В то утро, вспоминал потом подпасок, Иаков был не в своей тарелке. Дочь, принесшую ему еду, против обыкновения не приласкал. Домашнюю лепешку, сказав, что сырая, выбросил, а жену выругал. Разозлился он, вроде бы, прочитав записку от Гиты. Овец, сказал, погоним сегодня в распадок, но когда уже собрались, переменил решение. Подпаску велел идти в распадок, а сам с частью гурта двинулся к Черной балке. Мальчика это удивило: трава там чахлая и склоны крутоваты, только ноги ломать. Однако спорить он не стал. Часам к восьми он пригнал стадо обратно, но Иакова еще не было. Не пришел он и в девять. А около десяти его собака пригнала отару. Подпасок почуял неладное, вот только на ночь глядя выходить не решился. А на рассвете, по дороге в балку, он встретил подводу табачника, и тот довез его до места. Вот и вся история. В восьмом часу Гиту разбудил стук в окно. В ту ночь, как ни странно, она спала крепко. «Не могла ее добудиться», – рассказывала потом соседка. Когда Гита наконец вскочила, то сразу все поняла и через минуту уже сидела в таратайке. Табачник правил лошадью молча, словно язык проглотил. По дороге их обогнали две машины, полицейская и «скорая».

До костей пробирают ночи в Сирийской пустыне. В палатке арабов-кочевников, освещенной вонючим кизяком, за занавеской, отделявшей их от мужчин, жались друг к дружке жены Абдуллы. Ту, что размочила для Тео в воде створоженный катыш, звали Бесим. В гареме она была третьей – досталась по наследству младшему брату после гибели старшего. С детьми в придачу. Тео отпивал прокисшее молоко, отчего делалось совсем зябко, и вдруг проваливался в забытье, из которого его выводили азартные крики игроков.

Почему Иаков поступил наперекор жене? Тео пытался собраться с мыслями. Ведь она писала ему в записке…

Верблюжье одеяло сейчас бы пригодилось. Он узнал его на развале в Сук-эш-Шуюхе, но кто бы ему поверил? Никогда не говори правды, учил его Абдулла, мы народ хитрый.

…и неспроста он так разозлился на Гиту…

Там же, на «базаре шейхов» в Сук-эш-Шуюхе, где под ногами хрустела соль, единственное спасение от полчища термитов, к нему подскочил какой-то оборванец с нехорошим блеском в глазах и вызвался проводить его к Древу познания добра и зла. Чтобы отвязаться, Тео дал себя привести к могучей акации, на стволе которой виднелись свежие зарубки.– Кто-то хотел его срубить, – хихикнул провожатый. – Может, все повернулось бы по-другому?

Таратайка остановилась у обрыва, дальше надо было пешком. Медицинская бригада в полном составе сидела в машине, откуда долетала легкая музыка. Шофер ощупал Гиту взглядом ценителя. Двое в форме производили замеры. Сержант отвел угол простыни, чтобы Гита могла опознать мужа. На всякий случай табачник обнял ее за плечи. Потом капитан задавал ей разные вопросы, а сержант что-то искал в кустах. – Интересно… – Он вертел в руках обструганный колышек. – Кровь на острие, видите?

Капитан закашлялся, чтобы сгладить промах своего подчиненного. Носилки понесли к машине. Простыня съехала, обнажив плечо, и Гита увидела красное пятно величиной с детскую ладонь.

Капитан принял ее в кабинете, где назойливо трещал телефон.

– Так почему все-таки вы написали эту записку?

– Я же говорила, мне приснился сон, будто с ним что-то случится в Черной балке.

– У вас часто бывают вещие сны?

Гита молчала, уловив в его голосе сарказм.

– И вы сразу сообщаете о них мужу?

По ее щекам потекли слезы.

– Извините. Совсем задергали с этим делом. Газетчики телефон оборвали. Вы не припомните точный текст вашей записки?

– Нечего припоминать. «Не паси сегодня в Черной балке, потом все объясню».

Капитан потер гладко выбритый подбородок.

– Так за каким чертом его туда понесло! Простите. А может, дочка не передала ему вашу записку?

– Как же не передала, когда подпасок своими глазами видел?

