20 декабря, Москва:

«В „Academia“ носятся слухи, что уже 4 дня как арестован Каменев. Никто ничего определенного не говорит, но по умолчаниям можно заключить, что это так. Неужели он такой негодяй? Неужели он имел какое-нб. отношение к убийству Кирова? В таком случае он лицемер сверхъестественный, т. к. к гробу Кирова он шел вместе со мною в глубоком горе, негодуя против гнусного убийцы. И притворялся, что занят исключительно литературой. С утра до ночи сидел с профессорами, с академиками — с Оксманом, с Азадовским, толкуя о делах Пушкинского Дома, будущего журнала и проч. Взял у меня статью о Шекспире, которая ему очень понравилась, звонил мне об этой статье ночью — указывал как переделать ее, спрашивал о радловском переводе „Отелло“ — и казалось, весь поглощен своей литературной работой. А между тем…»[112]

18 января 1935, Ленинград:

«Очень волнует меня дело Зиновьева, Каменева и других. Вчера читал обвинительный акт. Оказывается, для этих людей литература была дымовая завеса, которой они прикрывали свои убогие политические цели. А я-то верил, что Каменев и вправду волнуется по поводу переводов Шекспира, озабочен юбилеем Пушкина, хлопочет о журнале Пушкинского Дома и что вся его жизнь у нас на ладони. Мне казалось, что он сам убедился, что в политике он ломаный грош, и вот он искренне ушел в литературу — выполняя предначертания партии. Все знали, что в феврале он будет выбран в академики, что Горький наметил его директором Всесоюзного Института Литературы, и казалось, что его честолюбие вполне удовлетворено этими перспективами <…> Мы, литераторы, ценили Каменева: в последнее время, как литератор, он значительно вырос, его книжка о Чернышевском[113], редактура „Былого и дум“ стоят на довольно высоком уровне. Приятная его манера обращения с каждым писателем (на равной ноге) сделала то, что он расположил к себе: 1. всех литературоведов, гнездившихся в Пушкинском Доме; 2. всех переводчиков, гнездящихся в „Academia“ и проч, и проч., и проч. Понемногу он стал пользоваться в литературной среде некоторым моральным авторитетом — и все это, оказывается, было ширмой для него, как для политического авантюриста, который пытался захватить культурные высоты в стране, дабы вернуть себе утраченный политический лик. Так ли это? Не знаю. Похоже, что так»[114].

Разговаривая в своем узком кругу, писатели чувствовали себя свободнее, чем перед листом белой бумаги (притом, конечно, что вероятность напороться на тайного агента НКВД в середине 1930-х резко возросла). Вот устное высказывание И. Э. Бабеля, записанное в сентябре 1936 г. сексотом НКВД: «Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы <…> Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др. заявил: „Теперь я расстреляю Тельмана“»…[115]

Реестр писательских откликов на приговоры показательных политических процессов 1936-го куда скромнее, нежели в 1937-м, но тоже внушительный. В 1935 г., когда формулы обвинений вождей оппозиции еще могли казаться правдоподобными, писательских откликов даже «Литературная газета» не публиковала. Иное дело август 1936-го с постоянным клише «бандитские дела Троцкого — Зиновьева — Каменева и их прихвостней», с передовой «Раздавить гадину!». 15 августа печатается сообщение «В прокуратуре Союза ССР» о передаче законченного следствием дела в суд. 20 августа публикуется на двух страницах «Обвинительное заключение». Его сопровождают нескольких писательских статеек — кто написал их от усердия, кто со страху Один из лидеров уже распущенной литературной группы «Перевал» Иван Катаев успевает напечатать: «Троцкий, Зиновьев, Каменев готовили убийства, жертвой которых должны были пасть лучшие люди земли, руководители нового человечества». Про то, что случилось на следующий день, «Литературная газета» сообщает 27 августа: «Уже на последнем заседании партийной группы был разоблачен И. Катаев, тщательно скрывавший от партии свои непосредственные связи и прямую помощь ярым врагам партии — Воронскому и другим». А Воронский еще не арестован, но уже исключен из партии и Союза писателей; списки разоблаченных писателей растут как на дрожжах.

