Но вперед уже не рвались. Отец Петр стоял чуть сбоку, повернувшись лицом и к толпе, и к начальникам, и к солдатам с голубыми погонами. Он смотрел на людей, и в глазах его была такая скорбь, такая мука и жалость, но и такое понимание, что Ростику захотелось подойти и спросить его: что он на самом деле обо всем этом думает? Но не подошел, постеснялся.

Тем временем в первые ряды пробился Рымолов. Он был грязен, как и большинство людей на этой площади. Но его, непонятно почему, даже грязь делала каким-то возвышенным и — как ни странно — спокойным. Он вытолкался вперед, поднялся на ступеньки и заговорил. Голос у него был не самый громкий, но он выделялся, как выделяется голос хорошего актера в любой, самой шумной толпе.

– Друзья!.. — Он поднял голову, и шум стал затихать. — Сограждане! — Удовлетворившись полученным эффектом, профессор стал оглядывать толпу, так он делал, наверное, читая лекции. — Я предлагаю все-таки не казнить этих людей. Да, они замараны подлостью, но это была подлость всей системы целиком. Если мы расстреляем их, сами станем как они. Ведь они всегда были готовы стрелять в нас, не так ли?

– Что делать-то? — прокричал уже знакомый мужской голос.

На этот раз Ростик разглядел крикуна и почти не удивился, когда обнаружил, что это был тот самый языкастый каменщик, который у них в подвале замазывал трещины, пробитые крысами.

– А делать ничего особенного не нужно, — уверенно сказал Рымолов. — Их следует отпустить. И запретить им на десять, скажем, лет занимать начальственные посты в городе. А руководство следует выбрать — как делает это любая демократия, кроме советской.

– Вот тебя и выберем, — крикнул кто-то из женщин. — А ты потом...

Ростик не расслышал, что будет, если Рымолов зарвется и станет как все прежние вожди.

– Тогда переизберете меня, — предложил Рымолов на всю площадь. Он подумал, постучал ногой по холодному, заснеженному асфальту. — Обещаю, первое, что сделаю, повешу вот тут на площади вечевой колокол. И каждый, кто что-нибудь узнает про меня или кого-нибудь из начальников скверное, придет, постучит и скажет, в чем его претензии. Справедливо?

Толпа зашумела. Теперь в ней уже не было агрессии, хотя злость еще оставалась.

– Наши предки всегда так жили, — вдруг сказал отец Петр. — И мы так будем жить. Нас немного осталось, — неожиданно добавил он, видимо, считая эти слова аргументом. Толпа вдруг стала расползаться, кто-то из задних рядов уже проталкивался наружу, чтобы отправиться домой.

– Всем спасибо! — прокричал Рымолов. Повернулся к Кошеварову, к начальникам и стал перечислять: — Кошеваров, Ворожева, прошу вас заняться подсчетом наличных ресурсов сегодня, а завтра с утра доложить...

Ростик не слушал. Это были распоряжения человека, который решил взять на себя властные полномочия. Что из этого получится, могло подсказать только завтра. Внезапно Рымолов окликнул и его:

– Гринев! Ты пригласи-ка свою маму и сам завтра приходи...

Кто-то прорвался к бывшим партийным бонзам, кому-то двинули в ухо, кажется, Борщагову, но драчуна уже оттеснили, уговаривали не злиться.

– Я буду, Андрей Арсеньевич! — ответил Ростик. Рымолов улыбнулся бледными губами и подошел к отцу Петру, стал что-то говорить. Бородач покачал головой, потом стал неторопливо отвечать. Делать тут было больше нечего. Власть, похоже, в самом деле перешла в новые руки.

Ростик посмотрел, как самые предприимчивые из толпы продрались ко входу в райком и полезли внутрь, надеясь поживиться тем, что осталось в райкомовском убежище, как Квадратный подошел к голубопогонникам и стал резковато, но уже беззлобно спрашивать кто да что, намереваясь выставить в райкоме посты.

Все было к лучшему. Хотя полной уверенности у Ростика не было.

 35 

Заседание в бывшем кабинете первого секретаря Борщагова началось часов в десять. Уже давно включилось солнце, уже давно стали собираться самые первые, нетерпеливые функционеры, приглашенные Рымоловым. Ростик был среди них, но он не терял времени даром, сходил в гараж.

По сравнению с прежними временами, вход в гараж был свободный, нигде и видно не было голубопогонных, только шоферня да пара механиков в замасленных до изумления телогрейках. Чернобров был уже тут. Но возился не с БМП, а около вполне мирного, курносого «уазика». Узнав Ростика, водила кивнул и пожаловался:

– Шины объели, сиденья, даже поролон — тудыть их против шерсти...

– А хоть что-то тут ездить может?

Ростик оглянулся по сторонам. Машин в гараже было немало. Стояли тут и «Волги», и даже один «ЗИМ» с весьма понурым видом, должно быть, потому, что его бампер странно скособочился и шины, как у большинства машин, прохудились.

– Не знаю еще, — прогудел Чернобров, и, вздохнув, полез в мотор, разбираться. — В общем, постараюсь, но ручаться не могу. А что, — спросил он из-под капота, — опять в Чужой город посылают?

– Ничего не понятно пока.

– М-да, без транспорта будет хреново, — заключил Чернобров и стал так энергично звенеть гаечными ключами, что Ростик решил ему не мешать.

Когда в кабинете все расселись, преимущественно на найденных где-то вокзальных скамьях, расставленных рядами, как в кинотеатре, Ростик обнаружил, что собралось человек тридцать. Среди них оказалось немало вполне примелькавшихся начальственных лиц, но было и немало новых. О своей роли тут Ростик толком не думал, но подозревал, что олицетворяет человека с ружьем.

Начал Кошеваров. У него была перевязана голова, но он кипел энергией. Почему-то эта голова привлекла такое внимание, что даже профессор не выдержал:

– Простите, Илья Самойлович, почему у вас бинты, как у мумии какой-то?

Ответила мама.

– Вчера вечером, когда уже стемнело, кто-то изрядно помял нашего, так сказать, мэра, прямо во дворике дома. Но в общем, ничего страшного.

– Вот как? — Рымолов закусил губу.

– Да ерунда это, — отозвался Кашеваров, — отвели душу, и слава богу. Днем, если помните, вообще чуть не расстреляли.

– Продолжим, — решил Рымолов. — Так что у нас?

– Вчера мы провели самую поверхностную перепись, и выяснилось, что в городе осталось, по нашим оценкам, тысяч семьдесят пять, в лучшем случае, восемьдесят.

– Так мало? — спросил кто-то из заднего ряда.

– Эта цифра, к сожалению, скоро будет еще меньше, — отозвалась вдруг мама. — У нас нет ни перевязки, ни лекарств. Вчера выяснилась и вторая проблема: очень мало медицински грамотных людей. Почему-то раньше это не принималось в расчет, медики почти на треть были мобилизованы... солдатами. А теперь, когда нужно лечить людей...

– Может, организуем ускореннее курсы? — Рымолов постучал карандашом по кипе бумаг, которые он держал на широком мраморном подоконнике, за неимением стола. Свежее стекло было вставлено только в наружные пазы. — Вот только врачам придется самим позаботиться не только о практике, но и о преподавании.

– Было бы неплохо, — согласился Кошеваров. — Я не берусь отвечать за всех, но уверен, если добавить паек, многие согласятся и на большую нагрузку.

– Некоторые врачи и так не уходят домой из больниц, — отозвалась мама, — если мы предложим им еще и преподавать...

– И все-таки, это необходимо, — проговорил Рымолов. — Нужно будет подумать и о возобновлении занятий в университете. Может, в самом деле, если ввести за это добавочные пайки, преподаватели согласятся... Кстати, что у нас с пайками?

Отозвалась Тамара Ависовна, мама Любы. Формально она и раньше числилась среди руководителей города и теперь чувствовала себя вполне привычно:

– Я что могу доложить, — ее грузинский акцент не портил впечатления компетентности и спокойствия. — Общепита, конечно, нет. Но в целом, как ни странно, восемьдесят тысяч людей вполне можно прокормить до лета. Разносолов не обещаю, но с голоду никто не умрет, это точно. А весной нужно сеять, пахать.

Кошеваров подал голос:

– Я считаю, следует разрешить огороды. Семена, правда, трудно найти, но может быть, в университете кое-что найдется?