А наутро поехали на старинный рынок медников. Была пятница — выходной день в Иране, я могла без опаски ходить с фотоаппаратом по пустым коридорам крытого базара. На моих фотоснимках — стертые ступени, по которым моего прадеда, крепко связанного веревками, вели на базарную площадь. Там перед огромной толпой убили его, человека, который тоже, как и палачи, верил в единого Творца, но мечтал о новом мире без границ и войн, о равенстве людей всех наций. Потом, опять же в назидание, волокли убитого на площадь перед мечетью. Людей заставляли смотреть на убитого, уверяя, что так поступят со всяким, кто свернет с пути ислама. К сожалению, такое происходит всегда при смене духовных эпох. В языческом Риме страдали мученики за Христову веру, в Аравии идолопоклонники убивали приверженцев Мухаммада. Насилие — оно, как масло, только разжигает пламя веры. Власти хотели отвратить горожан от новой веры, но случилось неожиданное: сотни жителей Йезда одновременно стали приверженцами Бахауллы. Известный своими добродетелями житель Йезда, бывший мусульманин, но принявший новую веру Бахаи, хаджи мирза Мухаммад Таги Афнан пригласил в свой дом на торжественный обед представителей древней общины зороастрийцев и рассказал о пророке Бахаулле. Как и все последователи мировых религий, зороастрийцы верили в возвращение Спасителя. Гости в духовном лидере бахаи признали обещанного Шаха Бахрама, который инициирует обещанные их Писанием изменения в жизни, начало эпохи благоденствия. Многие поехали строить Ашхабад и храм Машрикуль-Азкар, а там, обживаясь, разводили свои любимые черные розы и сладкий виноград. Иранцы строили добротные особняки, зачастую по своим традициям — с парадными на улицу. Много таких «иранских» домов с садами и виноградниками, бассейнами и розовыми беседками во внутренних двориках возродили и после разрушившего город землетрясения. Но теперь эти несколько кварталов, прозванных в народе «персидским заливом», мешают расширяющемуся строительству района, как уверяют городские власти.

Побывали мы и в семье Лор. Они тоже бахаи зороастрийских корней. Не успели мы сделать двух шагов по крытому двору, как женщины уже несли нам на маленьком подносе стаканы с холодной подслащенной водой. Удивили их лица. Внешне черты такие же, как у всех иранских зардошти, но выражение новое — радостное, просветленное настолько, как будто огонь внутри. Насчет огня. В их доме нашелся-таки маленький «семейный» аташкаде. Металлическая вазочка на ножке, миниатюрный прообраз огромной вазы, где пылает храмовый огонь. Впрочем, металлическая вазочка-аташкеде, или иначе афринаган, или аташгах, формой напомнила керосиновую лампу. А почему бы и нет. Даже когда при новой идее меняется содержание, форма зачастую еще долго остается прежней. Показали нишу для культового огня. Сейчас афринаган в семье бахаи зажигают лишь изредка, да и только чтобы целебным дымом очистить жилище. Присмотрелась к чаше и поразилась: так там наш, туркменский юзарлык, растение от ста болезней, которое, впрочем, известно во всем мире как рута. Удивило и то, как сложное архитектурное пространство старого дома с культовыми закутками хозяева удачно использовали для современного красивого и удобного жилища. Вот оно, реальное воплощение сознания бахаи, не зашоренное культовыми предрассудками. Я познакомилась и с Вахидом Кудратом. Его дедушка и бабушка, тоже минуя ислам, сразу стали приверженцами новой открывшейся им веры, за это Вахид уже успел отсидеть семь лет в шиитской тюрьме. А сейчас он рисует по памяти галерею портретов сокамерников, тех, кто в наше, кажется, просвещенное время отдал свои жизни за поиски Божественной истины. Я, полукровка, ощутила тогда на все сто процентов и свою персидскую кровь.

