Так он и уснул, выронив перо и погрузившись в свои мысли, и, когда веки его сомкнулись, он увидел себя в Мручинцах, в саду, он с Аделей шли под сенью деревьев… Но — о чудо! — оглядываясь, он всякий раз видел одетую в ее платье, улыбающуюся ему Сару. Напрасно Стась, понимая, что это сон, гневно старался отогнать назойливое виденье, восстановить истинную картину прошлого — вместо Адели рядом с ним все время шла прелестная еврейка, устремив на него черные свои глаза.

Жизнь Станислава текла однообразно и тихо, подобно тому как вращаются стрелки часов, с виду неподвижные, а на самом деле непрестанными и незаметными шажками идущие все вперед и вперед. Его стихи, проданные за упомянутую нами огромную сумму, наконец начали печатать в знаменитой типографии соперников Манеса Ромма, у неуловимого Двожеца. Каждый день на чердак Давидова дома приносили корректуры с невероятными искажениями мыслей и слов поэта; правя их и раздражаясь, Станислав проходил уже не первое испытание стойкости в борьбе с тысячами опечаток, плодившихся одна из другой.

Понемногу росла и скромная слава нашего писателя в кругу пока еще узком, расходясь благодаря его товарищам по городу и кое-кому даже начиная колоть глаза. Опубликованные в Альманахе стихи, которые теперь должны были появиться в более объемистом отдельном сборнике, уже создали ему известность: с ним старались познакомиться, на него смотрели с удивлением, как смотрят на диковинного зверька или на невиданное причудливое растение.

Не раз такие взгляды вгоняли юношу в краску и причиняли неловкость — он чувствовал в них больше любопытства и недоумения, чем симпатии. Чаще всего его встречали насмешливой полуулыбкой, как человека, страдающего легким умственным расстройством или отмеченного каким-то чудачеством. Никто не ценил отваги, с которою он ринулся на тернистый путь, сулящий в награду лишь некоторую известность имени да множество вседневных жертв, равнодушие окружающих и непризнание заслуг. Каждый встречный имел для будущего литератора в запасе какой-нибудь совет, вроде средства от зубной боли, — у одного был готовый сюжет для поэмы, у другого идея романа, у третьего план грандиозного произведения, которое необходимо написать и лишь оно одно сможет прославить имя автора, тот указывал замечательный образец для подражания, этот предостерегал, чего следует избегать, и каждый мнил, что он способен направить поэта на должный путь.

Однажды утром, весь запыхавшийся, ввалился Щерба в его каморку и потребовал, чтобы Стась живее одевался, — лицо Павла сияло, он потирал руки.

— Чего тебе от меня надо, Павел? — в тревоге вскочив с постели, спросил Станислав.

— Я пришел к тебе с весьма загадочным, но многообещающим приглашением князя Яна.

Шарский весь вспыхнул, вспомнив это имя, названное Ипполитом при виде молодого щеголя, сидевшего с Аделей в экипаже.

— Что же он от меня хочет? — спросил Станислав довольно неприязненным тоном.

— Да я, по правде сказать, не знаю, — смутился Щерба. — Вчера вечером прислал к нам человека, видно, думал, что ты еще живешь с нами, и передал, что желает тебя видеть… Назначил явиться нынче утром, так что одевайся и иди к нему.

Шарский всерьез задумался, но все же решил пойти. У Щербы он узнал, где находится дом князя Яна, и они быстро зашагали по Замковой улице; у Замковых ворот Стась простился со своим верным другом, уже мечтавшим о всяческих благах, которые встреча эта принесет Шарскому.

