КАМИННЫЙ ЗАЛ
Дж. Р. Р. Толкин родился в Южной Африке, в городе Блумфонтейн, в 1892 году и прожил там до трех лет. Опасаясь за здоровье сыновей, Мейбл Толкин отвезла и Джона Руэла, и его брата Хилари обратно в Англию и поселилась с детьми в прелестном уголке сельского Уорикшира. Отец, Артур Толкин, должен был приехать к ним попозже, но внезапно умер.
Когда в 1900 году Мейбл перешла в католичество, она оказалась отрезана от своей родни, среди которой были приверженцы англиканской церкви, унитарии и баптисты, и впала в нищету. Ей пришлось переехать из сельской местности в город. Там ее взял под крыло отец Фрэнсис Морган СО[6], один из священников Бирмингемского Оратория св. Филиппа Нери (религиозная община, английское отделение которой основал Джон Генри Ньюмен[7] пятьюдесятью годами раньше). Именно отец Морган стал духовным наставником семьи и всячески опекал ее.
Толкину было только двенадцать, когда мать умерла от диабета, изнуренная (как он писал впоследствии) нищетой, прямым следствием ее обращения в католичество, и отец Фрэнсис Морган стал официальным опекуном мальчика. Так и вышло, что Толкин вырос и повзрослел под покровительством и под руководством образцового католического священника. Всю свою жизнь Толкин старался ежедневно ходить к мессе, обретая в ней неиссякаемый источник силы и благодати.
После этого историю его жизни можно разделить на три рубрики. Рубрика первая — «Романтическая любовь». В шестнадцать лет Толкин влюбился в девятнадцатилетнюю Эдит Брэтт, но опекун не позволял ему сделать предложение до тех пор, пока, через пять лет, Толкин не достигнет совершеннолетия. К тому времени Эдит согласилась перейти в католичество, и молодые люди обвенчались в Уорике, а вскоре после того Толкин отбыл с полком ланкаширских стрелков сражаться с немцами. Лишь по его возвращении любящим супругам удается наконец зажить счастливо. На протяжении всей жизни Толкин видел в Эдит юную красавицу, танцующую среди болиголовов на лесной поляне близ Руса в Йоркшире, неподалеку от военного лагеря, где Толкин отбывал службу в 1917 году. Зерно упало на благодатную почву — эпизод из жизни автора стал прообразом встречи Берена и эльфийской принцессы Лутиэн, отразился в истории Арагорна и Арвен. История эта приводится полностью лишь в Приложениях к «Властелину Колец», но Толкин считал ее ключом к книге.
Рубрика вторая — «Война». Самые ранние варианты записанной мифологии датируются начиная с 1914 года, в этом году Британия вступила в Первую мировую войну, хотя самому Толкину в 1915 году позволили закончить курс в Оксфорде. Уцелел он на фронте «по счастливой случайности» — заболел «окопной лихорадкой» и с позиций на Сомме был отправлен в госпиталь. Выздоравливая, он пишет первый законченный фрагмент Сильмариллиона, «Падение Гондолина». За какие–то года два погибло большинство его друзей; сам Толкин был потрясен героизмом простого английского солдата. Этому героизму суждено было войти в книгу «Властелин Колец», воплотившись в хоббитах и особенно в Сэме Гэмджи. Роман, опубликованный в 1954–1955 гг., воздает должное стойкости самых что ни на есть обыкновенных честных парней, погибших в Великой войне за свою страну: а написан он был по большей части во время Второй мировой войны, перед лицом нового, дьявольского зла, которое обрушил на мир Адольф Гитлер.
Рубрика третья — «Оксфорд». В 1925 году Толкин был избран профессором англосаксонского языка и создал читательский клуб Kolbitar («Углегрызы»), посвятивший себя исландским сагам. Клуб этот в 1930 году слился с «инклингами», или, если угодно, передал им эстафету. Влияние реального братства на творчество Толкина невозможно переоценить: без одобрения и поддержки «инклингов» он вряд ли стал бы продолжать работу. Очень большую роль сыграла дружба с К. С. Льюисом, который обратился в христианство отчасти благодаря Толкину, равно как и общение с Джорджем Сэйером, укрепившим Толкина в намерении найти издателя.