В издательстве «Academia» начиная с 23-го августа прошло пять (!) партийных собраний и обсуждений материалов процесса; несчастные сотрудники высасывают разоблачения из пальца: «Каменев не случайно писал предисловие именно к этой книге, — говорят о томике Макиавелли. — Теории государства и власти он учился у ее автора, а не у Маркса, Ленина и Сталина»[116]. Все работавшие с Каменевым чувствовали, что топор висит над каждым. Для начала — исключали из партии; один из видных перевальцев критик Д. Горбов, состоявший в партии с 1920 г. и чудом оставшийся в живых, по собственному его рассказу, «был исключен из партии в 1935-м на том основании что присутствовал на вечеринке у одного из моих сослуживцев по издательству „Академия“, где был также тогдашний директор этого издательства Л. Б. Каменев»[117]. Можно себе представить, что чувствовал тогда К. И. Чуковский, которого многие могли видеть вместе с Каменевым на похоронах Кирова и уж, конечно, это запомнили.

В перечне авторов выступлений есть имена тех, кого скоро арестуют (В. Киршон, Б. Ясенский, А. Гидаш), тех, кто всегда усердствовал (А. Караваева, В. Инбер, Вс. Вишневский, К. Тренев, В. Финк), иногда мелькнут имена достойных литераторов (Олеша, Лапин, Хацревин, Луговской, Сейфуллина)… То ли еще будет.

Если 27 июля 1935 г. Каменева приговорили уже к десяти годам заключения, то 24 августа 1936-го — к расстрелу. Президиум ЦИК отклонил ходатайства о помиловании всех осужденных. Приговор тотчас же был приведен в исполнение.

Реабилитация состоялась через 52 года.

Троцкий — Сталин: Как помочь молодым поэтам

(Документы 1922 г. по предыстории Наркомата литературы)

Союз советских писателей, провозглашенный в 1934-м (его формирование заняло два года), был фактически наркоматом литературы. Руки до его создания дошли у Сталина нескоро — располагая уже в 1929 г. почти абсолютной властью, он еще не числил отлаженное управление литературой в своих первоочередных задачах. Сохранялась действовавшая система: Агитпроп ЦК ВКП(б) курировал литературные группы, выступая арбитром в спорных сюжетах, а политическая цензура, направляемая тем же ЦК, контролировала издательства и журналы (к тому времени в большинстве своем уже государственные). Между тем, попытка создать государственную структуру для поощрения и направления молодых авторов была предпринята в Советской России еще в 1922 г.

Записка Троцкого: основания и нереализуемость плана

30 июня 1922 г. председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий направил в Политбюро записку. К очередному заседанию Политбюро она была размножена для его членов сталинским рабочим аппаратом:

С&lt;овершенно&gt; Секретно.

Бюро секретариата ЦК РКП(б).

30/ VI &lt;1922&gt; вх. № 7668/с.

В Политбюро.

О молодых писателях, художниках и пр.

Мы несомненно рискуем растерять молодых поэтов, художников и пр., тяготеющих к нам. Никакого или почти никакого внимания к ним нет, вернее сказать, внимание к отдельным лицам проявляется случайно отдельными советскими работниками или чисто кустарным путем. В материальном смысле мы даже наиболее даровитых и революционных толкаем к буржуазным или враждебным нам издательствам, где эти молодые поэты вынуждены равняться по фронту, т. е. скрывать свои симпатии к нам.

Необходимо поставить своей задачей внимательное, вполне индивидуализированное отношение к представителям молодого советского искусства. В этих целях необходимо:

1. Вести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Учет этот сосредоточить при Главном Цензурном Управлении[118] в Москве — Петрограде. Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и пр. Данные должны быть таковы, чтобы

а) они могли ориентировать цензуру при пропуске надлежащих произведений

б) они могли помочь ориентировке партийных литературных критиков в направлении соответствующих поэтов, и

в) чтобы на основании этих данных можно было принимать те или другие меры материальной поддержки молодых писателей и пр.