– Видел, не видел… – капитан все больше раздражался. – Получается, ваш муж потащился в балку с единственной целью – досадить вам, так?.. Ну, всё, всё.

– Это Велвл, я знаю. Он… он…

Капитан налил ей воды.

– У Велвла алиби.

Гита сквозь слезы посмотрела на него.

– Вчера утром Велвл пришел в участок и попросил запереть его в камере. Он показал два анонимных письма, в которых ему грозили расправой. Так что когда Иакова… гм… словом, весь этот день Велвл просидел под замком.

– Значит, его дружки!

– Я понимаю ваше состояние, но боюсь, что вы превратно рисуете себе ситуацию. Скажите… вы что-нибудь слышали о сатанистах?

Гита покачала головой.

– В Ираке, недалеко от Хаи, стоит гробница Сеида Ахмеда Ар-Рафаи. В двенадцатом веке он основал дервишский орден. Его последователи в экстазе искалывают себя ножами, полагая, что сам Али заговорил их от холодного оружия. Для многих такое радение оказывается последним.

– Зачем вы мне это говорите?

– Затем что современные сатанисты, чей почерк достаточно хорошо изучен, мало чем отличаются от безумцев из ордена Рафаи. Есть, впрочем, нюанс. Сатанисты истязают других.

– Вы хотите сказать…

– Помните колышек, найденный сержантом?Она открыла было рот, чтобы рассказать о своем недавнем сне, – о разграбленном храме, о Велвле и его подручных, о солдате, прижигающем Иакову плечо горящей головней, – но вовремя спохватилась. Лишний повод для насмешек.

На кладбище были все свои.

– Кто избежал смерти, тот не жил.Добрый ребе умел находить слова утешения. Придя домой, по обычаю сели на пол. Надо же было так неумело сделать на платье ритуальный надрез! На тарелке лежало сваренное вкрутую яйцо – символ нетленности. Как он сказал? «Кто избежал смерти…» Ах, ребе, ребе.

Тео голосовал на шоссе. Вчера он был свидетелем, как водитель «форда» уложил из винчестера человека, который вот так же махал ему на обочине. Но что ему, Тео, оставалось?

(Это же дикари, майор!)

У него есть два дня, от силы три. Он должен успеть! Кровоточили ступни. Камни, камни… откуда их столько? Местные жители любят рассказывать легенду о том, как во время сотворения мира ангел разбрасывал по белу свету камни. В мешке была дыра, и больше всего камней просыпалось на месте нынешней Иордании. Раскаленные камни. Раздолье для ящериц.

(А его дело пристегнуть магазин и стрелять, стрелять, стрелять!) Притормозил военный грузовик. Рябой солдат, перегнувшись через борт, протянул ему руку. Тео полез в кузов.

В Палестину пришел Новый год, праздник обновления. В этот день в сорок пятом здесь было высажено тридцать пять миллионов саженцев по числу погибших в большой войне. И сегодня посадят – груши и яблони в Самарии, абрикосы и персики в Галилее, бананы и папайю в долине Иордан, лимоны и грейпфруты в полосе Средиземноморья.

На столе стояли четыре чаши с вином. Белым – символизирующим зиму. Розовым – олицетворяющим весну.

Красным – славящим лето. Смешанным красно-белым – напоминающим об осени. Так, по обычаю предков, всегда делал Иаков. Так нынче сделала Гита. Она открыла Псалтирь и стала читать:

– Блажен муж, который не ходил на совет нечестивых и не стоит на путях грешных, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь. И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет…Она невольно перевела взгляд на подоконник, где стоял в горшке цветок, отказавшийся подниматься, несмотря на все усилия Голды. Желтый цикламен. Когда Соломон стал царем, он взял его за образец для своей короны. Спустя века завоеватель Иерусалима унес корону из сокровищницы. И поник цикламен, и сказал в печали: «Пока опять не воцарится на престоле сын Давида, пока не вернется в свой дом царская корона, стоять мне с опущенною головою». Тут поливай не поливай.

Навстречу все чаще попадались палестинские беженцы. Близость границы чувствовалась во всем. Комендантский час, затемненные окна. Скелеты домов, умерших во время бомбежки. И вдруг вдали вырастали развалины оросительных сооружений эпохи Римской империи. Амман, древняя столица аммонитов,