А тете предлагал то отдохнуть, то под благовидным предлогом высылал из гостиной.
Оставшись наедине со мной, он смотрел на меня маслеными глазами. Я подтрунивала над ним, шутила, бросала на него томные, исполненные нежности взгляды, в то время как губы кривила насмешливая улыбка, чем и покорила его окончательно.
Так прошел день. Под вечер, гляжу, тетя сидит в углу и дуется на ротмистра. Я подошла к ней, она пронзила меня взглядом и отвернулась.
Я прикинулась невинной овечкой и сделала вид, будто ничего не понимаю. Вечером атмосфера в гостиной была натянутая; тетушка жаловалась на головную боль и вскоре ушла к себе. Ротмистр тоже исчез.
Мама, барон и я разошлись по своим комнатам в обычное время. Только расплела я косы и собиралась снять платье, как входит Пильская.
— Панна Серафина, пожалуйте к барыне.
— Сейчас? Что-нибудь случилось? Пильская погрозила мне пальцем.
— Что это вы, барышня, вытворяете?
— Я?! Вам, верно, помстилось.
— Ну, ну, недаром барыня гневается.
— Я знать ничего не знаю.
— Ступайте, ступайте, — скороговоркой сказала она и шепнула на ухо. — И смотрите, ни в чем не признавайтесь, хотя я убеждена, что вы виноваты.
Напевая, вошла я к маме. Посреди комнаты стояла тетя и, завидя меня, воскликнула:
— Слушай, Серафина, ты не по летам коварна и хитра! Что же дальше-то будет?.. Как ты смеешь кокетничать с ротмистром?..
— С ротмистром? — все так же непринужденно-весело вырвалось у меня. — Право, тетя, это просто смешно.
— Ах, тебе смешно! — возмутилась она. — Я нарочно подговорила Пухалу прикинуться, будто он волочится за тобой. А сама за дверью стояла и подглядывала, какая замечательная актерка моя племянница… Ты en toute perfection[35] вошла в роль.
Голос у нее был сердитый.
— Но тетечка… — перебила я ее, — тебе показалось…
— Восемнадцать лет и уже такая кокетка…
Мама строго посмотрела на меня.
— Мама, неужели ты веришь этому?
— Я думаю, виной всему твоя неопытность и наивность, — сказала мама. — Не сомневаюсь: ничего дурного у тебя не было на уме, но, дитя мое, ты раз и навсегда должна запомнить: женский взгляд — опасное оружие и пользоваться им надо осторожно.
— Она совершеннейший бесенок! — воскликнула тетя. — Ее надо поскорей выдать замуж, иначе… посмотришь, что будет…
— Тетечка, миленькая, дорогая! — встав на колени и обнимая ее, говорила я. — Ведь ротмистр немножко… лысый… Как же может он мне нравиться? А ты говоришь, я с ним заигрывала…
— То-то лысый! — сердито оборвала меня тетя. — Однако шушукаться с ним и глазки строить тебе это не помешало.
Я поклялась ей никогда больше даже не смотреть в его сторону, и она меня простила.
Положение было довольно щекотливое, но забавное, и я почувствовала уверенность в своих силах. Мама закусила губы, я видела, что она не сердится.
Пожелав маме с тетей спокойной ночи, я удалилась.
Тетя осталась у мамы.
В смежную с маминой спальней гардеробную ведет дверь — совсем тонкая, — и Пильская, когда ей нужно, подслушивает оттуда. И вот, вбежав на цыпочках в комнатушку Пильской, я обняла ее, расцеловала и, растолковав, что у мамы с тетей непременно будет разговор обо мне, прокралась в темную гардеробную и приложила ухо к двери.
Они в самом деле заговорили обо мне. Сначала послышался тетин голос.
— Ты ведь знаешь, — начала она, — женщины в нашем роду очень рано созревают. Пора подумать о будущем Серафины. В этом злополучном пансионе она просветилась сверх всякой меры. Из ее слов и по глазам видно, что она жаждет блистать в свете, развлекаться, ей не терпится, что называется, наслаждаться жизнью. Надо ее замуж выдать, и чем скорей, тем лучше. Ты говорила, у ее отца матримониальные планы… Смотри, как бы он не — опередил тебя…
У меня бешено колотилось сердце. На минуту водворилось молчание. Слышно было, как мама вздохнула.
