После очередного склочного выговора он за свои кровные подписался на «Красный воин» на адрес нашей конторы, но – на узбекском языке! Надо сказать, что «Красный воин» был газетой Московского военного округа и выходил на куче языков, разве что только не на иврите.

В редакции на коллегу посмотрели как на придурка, но деньги взяли. Полгода мы ждали, и вот час мщения настал.

В первых числах января коллега позвонил в редакцию и с холодной вежливостью поинтересовался, почему солдаты его части не получают любимую газету (честно говоря, у нас в конторе в звании ниже майора отродясь никто не служил). В редакции удивились. Найдя подписную квитанцию, удивились ещё больше.

Выяснилось, что в Московском округе на «Красный воин» на узбекском языке подписался только один человек. Ну, вы понимаете.

Редакция робко предложила присылать газету на русском, но коллега объяснил, что его подчинённые слабо владеют русским языком и хотят читать газету на узбекском, а возмутительное поведение редакции подрывает ему партийно-политическую работу.

При словах «партийно-политическая работа» в редакции заметались. Они поняли всю глубину пропасти, в которую рухнули.

Мы наслаждались. Каждый звонок в редакцию «Красного воина» был для нас праздником. Текст разговора заранее продумывался, сочинялись мнимые жалобы в различные ужасные организации, типа комитета партийного контроля при ЦК…

Издавать газету в одном экземпляре в редакции, конечно, не могли, поэтому в разговоре с нами пытались откупиться дефицитным «Огоньком» и «Иностранной литературой», но мы были холодны и тверды.

Прошло время, и все эти «Знаменосцы», «Воины» и прочая ахинея рухнули в тартарары. Кончился и наш розыгрыш.

В одном полку Дальней авиации, расквартированном в Эстонии, готовились встречать исторический Двадцать какой-то съезд КПСС. Встреча съезда – само по себе дело несложное, штука в том, что его нужно было ещё и ознаменовывать, желательно, успехами в боевой подготовке. Но с этим в полку как раз были проблемы, поэтому, как говорил Остап Бендер, требовалась плодотворная дебютная идея. Думали долго, наконец, замполита озарило: в гарнизоне нет памятника Ленину! Поставим памятник – будет замечательный подарок съезду!

Итак, принципиальное решение приняли, дело было за малым – где взять памятник? Товар неходовой, в магазине, особенно в эстонском, не купишь… Опять же, спрашивать: «А у вас Ленин в виде статуи есть? А почём?» себе дороже. И тут вспомнили, что в полку кантуется двухгодичник, у которого в личном деле записано: «скульптор»!

Найти!

Нашли.

– Можешь Ленина вываять?

– А как же!

– К съезду?

– К съезду!

– Что нужно?

– Арматура, сварочный аппарат, гипс, ещё что-то там, отдельное помещение и чтобы ни одна бл… ну, в общем, чтобы не мешал никто…

Три месяца скульптор пил в отдельном помещении огненную воду, водил туда подружек, словом, всячески наслаждался жизнью.

Партполитаппарат в это время ходил вокруг мастерской кругами, глотая слюни, но внутрь входить боялся, чтобы не спугнуть музу ваяния.

И вот решительный день настал. Командование собралось на смотрины, после которых полковники молча разошлись по домам, пряча глаза.

Глухой ночью к мастерской подогнали КрАЗ, автокран и десяток солдат, которые со дня на день должны были уйти на дембель. Статую ночью вывезли в лес и тайком закопали.

Скульптор оказался антисоветчиком, да ещё и авангардистом…

Бомбардировщик Ту-22 был сложным в посадке, поэтому неопытные лётчики иногда допускали выкатывание, то есть при посадке самолёт одной или несколькими стойками шасси съезжал с бетонки. Из-за высокого удельного давления на грунт стойка мгновенно проваливалась, как в болото, и если истребители обычно выдёргивали без проблем, то с тяжёлыми самолётами приходилось повозиться.

Однажды Ту-22 как-то особенно тяжело засел, скатившись с ВПП,[3] в результате чего взлёт и посадка самолётов стали невозможны, аэродром пришлось закрыть, в общем, обстановка нервозная.

