Составление С.Л. Удовик

Научный редактор кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН О.Ю. Артемова

Перевод А.П. Хомик под редакцией О.Ю. Артемовой

Данное издание выпущено в рамках программы Центрально-Европейского Университета «Translation Project» при поддержке Центра по развитию издательской деятельности (OSI — Budapest) и Института «Открытое общество. Фонд Содействия» (OSIAF — Moscow)

Перепечатка отдельных глав и произведения в целом без письменного разрешения издательства «Рефл-бук» запрещена и преследуется по закону.

В данный сборник вошли избранные работы Бронислава Малиновского:

«Magic, Science and Religion» в Science, Religion and Reality, изданной James Needham, Macmillan Company, 1925.

«Myth in Primitive Psychology», W.W.Norton and Co., Inc., 1926.

«Baloma, the Spirits of the Dead in the Trobriand Islands», The Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland, Vol.46, 1916.

«Obscenity and Myth» в Sex and Repression in Savathe Society, London, Routledge and Kegan Paul, 1927, pp. 104-34.

«Myth as a Dramatic Development of Dogma» в Sex, Culture and Myth, New York: Harcourt, Brace & World, 1962, pp.245-65.

Бронислав Малиновский (1884–1942) — виднейший представитель британской социальной антропологии (этнологии), родившийся и выросший в Польше. Вряд ли кто другой, за исключением разве что Дж. Фрэзера, Ф.Боаса и А. Рэдклиффа- Брауна, оказал столь значительное влияние на развитие теории и практики мировой этнологии и вряд ли кто столь глубоко чтится современным международным этнологическим сообществом. Между тем, на русском языке его блестящие труды ранее почти не публиковались (преимущественно по соображениям идеологического характера), и наш читатель практически незнаком с достижениями его исследовательского метода, получившего название функционального и давшего начало мощнейшему научному направлению — функционализму. Предлагаемая книга стремится хотя бы отчасти восполнить этот печальный пробел.

В ней читатель найдет яркие и живые описания обычаев, обрядов, верований, рациональных знаний и навыков, эмоциональной жизни и интеллектуального творчества населения далекого и экзотического уголка Океании — Тробрианского архипелага, коралловых атоллов Южных морей. Автор жил бок о бок с этими «людьми каменного века» — его походная палатка ставилась рядом с их живописными хижинами. Он делил их горести и радости, изучил из язык и свободно обсуждал с ними сокровенные и интимные стороны человеческого бытия. Самые сложные философские идеи и самые тонкие теоретические обобщения вплетены в этой книге в контекст колоритнейших этнографических реалий и воспринимаются с не меньшим увлечением, чем впечатляющие картины традиционной жизни меланезийцев.

Предисловие Р.Редфилда и аналитические статьи И.Стренски и К.Леви-Строса раскрывают перед нами значение неоценимого научного вклада Б.Малиновского.

О. Ю. Артемова

Магия слова Бронислава Малиновского[1*]

Никто из авторов нашего времени не сделал больше Бронислава Малиновского для сведения воедино теплой реальности человеческой жизни и холодных абстракций науки. Его работы стали почти незаменимым связующим звеном между нашими представлениями о далеких, экзотических народах, какими мы считаем наших соседей и братьев, и концептуальным и теоретическим знанием о человечестве. Талантливый новеллист обычно ярко рисует образы конкретных мужчин и женщин, но при этом не облекает свое спонтанное и глубокое понимание людей в форму научных обобщений. Исследователь же жизни социальной, напротив, по большей части предлагает общие определения, но не знакомит с реальными людьми — нет эффекта присутствия рядом с ними, когда они, скажем, выполняют свою работу или произносят свои заклинания — что может сделать абстрактные обобщения поистине выразительными и убедительными. Талант Малиновского двоякий — это и дар, которым обычно наделены художники, и способность ученого увидеть и выразить общее в частном. Читатели работ Малиновского знакомятся с рядом теоретических подходов к религии, магии, науке, обрядам и мифам, получая и вместе с тем живые впечатления о тробрианцах, чью жизнь Малиновский так очаровательно изобразил.