— Не стану скрывать от тебя… — после небольшой паузы сказала она. — Серафина ничего еще не знает. Во Львов я ездила с целью забрать ее из пансиона, хотя ей этого не сказала. Зачем будоражить девочку прежде времени? Так вот, наш добрый гений — дорогой, неоценимый барон… он любит Серафину, как родную дочь…
Тетя кашлянула. Наступило минутное молчание.
— Ты, верно, слыхала о молодом владельце Гербуртова, Заборова и многих угодий, — продолжала мама.
— Слышала мельком. — Тетя понизила голос. — Но он, говорят, не в своем уме…
— Неправда! Злоязычный поклеп! — перебила ее мама. — Выглядит он, правда, по причине слабого здоровья не очень авантажно. В детстве у него был небольшой горбик, но в заграничной лечебнице ему спину выпрямили, и теперь он ничем не отличается от прочих молодых людей. Осанка правильная, наружность приятная, хотя он бледноват немного. Умом он не блещет и для своих двадцати с лишним лет чересчур простодушен, но у него хорошие манеры, несколько миллионов капитала, имя знатное, и для такой егозы, как Серафина, он самый подходящий муж.
Барон уже переговорил с его дядей. Тот спешно хочет его женить, чтобы род не прекратился. Наши глупые барышни не оценили его, потому и отвергают… Им писаных красавцев подавай, а он, как я уже говорила тебе, очень наивен… Барон уговорился с его дядей, что они приедут в Карлсбад. И там как бы случайно познакомятся с Серафиной. Юноша, несмотря на слабое здоровье, d'une complexion tres amoureuse[36] и, конечно, не устоит перед Серафиной. А я велю ей быть благоразумной. Я считаю это дело решенным.
Тетя молчала.
— Ну что ты об этом думаешь?
— Не знаю, что и сказать тебе. Вряд ли он понравится Серафине. По слухам, наружность у него несколько… необычная. На один глаз он слеп, а другим едва видит.
— Это тоже вранье! — перебила мама. — Он попросту близорук, как и многие другие, вдобавок у него слабое здоровье и цвет лица неважный. Зато он добрый, славный юноша. И по-французски говорит очень бегло… Конечно, в обществе он не блистает… не светский лев. Но на что нам львы? — прибавила она. — Чтобы терзать нас… Краснобаи, вроде моего, с которым невозможно жить вместе, или умники, как твой, который шпионит за тобой и житья тебе не дает.
— Серафина молода и красива, а этот урод…
Они засмеялись и перешли на шепот. Должно быть, мама убедила тетю, потому что та больше не возражала.
Я собралась уже уходить — у меня голова шла кругом от всего услышанного, — но тут опять послышался тетин голос:
— За откровенность отплачу тебе тем же. Новость эту привез ротмистр, но мне не хотелось тебя огорчать. Противный волокита, голову готова дать на отсечение, он уже заранее, на всякий случай заигрывает с Серафиной… Ох, уж эти мужчины!.. Веришь ли, я узнала, он изменяет мне с актеркой во Львове. Знаю и все-таки не могу плюнуть ему в физиономию и расстаться с ним!
— Прости, ты хотела сообщить новость…
— Да, это было, так сказать, лирическое отступление, — со вздохом заметила тетя. — Так вот, во Львове ходят слухи, будто отец Серафины сватает ее шестидесятилетнему генералу фон Штален. Ты, наверно, о нем слыхала: богач, пользуется большим влиянием при дворе, словом, человек известный. Надо тебе заметить, генерал не спутницу жизни себе ищет, а молодую, красивую особу, умеющую вести себя в обществе, для представительства, для карьеры. При дворе с помощью женщины многого можно достигнуть… Понимаешь?..
— Негодяй! — вскричала мама. — Это вполне в его духе. Готов родную дочь продать… В его представлении, тут нет ничего предосудительного, напротив, он считает, что таким образом она получит доступ в высший свет, удостоится монаршей милости! Но я не позволю ему compter sans son hote[37]. В Карлсбаде мы обручим Серафину.
— Ротмистр говорит: генерал с отцом Серафины тоже собираются в Карлсбад. Видишь ли, мне случалось встречать генерала в обществе, конечно, каков он a huis clos[38], судить не берусь, но на людях — нарумяненный, набеленный, напомаженный, в парике, в корсете, со вставными зубами и подложенной ватой грудью он выглядит не старше пятидесяти лет. К тому же он остроумен, любезен, умеет обходиться с женщинами. Такой понравится Серафине скорей, чем придурковатый Оскар.