2. Уже сейчас выделить небольшой список несомненно даровитых и несомненно сочувствующих нам писателей, которые борьбой за заработок толкаются в сторону буржуазии и могут завтра оказаться во враждебном нам лагере, подобно Пильняку[119] (как мне сообщил т. Ионов[120]). Составление списка таких писателей и художников поручить в Москве т.т. Мещерякову[121], Воронскому и Лебедеву-Полянскому[122] за тремя подписями, в Петербурге т.т. Ионову, Быстрянскому[123] (и может быть т. Зиновьев назовет кого-либо).

3. Дать редакциям важнейших партийных изданий (газет, журналов) указание в том смысле, чтобы отзывы об этих молодых писателях писались более «утилитарно», т. е. с целью добиться определенного воздействия и влияния на данного молодого литератора. С этой целью критик должен предварительно знакомиться со всеми данными о писателе, дабы яснее представить себе линию его развития. Очень важно также установить (через посредство редакций или другими путями) личные связи между отдельными партийными товарищами, интересующимися вопросами литературы, и этими молодыми поэтами и пр.

4. Цензура наша также должна иметь указанный выше педагогический уклон. Можно и должно проявлять строгость по отношению к изданиям со вполне оформившимися буржуазными художественными тенденциями литераторов. Необходимо проявлять беспощадность по отношению к таким художественно-литературным группировкам, которые являются фактическим центром сосредоточения меньшевистско-эсеровских элементов[124]. Необходимо в то же время внимательное, осторожное и мягкое отношение к таким произведениям и авторам, которые, хотя и несут в себе бездну всяких предрассудков, но явно развиваются в революционном направлении.

Поскольку дело идет о произведениях третьей категории[125], запрещать их печатанье надлежит лишь в самом крайнем случае. Предварительно же нужно попытаться свести автора с товарищем, который действительно компетентно и убедительно сможет разъяснить ему реакционные элементы произведения, с тем, что если автор не убедится, то его произведение печатается (если нет действительно серьезных доводов против напечатания), но в то же время появляется под педагогическим углом зрения написанная критическая статья.

5. Вопрос о форме поддержки молодых поэтов подлежит особому рассмотрению. Лучше всего, разумеется, если бы эта поддержка выражалась в форме гонорара (индивидуализированного), но для этого нужно, чтобы молодым авторам было где печататься. «Красная Новь»[126] ввиду ее чисто партийного характера — недостаточное для них поле деятельности. Может быть, придется создать непартийный чисто художественный журнал под общим твердым руководством, но с достаточным простором для индивидуальных «уклонений».

6. Во всяком случае на это придется, очевидно, ассигновать некоторую сумму денег.

7. Те же меры нужно перенести и на молодых художников. Но здесь нужно особо обсудить вопрос о том, при каком учреждении завести указанные выше досье и на кого персонально возложить работу.

Л. Троцкий.
30 июня 1922 г. № 408[127].
вернуться

112

Там же. С. 549–550.

вернуться

113

Каменев Л. Б. Чернышевский. Серия «Жизнь замечательных людей». М.: Журнально-газетное объединение. 1933.

вернуться

114

Чуковский К. Т. 12. С. 555–556. Не исключено, что весь этот текст предназначен для посторонних глаз, чтобы уберечь Дневник, попади он в «чужие руки».

вернуться

115

Власть и художественная интеллигенция. С. 326. Историкам не обойтись без уцелевших записей сексотов, хотя эта информация оплачена жизнью тех, на кого стучали.

вернуться

116

Литературная газета. 1936. 27 авг.

вернуться

117

Белая Г. А. Дон Кихоты революции — опыт побед и поражений. М., 2004. С. 555.