«Я хочу пригласить моих читателей, — пишет Малиновский, — выйти из душного кабинета теоретика на открытый воздух антропологического поля…» «Антропологическое поле» здесь, — это, как правило, Тробрианские острова. Вслед за Малиновским идя на веслах по лагуне, наблюдая за туземцами, работающими на полях под палящим солнцем, следуя за ними в джунглях и вдоль извилистого берега моря или среди рифов, мы быстро познаем их жизнь.

Эта жизнь, которую мы познаем, — одновременно и жизнь тробрианская, и жизнь обычная человеческая. Нередко адресуемые Малиновскому критические замечания о том, что он делал обобщения на основе единственного частного случая, во многом теряют свою силу, если допустить, что существует некая общечеловеческая природа и некая универсальная модель развития культуры. И ни один автор, пожалуй, не подтверждал убедительней правомерность такого допущения. Когда необычная проницательность сочетается с терпеливым и настойчивым изучением всего, что прочие ученые мужи когда-либо писали о других обществах, можно многое узнать обо всех культурах, рассмотрев лишь одну, обо всех людях, постигнув немногих.

Малиновский наблюдает людей, затем снова обращается к книгам и снова наблюдает людей. Он наблюдает людей отнюдь не за тем, чтобы увидеть то, что, по утверждениям книг, он должен увидеть, как это нередко делают другие (если, конечно, они вообще наблюдают людей). Эклектизм теории Малиновского искупается тем, что человеческая реальность, к которой он вновь и вновь возвращается, не может в полной мере быть постигнута единым теоретическим усилием. Посмотрите, как в блестящем очерке «Магия, наука и религия» излагаются различные взгляды на религию, высказывавшиеся Тайлором, Фрэзером, Мареттом, Дюркгеймом, и как, вместе с тем, на этих страницах религия предстает куда более многомерной, чем в любом отдельно взятом из описаний этих антропологов. Религия — это не только то, как люди объясняют свои сны и видения и проецируют их в реальность; это не только вид духовной силы — некая мана; нельзя ее рассматривать и исключительно в контексте социальных связей; нет, религия и магия — это пути, по которым человек, будучи человеком, должен следовать, чтобы сделать мир приемлемым для себя, управляемым и справедливым. И мы обнаруживаем истинность такого многостороннего взгляда в хитросплетениях обряда к мифа, работы и культа этого, теперь хорошо известного, островного мира Новой Гвинеи.

Возможно, метод Малиновского не удовлетворяет требованиям формальных стандартов научного подхода, потому что он всегда остается верен реальности одного обстоятельно обсуждаемого и близко известного ему примера. Если и есть у него сопоставление аборигенов Тробрианских островов с другими человеческими сообществами, то, главным образом, косвенное. Материалы о Тробрианских островах, хотя и обильные и богатые, нигде не представлены так, чтобы из них можно было бы извлечь исчерпывающую информацию или сделать тематическую сводку. Эти записки не позволяют также подбирать примеры в соответствии с собственными запросами. Нет в них и научной аргументации в строгом смысле.

Клайд Клакхон[2] охарактеризовал этот метод как «подробно изложенный анекдотический случай, который удачно вставлен в широкий антропологический [этнологический] контекст». Хорошо сказано. Ниже мы увидим, как часто удачное социологическое обобщение или глубокое постижение сути человеческого поведения оказываются результатом яркого впечатления автора о каком-либо простом событии, которое ему довелось наблюдать на этих островах. Так, научный очерк о языке строится на описании ловли туземцами рыбы в лагуне; эпизод о любопытных тробрианцах, которые один за другим пробираются к посадкам ямса, заслышав о появившемся там привидении и ничуть не испугавшись его, и несколько других подобных рассказов кладутся в основу научного анализа представлений о духах мертвых в самых разных ракурсах. Нас убеждает не формальное обоснование, а следование за Малиновским, когда он демонстрирует значение и роль верований и обрядов в обществе, которое, будучи чуждым для нас, тем не менее воспринимается нами как иная форма нашего собственного.