Князь Ян жил в красивом каменном доме, один занимал его весь — принадлежа к сливкам аристократии и высшего общества, он вел образ жизни соответственно своему общественному положению. Сирота, выросший под надзором опекунов, но получивший прекрасное воспитание — ему и на родине не жалели денег на учителей, и за границу отправили после завершения домашнего образования, — он был ничем не хуже и не лучше людей своего круга. И сердце у него даже было доброе, и наклонности благородные, но умом он не блистал, а так как вырос в мире, где талант, возможно, и не погасят, но средние способности едва ли могут развиться, то стал похож на тысячи своих сверстников, как бы отштампованных по одному аристократическому образцу. Ревностный почитатель светских условностей и приличий, соблюдавший до мелочей принятый в обществе этикет, он устроил себе жизнь по общему шаблону, жил на манер всех богачей, не стремясь ни к чему высшему, ничего иного не желая, не ощущая недостатков и пустоты своего существования. Глубокие страсти были ему чужды, он любил развлекаться, веселиться, предаваться лени, франтить, повесничать, вкусно есть, иногда хлебнуть лишнего, играть в карты, а главное — ни о чем не тревожиться и не трудиться!

Убранство его жилища могло служить примером хорошего вкуса и изящества, так же как экипаж и платье, всегда по последней моде сшитое и самое элегантное в городе. Жил — князь по-холостяцки, но его вечеринки, чаепития, вист, званые ужины пользовались большим успехом. В целом, как можно догадаться по этой короткой характеристике, князь Ян не обладал никакими примечательными качествами, даже как бы стремился к тому, чтобы стушеваться, смешаться с толпою светских щеголей и не привлекать к себе внимания.

Тяжко было Шарскому проходить по вестибюлю мимо строгих мин, взглядов и шепота слуг, вид у которых был намного более барский, чем у него, а минута ожидания в небольшой гостиной показалась ему веком. Наконец лакей отворил дверь, и Станислав был допущен в блиставшие изысканным убранством апартаменты. Ему пришлось пройти целый ряд покоев до спальни князя, которого он застал еще в шлафроке, в золотистой восточной шапочке, с сигарой во рту и с французской книгой — в окружении собачек, безделушек, флаконов, кресел, козеток, всяческой модной дребедени, посреди которой бедный студент почувствовал себя крайне неловко. Князь учтиво поднялся ему навстречу, подвинул кресло, но, казалось, был несколько озабочен, с чего начать разговор.

— Прошу извинить, — произнес он наконец, — что я вас потревожил, мне нужен человек для одной работы, полулитературной, полуисторической, а так как мне о вас говорили очень много лестного и имя ваше мне запомнилось, ибо оно мне не чужое, я и решился вас пригласить…

Станислав отвесил поклон.

— Право, не знаю, как бы это вам объяснить, о чем я собираюсь просить вас… Я, видите ли, хотел бы иметь историю своей семьи, — несколько тише прибавил князь.

Шарский, сильно покраснев, с удивлением посмотрел на него.

— Наш род, — чуть живее, но весьма мягким тоном, продолжал князь Ян, — как в этом можно убедиться по хроникам, гербовникам и фамильным архивам, занимал в истории страны довольно видное место… дал много знаменитых личностей… Не взялись бы вы написать для меня короткий историко-генеалогический очерк? А за время, потраченное на эти занятия, я постарался бы вас, по мере своих возможностей, вознаградить.

— Ваше сиятельство, — после минутного размышления, расхрабрившись, возразил Станислав, — до сих пор мне еще не приходилось наниматься писать за деньги по чьим-то указаниям, и я не понимаю, как можно продавать для этого свое перо. Да, я беден, я не скрываю, что даю уроки за скудную плату, но, на мой взгляд, одно дело продавать час своего времени, а другое — отдавать внаем перо…

На лице князя изобразилось величайшее смущение.

— Но самое главное, — заключил Шарский, — начинание такого сорта имеет для меня еще одну непреодолимую трудность: взявшись за подобный исторический очерк для члена данной семьи, я должен буду превратить его в панегирик и отказаться от истины и своих убеждений, заботясь лишь о том, как бы вывести в самом привлекательном свете прошлое вашего рода, которое, возможно, не всегда было безупречно и достойно похвал, хотя, возможно, и блистало исключительным героизмом.

Ответ Станислава, пожалуй, был слишком резок, князя Яна эти слова задели за живое, и при всей своей природной мягкости он густо покраснел, сжал губы, давая понять своим видом, что оскорблен.