Подрыли под стойкой шасси траншею, подцепили КрАЗ. Тянем-потянем, вытянуть не можем. Не хватает массы тягача. Прицепили к первому КрАЗу второй. Потянули. Фюзеляж самолёта как-то неприятно потрескивает, стойки шасси ощутимо гнутся, машина качается, но… не едет! Ну что тут делать? И полосу освобождать надо, и самолёт страшно разложить, да ещё, не дай бог, кто-то из людей под 80-тонную махину подвернётся…

И вдруг старший инженер полётов увидел, что по рулёжке[4] ползёт топливозаправщик, а в качестве седельного тягача у него «Ураган». И тут на старшего инженера полётов снизошло просветление. Бочку мгновенно отцепили, второй КрАЗ «взяли на галстук», за руль прыгнул кто-то из техников. Мощный «Ураган» взревел, выбросил клуб солярового дыма, упёрся всеми 8 колёсами и… порвал пополам первый КрАЗ!

Старший инженер поплёлся на голгофу – докладывать командиру обато.

Услышав о случившемся, тот схватился за голову:

– Вы что там, охренели совсем – КрАЗы рвать?!

– Да ладно тебе, чего злишься, КрАЗом больше – КрАЗом меньше, спишешь… Не впервой!

– Умный, да?! А что я в акте на списание напишу: «разорван при буксировке»? Да за это в лучшем случае тюрьма, а в худшем – дурдом!!!

В тот раз полёты закончились поздно, часа в 2 ночи, а следующий день был нелётный, парковый, поэтому я рассчитывал отоспаться.

В сладкий утренний сон неожиданно влез гул мощных моторов и лязг гусениц. Казалось, что на нашей тихой радиолокационной позиции началась танковая битва под Прохоровкой. В грохот боя неожиданно вклинился матерный вопль.

«В прорыв идут штрафные батальоны», – подумал я и окончательно проснулся.

На улице меня ожидало феерическое зрелище. Оказывается, два неразлучных прапора-хроника по пьяному делу поспорили, кто кого перетянет: КрАЗ или трактор?

Спор решили разрешить экспериментом. Взяли КрАЗ и гусеничный ДТ-75, соединили их за фаркопы жёстким буксиром и стали заводиться. В этот момент на точку прибыл шеф. Подавив естественное изумление, ротный одной тщательно продуманной матерной фразой сразу навёл твёрдый уставной порядок.

После того, как ошкуренные по живому прапора убыли на рабочие места, начальник занялся мной. Вкратце смысл его сентенции сводился к тому, что с такими раздолбаями, как начальник дежурной смены, легко можно проспать и Третью мировую. Я решил обидеться, и пошёл готовить себе завтрак. Через четверть часа на кухню заявился ротный:

– Эй, военный, ты машину водишь?

– Вожу…

– Тогда пошли.

– Куда, товарищ майор?

– Туда! Надо же всё-таки разобраться, кто кого… Чур, я на тракторе!

Раннее июльское утро. Жары ещё нет, но над бетонкой уже дрожит разогретый воздух. Сидим на балконе пункта управления ИАС вместе с дежурным инженером. Внизу видна стоянка, на которой мирно дремлют зачехлённые бомбардировщики.

Около одного, расчехлённого, возятся техники. За этим самолётом марево почему-то сильнее.

По рулёжке со стороны гарнизона на велосипеде едет толстый прапорщик.

Дежурный берётся за бинокль.

- Петрович из продслужбы, - сообщает он.

Прапорщик не торопясь подъезжает к стоянке - и попадает в зону дрожащего воздуха...

Вдруг он неожиданно изо всех сил жмёт на педали, слышится визг покрышек, сопровождаемый пронзительным индейским воплем: «Уй, бля-а-а-а!!!» и велосипедист стремительно исчезает за капониром.

- Красиво пошёл, - меланхолично отмечает инженер и, отложив бинокль, берётся за микрофон.

Над технической позицией гремит динамик:

- На ноль-двадцатом, на ноль-двадцатом - почему опять аммиак за борт стравили?!