеческой природы — отраженным по всему миру в мифологии и фольклоре. Мифологическое мышление не предусматривает «бегства от реальности»: оно скорее усиливает реальность, как справедливо заметил еще один автор фэнтези Алан Гарнер. Именно этим отчасти объясняются и широкая популярность романа, и его презрительное неприятие теми, чей разум заблокирован и не желает использовать воображение таким образом.

Словом, «Властелин Колец» воспринимается как увлекательное повествование, воскрешающее почти вымерший жанр. Но хорош он не только этим; перед нами — и пространное размышление о том, что такое быть англичанином, и образный отклик на современную войну, и трогательная иллюстрация тесной взаимосвязи между любовью и героизмом. Мы увидим впоследствии, что роман прочитывается и как исследование самих истоков человеческого сознания и языка; а самое удивительное в том, что его, пожалуй, можно рассматривать как сознательный эксперимент с «путешествием во времени», причем ограничения индивидуальной памяти и опыта преодолеваются посредством снов и «лингвистических призраков».