В Иране репрессии к бахаи продолжаются. Сотрудники государственной службы безопасности врываются в дома и забирают бахаи с собой. Облавы хорошо скоординированы и ясно свидетельствуют о стремлении руководства страны снова нанести удар и запугать иранскую общину. Как повторяются события, как повторяются методы и приемы запугивания бахаи в деспотических государствах! Тем не менее, рассказывают очевидцы, когда власти, держащие в тюрьме бахаи, не позволили ему похоронить умершую жену, то в ответ на этот беспредел к иноверцам пришли пять тысяч иранцев, чтобы проводить в последний путь землячку. В последнее время появились новости, что мусульманская молодежь Ирана стремится попасть на сайты бахаи, чтобы самим узнать правду о гонимой в их стране религии, вывешивают на улицах лозунги с полюбившимися изречениями Бахауллы: «Смотри на человека как на рудник, полный бесценных самоцветов. Только образование может извлечь сии сокровища и помочь человечеству обратить их себе на пользу». Выдающиеся иранцы, авторитетные люди всего мира постоянно призывают к свободе приверженцев веры бахаи, невинно заточенных в тюрьмах Ирана. Недавно в Ашхабаде познакомилась с выпускником тегеранского вуза и очень удивилась, когда узнала, что там на лекциях по теологии уделяли время изучению принципов религии бахаи. Конечно, такое позитивное отношение во многом зависело от мироощущения их талантливого и смелого преподавателя, а не от прогрессивных изменений в образовательной политике этой страны. Однако шаги уже делаются…

Вахид — архитектор, болеющий душой за сохранение исторического облика родного Йезда. Он водил меня по старым кварталам. Под толстым слоем пыли деревянные двери, узорчатые металлические решетки, фрагменты цветных оконных и дверных витражей, прекрасной работы сундуки, другая мебель из хорошего дерева, разбросанные на полу фото, помятые самовары и даже каменные жернова — все это оставлено зардошти, наспех уехавшими в веротерпимую Индию. Там они называются «парси», процветают в коммерции и, как могут, сохраняют угасающие культы своей древней религии.

В этом квартале полуразрушенных домов мы встретили бахаи, тоже из зороастрийцев. Он инвалид и одинок. Однако длинный коридор полуразрушенного дома заканчивается прекрасным балконом с видом на оживленную часть города. Там, сложив у бордюра костыли, старик проводит все время. Сверху, с балкона, он первым заметил нас. И весенний иранский ветер понес по улицам «Алла-у-Абха!», что означает: «Бог всеславен!» Конечно, это приветствие запрещено в Иране. Наверное, и в Ашхабаде было под запретом, когда мой тихий и законопослушный отец так здоровался с друзьями, а я, еще ребенок, тогда думала, что это обычное ашхабадское приветствие.В доме иранского дяди я часто поднималась по глиняным ступенькам на прогретую солнцем крышу. Вспоминала детство, отца, свои давние мечты увидеть иранских родных. Я почувствовала себя маленькой девочкой и губами пыталась отрывать изумрудные градины с огромной кисти старинного сорта «халили». Отец выращивал в Ашхабаде виноград именно этого очень раннего сорта за нежный вкус. А может, в память о благословенном и любимом Иране, в котором он сам так никогда и не побывал.

Послесловие

Я, конечно, видела много прекрасных мест. Но сколько бы ни путешествовала, куда только ни закидывала меня судьба, вновь стремлюсь к ашхабадскому дому, понимая, что только здесь можно обдумать пережитое, набраться сил для нового пути. И теперь только осознаю: отнимите у меня эту сухую потрескавшуюся землю, эти барханы, эти горы, которые, стряхивая покрывало облаков, здороваются со мной через запыленное окно; отнимите шафрановый шар солнца, который, не смущаясь, ранним утром заглядывает ко мне в спальню; отнимите перекаленный, но самый целебный для моих легких воздух. — и тогда от меня не останется ничего примечательного. Меня замучает ностальгия. Она высушит душу, испепелит сердце. Я из тех туркменских русских, которые не покинули землю, где родились. Гуляя вечерами под ярким светом неоновых фонарей по тщательно выдраенным тротуарам нового туркменского города, я ностальгически вспоминаю город моего детства. Тот, без сияния золотых куполов, без прямых проспектов и беломраморных дворцов. Я, как старая ашхабадская кошка, тоскую по прежним беленым домам. Тогда улицы, хоть и пыльные, но тенистые, были не только средой обитания, но и степенью родства, исторической памятью. До сих пор же помню соседей, как близких родственников. Мои улицы уже давно переименованы. Но мы, уже старожилы, называем их почему-то как прежде: Маргеланская, Кокандская, Андижанская… Только теперь на этих улицах я падчерица. В молодости было наоборот: всякий раз, приезжая из Москвы, после посещения ее музеев и выставок, я так мучилась от скудости интеллектуальной жизни моего города, так страдала от тусклости именно этих улиц. В старом Ашхабаде прошла главная часть моей жизни, прелесть которой ощутила только сейчас. Но я знаю, что «мой» город не исчез. Он остался в думах, фото, стихах и песнях друзей, давно разъехавшихся по миру. Он остался в наших душах и греет своей «остаточной энергией». Это понятие из арсенала и физиков, и религиозных философов.