За истекшие годы про «инклингов» писали немало — по мере того, как слава Льюиса и Толкина распространялась по миру. Не последнюю роль сыграло весомое исследование Хэмфри Карпентера, биографа Толкина. Суммировать здесь все эти публикации я даже пытаться не буду. Информацию по «инклингам» отыскать несложно, как и о жизни Толкина. Толкин немало способствовал обращению Льюиса в христианство, хотя тот, возможно, так и не преодолел до конца «ольстерских», протестантских, предрассудков. Остальные члены клуба были очень разными, от Чарльза Уильямса, принадлежавшего к высокой церкви, с его мистическими и порою неортодоксальными представлениями о любви и магии, до антропософа Оуэна Барфилда, занимавшегося языками и эволюцией сознания. Всякий, кто жил в Оксфорде и посещал пабы, где частенько собирались «инклинги», без труда вообразит себе кружки пива в клубах табачного дыма, громкие разглагольствования (это, конечно, Льюис!), обрывки фраз на древних языках; нараспев зачитываются фрагменты историй и новые стихи, собеседники то и дело перебивают друг друга, критические замечания тонут в общем хохоте.
Перечитывая описание «Каминного зала» Эльронда в Ривенделле, я порою вспоминаю «инклингов». Вот где они бы почувствовали себя как дома! Зал — непременная составляющая сочинений Толкина: впервые он возник как Комната Пылающего Очага в рассказе «Домик Утраченной Игры», написанном в 1916–1917 гг. Здесь, в Домике «хранят и повторяют древние предания и древние песни и звучит эльфийская музыка».
Идеализировать «инклингов» проще простого, но жизнь порою куда как банальна с ее разочарованиями и человеческими слабостями. Одни члены клуба куда–то девались, им на смену приходили новые, и в конце концов даже Толкин и Льюис несколько отдалились друг от друга — отчасти из–за женитьбы Льюиса на разведенной женщине, против чего ревностный католик Толкин резко возражал. Возможно, как предполагают некоторые, Толкин слегка ревновал к успеху льюисовских сказок о Нарнии (сам он считал их слишком неуклюжими и аллегоричными (L 265) и к дружбе Льюиса с Уильямсом (если верить собственным признаниям Толкина в письмах № 252, 257, 259).
Тем не менее дружба внутри «братства» была настоящей, глубокой, искренней. Случайные обиды и трения с лихвой искупались частыми минутами задушевной близости. Льюис, даже в пору разрыва, неизменно расхваливал труды Толкина; Толкин, глубоко потрясенный смертью Льюиса в 1963 году, писал: «Ощущение такое, будто мне подрубили самые корни. Горестно это, что в последние годы мы отдалились друг от друга; но времена близкого общения мы оба бережно хранили в памяти» (L 251). Много лет Льюис был единственной аудиторией Толкина, выслушивая все то, что без него, возможно, так и осталось бы личным хобби (L 276).
Но хотя завершение «Властелина Колец», возможно, и зависело от поддержки Льюиса (прибавьте к этому еще и успех детской сказки «Хоббит»), тайный источник жизни, питавший книгу, проявился куда раньше, чем «инклинги» затеяли чтения в «Птичке и младенце», и задолго до того, как Толкин написал знаменитые научные эссе, суммирующие его представления о литературе — «“Беовульф”: чудовища и критики» (1936) и «О волшебных сказках» (1939). Жизнь эта давала о себе знать и до войны, оставившей по себе неизгладимые воспоминания о великом зле и страданиях. Семена тайной жизни упали в душу очень рано, и главным образом — благодаря счастливым дням, когда маленький Толкин играл с братом Хилари в сельской местности близ Сэрхоула (прообраз Хоббитона), и благодаря смутным образам «красоты и величия», которые открывались Толкину в ходе католической службы.
«ВНУТРИ ЯЗЫКА»
С тех самых пор, как мать познакомила его с церковной латынью, Толкин всей душой полюбил языки и вскоре стал придумывать свои. Так получил он доступ к источникам иных, самых разных влияний. Он овладел множеством европейских языков, и древних, и современных, но всегда питал особое пристрастие к латыни, готскому, валлийскому и финскому. Стихи он любил больше прозы, возможно, потому, что именно в них ритмика и характер каждого из языков выражены в самой чистой форме. «Песни сестры» викторианского поэта–католика Френсиса Томсона, возможно, пробудили в Толкине любовь к эльфам; в 1912 году он начал изучать финский, и в этом языке, по его собственным словам, он обнаружил семена квенья — придуманного им высокого эльфийского наречия. В одном из писем к У. X. Одену он рассказывает о том, с каким наслаждением читал грамматику финского языка в библиотеке Эксетер–Колледжа, в то время как ему полагалось готовиться к очередному экзамену. «Все равно что найти винный погреб, доверху наполненный бутылками потрясающего вина, причем такого букета и сорта, какого ты в жизни не пробовал» (L 163).