вернуться

118

Троцкий имеет в виду созданный 6 июня 1922 г. Главлит (до того цензурные функции осуществлял Политотдел Госиздата).

вернуться

119

С Борисом Пильняком в 1922–1923 гг. у Троцкого установились дружественные отношения; в очерке, посвященном Пильняку и Замятину, сын Пильняка, говоря про в целом отрицательное отношение обоих писателей к большевистским вождям, заметил: «Только для Троцкого и Луначарского делали они исключение, видя в них людей образованных, причем и тот и другой были писателями и безусловными сторонниками литературного плюрализма, понимающими, что одного мнения еще недостаточно, нужно умение, а оно есть только у тех, у кого культура» (Знамя. 1994. № 9. С. 126). В 1922 г. три книги Пильняка вышли в зарубежных издательствах («Былье» в изд-ве «Библиофил», Ревель; «Метелинка» в изд-ве «Огоньки», Берлин; «Повесть петербургская» в изд-ве «Геликон», Берлин).

вернуться

120

Илья Ионов — пролетарский поэт, председатель правления издательства Петросовета (впоследствии директор Ленгиза, зарубивший немало хороших книг), шурин Г. Е. Зиновьева.

вернуться

121

Н. Мещеряков — член редколлегии «Правды», зав. Госиздатом РСФСР.

вернуться

122

Валериан Лебедев-Полянский — до 1920 г. председатель Всероссийского совета Пролеткульта; затем начальник всероссийской цензуры (с сентября 1922 г. — Главлита); редактор литературной газеты «Московский понедельник» (с осени 1922 г. — «Новости»), в которой он, скажем, предостерегал «серапионовых братьев» от занятий публицистикой, критикой, теорией, ссылаясь на вредный опыт Горького (правда, напечатал и ответную статью Л. Лунца «Об идеологии и публицистике» — см.: Звезда. 1997. № 12. С. 151–152).

вернуться

123

Вадим Быстрянский — член Петросовета, член редколлегии Госиздата, начальник питерской цензуры, член редколлегии журнала «Книга и революция» (наряду с И. Ионовым и К. Фединым, который фактически и делал журнал; отметим, что в 1923 г. в журнале была напечатана большая и сугубо положительная статья о многотомном издании работ Троцкого «Война и революция», после чего журнал закрыли — см.: Звезда. 1997. № 12. С. 152).

вернуться

124

Так, в 1924 г. была запрещена в Петрограде Вольная философская ассоциация; в 1923 г. попал в проскрипционные списки один из ее руководителей — политически солидарный с левыми эсерами Иванов-Разумник, лишенный возможности печататься под своим именем (отметим, что еще в 1912–1914 гг. Троцкий резко полемизировал с Ивановым-Разумником в своих литературных статьях). «Невостребованность Андрея Белого советской литературной общественностью середины 1920-х годов во многом определялась тем, что его творчество получило однозначно негативную оценку в книге Л. Д. Троцкого „Литература и революция“ (1923) — оценку, которая по тем временам воспринималась законопослушными литераторами как верховный и окончательный вердикт», — пишут А. В. Лавров и Дж. Мальмстад в предисловии к книге «Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка» (СПб., 1998. С. 17). Действительно, статья Троцкого о Белом завершалась грозно: «Белый — покойник, и ни в каком духе он не воскреснет» (Правда. 1922. 1 окт.).

вернуться

125

Т. е. колеблющихся, но не являющихся явными противниками режима, писателей.

вернуться

126

«Красная Новь» — литературный журнал, редактировавшийся А. К. Воронским; создан в 1921 г. Отметим, что так же называлось и созданное в январе 1922 г. на базе редакционно-издательской коллегии Главполитпросвета РСФСР партийное издательство массовой литературы, с января 1923 г. — издательство ЦК РКП(б); в августе 1924 г. слилось с Госиздатом РСФСР.

вернуться

127

РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Ед. хр. 1016. Л. 9. Опубликовано по другому экземпляру: «Источник». 1995. № 6. С. 131–132.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: