– Если бы ночью не пришли, я бы к утру сам туда поехал. Хотел сверить результаты, попросить кое-что для препарирования... Помнишь, я нес коробку с живностью?

Ростик помнил. Он вообще жизнь до Переноса — так теперь называлось все происшедшее утром второго июня — вспоминал редко и как-то слабо. Помнил только отца, его руки, глаза, улыбку... А то, что произошло после второго июня, ему представлялось в деталях, сочно и выпукло. И хотя от недосыпания в голове установился какой-то постоянный гул, хотя от недоедания и усталости подгибались ноги и дрожали руки, хотя после сна одеревеневшее тело подолгу не могло двигаться без напряжения — он понимал происходящее тут, под этим солнцем, гораздо лучше, словно его сознание подходило для этого места куда лучше, чем на Земле.

Пока строили линию обороны, никого за пределами периметра видно не было, кроме, разумеется, рабочих ближайшего совхоза. Те повели себя странно. Они решили, что как бы то ни было, война там или нет, а нужно косить траву, следить, чтобы на полях наливалось зерно, и что следовало бы испытать на предмет всхожести ту почву, которую по понятной аналогии стали называть красноземом.

Самых рьяных на время арестовывали, но на остальных это не действовало, они так же выезжали работать, как и на Земле. Но вдруг весь этот энтузиазм кончился — стало известно, что бензина и солярки для уборочной все равно не будет. Заговорили, что топливо теперь используется только для насосов, качающих откуда-то воду. И горожанам это было понятно. В районах новостроек, где не было никаких колодцев, а жило более полста тысяч человек, без воды за неделю вспыхнула бы настоящая эпидемия.

По дислокации, которая сложилась как бы сама собой, ребята с Октябрьской и соседних улиц оказались на хуторе Бобыри. Направление считалось трудным, тут в самом деле раньше других пришлось стрелять. Командиром стал лейтенант Достальский, тот самый, кого Ростик встретил у колодца в первый день. Так уж получилось, что им сначала попробовали затыкать все дырки разом, но потом решили, что лучше будет держать его в Бобырях.

К тому же тут подъездные рельсы с вагоноремонтного завода уходили практически в степь, метров на семьдесят за колючую проволоку. И именно сюда все время кто-то шастал. Сначала это были какие-то зверушки, похожие на кабанов с жесткой щетиной на низких загривках, потом вдруг появились светло-зеленые богомолы под два метра, с крохотными головками, мощными лезвиями на трехсуставчатых лапищах и четырьмя маленькими ручками, растущими прямо из брюха, которыми они могли делать тонкую работу. Эти прогнали кабанов и принялись за дело сами.

Никто толком и разбираться не стал, чего хотели насекомые, потому что сразу пришел приказ бить на поражение, словно люди действительно находились тут на фронте, словно эти богомолы были врагами, словно весь мир за колючкой был враждебен городу.

Патронов расходовали — море. Три или четыре раза приезжали инспекторы, но посмотрев, как тут воюют, отбывали, чувствуя себя подлинными героями. После инспекций подвозили новые боеприпасы.

На их направлении этим заведовал Квадратный. Часто он сам и привозил патронные ящики на телеге. Под предлогом, что нужно дать роздых лошади, он ходил по окопам, осматривался. Парнем он оказался довольно разговорчивым.

В конце июня к ним пришел Антон. Он ушел из газеты и попросился на самый горячий участок. Теперь Ростик, Ким, Пестель и он держались вместе. Сообща ели, стояли на постах, ходили в патрули, работали в нарядах, даже спали, согревая друг друга. Оказалось, что думают они тоже почти одинаково. Хотя лучше всего по этой части получалось, конечно, у Пестеля.

Лейтенант Достальский тоже выделил этих ребят из общей массы. Сначала он придирался к ним, полагая, что это компания обычных «сынков». Но когда выяснилось, что ребята справляются с делом лучше других, размяк и все чаще стал появляться по вечерам у костерка в «их» окопчике. В темноте активность богомолов спадала, стрельба становилась редкой. Устанавливалась относительная тишина и покой, которые каждый использовал как мог. Можно было даже домой сбегать, но Достальский предупредил, что самоволки посчитает дезертирством, а это были уже не игрушки. Как-то в начале июля, когда они пережевывали первый за два дня горячий ужин — давленая картошка с огурцами и тушенкой, — появился лейтенант. Он уселся на краю окопчика, посмотрел в сторону степи и внезапно спросил:

– Интересно, что им нужно? Они толком даже не атакуют... Если бы не приказ, я бы вообще не стрелял.

Пестель, которому, несмотря на худобу, всегда хотелось есть, вытер свой котелок корочкой хлеба, сунул ее в рот и промямлил:

– Они пытаются украсть рельсы.

Достальский недоверчиво хмыкнул.

– Зачем им рельсы?

– Не знаю. Но за последнюю неделю они сообразили, что в открытую им этого не сделать, и стали рыть подкоп.

– Тактику сменили? — заинтересовался Антон.

– Я заметил, тактику они сменили еще недели две назад, когда стали трупы уносить, — отозвался лейтенант, закуривая горькую, дешевую папиросу «Север». Ким лениво сказал, поглядывая в небо:

– Трупы они уносили с самого начала, потому что в них застревают наши пули.

Лейтенант чуть не поперхнулся дымом.

– Что?

– Моя гипотеза звучит так, — сказал Пестель, наконец прожевав свой хлеб. — Тут очень мало металлов, вот они и посылают наименее ценных членов общины...

– Животных, — поправил его Ростик. — Ты забыл про хрюшек, которые раньше всех появились.

– Их же богомолы прогнали? — спросил лейтенант.

– Хрюшки принадлежали богомолам, когда они кончились, богомолам пришлось самим ходить.

– Посылают членов общины, — продолжил Пестель, — чтобы добывать из них металл.

Лейтенант поднялся в полный рост и попытался хоть что-нибудь рассмотреть в темноте. Ничего он, конечно, не увидел, но какие-то новые идеи у него в голове определенно завелись.

– Значит, чем больше мы стреляем...

– Тем вернее привлекаем их к себе, — подтвердил Ким. — А началось все, безусловно, с их попыток раскрутить рельсы.

– Не сразу же они сообразили...

– Похоже, они не знали принципа болта и гайки, — пояснил Пестель. — Нам кажется, что это просто, а на самом деле это целый принцип — вращательное движение, разъемное соединение, да еще необходимость гаечного ключа, которого у них не было...

– Да, проржавели они там, наверное, будь здоров, — подал голос Антон.

– Но ведь не только рельсы, но и колючая проволока, и часть самих укреплений по периметру сделаны из металла, — гнул свое Достальский. — Что же, эта война вообще никогда не кончится? Мы так и будем?..

Пестель вздохнул, собирая котелки в кучку, чтобы было удобнее нести на мойку.

– Я думаю, дело тут не в металле. А в войне. Мы каким-то образом противопоставили себя здешним зверям. И перевели мирное соседство в вооруженный конфликт.

– А как бы ты сделал? — спросил Антон. Собственно, ни для кого, кроме лейтенанта, этот разговор новым не был. С вариациями он повторялся раз в три-четыре дня.

– Нужно не противостоять этому миру, а включиться в него. Попытаться торговать, может быть, даже платить дань.

– Глупо, — отозвался лейтенант и нахмурился. — Мы не знаем, какую дань с нас потребуют. А вдруг?..

– Вот с этого обсуждения мы бы и стали узнавать законы этого мира. А что сейчас — глухая оборона? Потеря всех возможностей развития?.. Сейчас умнеет только наш противник. Мы же деградируем, и чем дальше, тем вернее.

– Ты, кажется, ведешь пораженческие разговоры?

Вдруг Антон так неприлично заржал, что даже Достальский, похоже, смутился. Все-таки Ким не мог не использовать момент:

– Верно, командир. Он спит и видит, как бы ему перебежать к насекомым. Я бы выяснил, нет ли в его сидоре пачки долларов, полученных за предательство.

– У него тяга к их красоткам, — вмешался Антон.

– Я тоже за ним наблюдаю... Мне кажется, ему обещали полпроцента от захваченного тут металла, — поддержал приятелей Ростик. — По здешним масштабам это настоящее состояние!