— Вы с ним знакомы?

— Встречался не раз в обществе… У наместника его принимают с холодной любезностью, — так у нас относятся или к людям сомнительного происхождения, или к эмигрантам: им, даже если они получили австро-венгерское подданство, все равно не прощается первородный грех.

Ротмистр долго еще разглагольствовал, но то были лишь его домыслы. Я больше не возвращалась к этому разговору, понимая его полную бессмысленность. Но мама с тетей не оставляли эту тему, стараясь выведать мое мнение. Ясно одно: они не одобряют меня.

Может, если бы они не отговаривали меня, я из духа противоречия передумала бы, поостереглась, а так они только подлили масла в огонь, и в глубине души я укрепилась в своем решении.

Наверно, и папа тоже повлиял на меня, пробудив если не честолюбие, то любопытство…

Перед самым моим отъездом, как видно, желая выставить своего приятеля в выгодном свете, папа сообщил мне забавную вещь: будто бы Молачек признался ему, что не ревнив.

Мне горько было слышать это. Значит, он меня совсем не любит, ибо любовь всегда ревнива, — и ему нужна не жена, а красивая кукла и состояние. Но, боюсь, папа сам выдумал это, рассчитывая расположить меня в его пользу.

Я хотела завтра же уехать, но мама упросила меня остаться. Погода мерзкая. Идет мокрый снег, метет…

15 ноября

По приезде домой я не застала папу, благодаря чему могла немного отдохнуть и прийти в себя. Вернувшись в полночь, когда я уже лежала в постели, он попросил через Юльку разрешения зайти хотя бы на минутку.

— Ну как съездила? — спросил он. — Что сказали мать с теткой?

— Они не знают барона, но обе отговаривают меня идти за него.

— Так я и предполагал… Он не в их вкусе.

— Я тоже далеко не в восторге от него. Папу так и передернуло.

— Ну, хорошо, какое ждет тебя будущее? — с раздражением спросил он. — Мы с матерью состаримся и помрем, ты останешься одна, как перст на белом свете — ни родных, ни близких. Облапошат тебя разные авантюристы да прихлебатели, ксендз и тот станет с тебя деньги тянуть…

— А кто поручится, что барон Молачек не авантюрист? — отвечала я. — Что он из себя представляет, откуда взялся, никому не известно.

— Что ты городишь? — вскричал отец и воздел от возмущения руки. — То, чего достиг человек в настоящем, лучшее свидетельство его прошлого. Теперешнее положение барона рекомендует его с самой хорошей стороны. Придворных званий и титулов не удостаивают проходимцев…

— На этот счет существуют разные мнения…

— Теперь выслушай меня и не перебивай, — напоследок сказал отец. — Барон, человек в высшей степени деликатный и щепетильный, обратился к самому гофмейстеру… графу, которого все знают, и попросил замолвить за него словечко. Так вот, гофмейстер собственной персоной прибыл сюда в качестве свата. Какое тебе еще нужно поручительство?

Видя, что я устала и хочу спать, отец пожелал мне спокойной ночи, отложив разговор на завтра.

16 ноября

Сегодня у нас обедал граф, он когда-то был знаком с папой… Вместе с ним прибыл и мой Молачек. Вчера, предуведомляя меня о предстоящем визите, папа сказал, что гофмейстер двора его императорского величества приехал с единственной целью походатайствовать за своего друга. Хотя они явились одновременно и, видимо, коротко знакомы, Молачек в присутствии гофмейстера стушевался и сник, а тот ни словом не обмолвился о своем друге.

Такая странная — безмолвная — рекомендация неприятно меня задела, и после обеда, когда подали черный кофе, я подсела к графу в надежде вызвать его на разговор о бароне.

Судя по всему, граф человек почтенный и принадлежит к большому свету. Когда мы с ним уединились, он с нескрываемым любопытством посмотрел на меня и пробормотал какую-то любезность, вроде того что, дескать, рад за барона, который удостоился счастья назвать Своей женой такую очаровательную особу. Я сочла нужным дать ему понять, что это дело еще не решенное. При этом я испытующе посмотрела на него. И по лицу его пробежала тень смущения. Я ждала, что он скажет о Молачеке, и, путаясь в словах, он заверил меня, что барон увлечен мной… сочтет за честь… будет бесконечно счастлив… и тому подобное; ничего более определенного я от него не Услышала.

Вместо обстоятельного разговора о бароне, на который я рассчитывала, но который граф счел излишним, он стал распространяться об удовольствиях столичной жизни.

— По моему глубочайшему убеждению, жить стоит только в большом городе. А в таком захолустье, как Львов, pardon de l'expression[70] нет ни прелести деревенской жизни, ни удовольствий городской. Надеюсь в самое ближайшее время видеть вас в Вене, — сказал он таким тоном, словно уже все решено и он приехал нас благословить.

После обеда он распрощался и был таков.

Проводив его, отец вернулся с торжествующим видом. Теперь, считает он, никаких сомнений быть не может.

Я сказала, что не удовлетворена разговором с графом, но он рассердился. Мне это уже порядком надоело, — так или иначе, пора кончать.

17 ноября

Ни минуты нет покоя.

В полдень доложили о бароне. Я поняла: настал решающий миг, и попыталась собраться с мыслями, но, сама не знаю почему, меня охватило смятение, и, выйдя к нему, я не была уверена, отвечу ему отказом или согласием.

Я положилась на судьбу, — она всегда играла моей жизнью по своей прихоти, наверно, оттого, что обуздать ее у меня недоставало воли.

Лицо мое, когда я вышла к нему, не выдавало волнения, оно было, как всегда, спокойно, задумчиво, словно я ни о чем не догадываюсь. А он, точно в ожидании приговора, устремил на меня покорный, умоляющий взгляд. Признаться, его смиренная поза меня подкупила.

Я, как водится, заговорила о погоде. Но ему явно было не до светской болтовни.

— Вы, наверно, догадываетесь о цели моего визита, — после минутной паузы сказал он. — Моя судьба в ваших руках… Я не самонадеян и понимаю, что не достоин вас, но, поверьте мне, я сумею оценить вашу жертву и в благодарность посвящу вам остаток дней своих…

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я протянула ему руку. Он судорожно схватил ее и поцеловал.

— Присядьте, пожалуйста, — сказала я, — мне хотелось бы оговорить некоторые условия…

— О чем вы говорите! Я заранее на все согласен. Ваша воля, ваше желание для меня — закон. У меня к вам только одна просьба: не откладывать свадьбу.

— Однако я считаю своим долгом предуведомить вас… — помолчав, начала я опять.

— Слышать ничего не желаю! — перебил он меня. — И клянусь исполнять все ваши желания. Даю вам честное, благородное слово!

Тут в комнату вошел папа — небось подслушивал под дверью — и кинулся обнимать и целовать сначала меня, потом будущего зятя. Лицо у него так и сияло от счастья. А у меня, как от недоброго предчувствия, сжалось сердце. Я высказала желание обвенчаться на дому, без посторонних и сразу же уехать в Париж.

Папа за то, чтобы сначала поехать в Вену и быть представленной ко двору, но у меня нет подходящего для такого случая наряда. Барон обещает все устроить. Папа будет нас сопровождать.

18 ноября

Скоро рождественский пост, и, если понадобится, барон намерен просить папского нунция в Вене разрешить нам обвенчаться. Свадьба состоится через две недели. Молачек (как это ужасно звучит: баронесса де Молачек!) едет по делам к себе в деревню, потом — в Вену и вернется за несколько дней до свадьбы. Мне не хотелось бы, чтобы о моей свадьбе знали в городе, но, боюсь, это уже ни для кого не тайна. Маленький городишко подобен пустой комнате, в которой малейший звук отдается гулко.

Послала Юзе записочку, прося ее наведаться ко мне, и она не замедлила прийти.

— Что я тебе скажу… — начала я, кидаясь ей на шею.

— Кажется, я догадываюсь, — отвечала она.