— Давай в автосервис!

— Да ты что, Женька, мы через двадцать минут в городе.

— Леша…

— Глянь! Ты глянь, как чешет! — он прильнул к боковому стеклу. — Во дает… во дает…

— Где? — Женя тоже приклеилась к стеклу.

— Да вон же, вон!

«Жигули» быстро набирали скорость.

— Не вижу… А кто это был?

— А бог его знает.

В вестибюле гостиницы не было ни души, если не считать швейцара, оттиравшего грудью мужчину с лицом невыспавшегося бульдога. За перегородкой девушка-администратор подремывала, прикрывшись книгой. Федоров подкрался с «лейкой», с которой он не расставался, кажется, даже ночью, и щелкнул ее сверху.

— А? Вы кто? — дернулась девушка.

Алексей сунул в окошечко удостоверение.

— Фотокорреспондент журнала «Смена» и Агентства печати «Новости», — раздельно и выпукло, словно то было фонетическое упражнение, произнесла вслух администратор и схватилась за телефон.

— Директору сейчас не до вас, — подпустил туману Федоров.

Девушка мягко положила трубку с видом человека, к которому пришли описывать имущество.

— Так какой там мне, барышня, забронирован номер? — Алексей сменил гнев на милость.

— Ваша фамилия… Ах да, простите, — девушка сверилась с каким-то списком. — Пожалуйста, Алексей Георгиевич, — она протянула ему ключи. — Восьмой этаж, номер-люкс.

— Паспорт жены показывать не нужно?

— Ну зачем, я вам верю.

— Видишь, — Федоров повернулся к Жене, старательно разглядывавшей скучную памятку, пока он разыгрывал этот спектакль, — мне верят на слово даже администраторы в гостиницах.

Женя послала девушке за перегородкой мимическую телеграмму — «Не взыщите тчк неисправим тчк» — и шагнула к лифту.

Она сушила феном волосы, Федоров висел на телефоне.

— Светика не разбудите?.. О, нас еще узнают. Замуж не вышла?.. Тоже красиво. А он?.. — Алексей одобрительно поцокал языком. — Сегодня, старушка, у меня цугцванг, я тебе еще звякну… Птичка? Вылетит птичка, а как же!

Он полистал записную книжку, набрал номер:

— Девушка, вам не нужен чай марки «СВ»?.. Грузинский, свежеворованный… Угадала, дорогая! Федоров собственной персоной. Ты завтра как?.. Да, девочка моя… Понял, буду как штык.

Федоров перелистал несколько страничек.

— Мне выйти? — Женя выключила фен, зрачки у нее потемнели.

— Зачем? — он уже крутил диск и не сразу понял, о чем это она. — Ты, может, подумала?.. Хэлло! Это есть Владас? — забасил он в трубку, изображая из себя иностранца. — Я бы желал приобрести у вас картину… вальюта, конечно, но не очьень твердая… — он утробно зарокотал, довольный собой. — Федоров, он самый, — сказал он своим обычным голосом. — Когда увидимся, дорогой?

— В такую рань морочишь людям голову, я б тебя убила, — Женя снова включила фен.

— Заметано, — говорил в трубку Алексей. — А вот это — увы и ах. Да, старик, без меня… Не расстраивайся, жена у меня пьет за двоих.

— Ну, знаешь! — вскинулась Женя.

— Да вот, женился, — сокрушался Алексей. — Влип — не то слово… Ага, до завтра.

— Никуда я с тобой не пойду, — отрезала Женя, как только он положил трубку.

— Само собой, — согласился Алексей. — Ты сядешь за руль, а я буду пить, чтобы спасти твою репутацию.

Женя выключила фен.

— Федоров, ты монстр.

Терраса, где они пили кофе, подставила горбатую спину августовскому солнцу. Федоров сменил в «лейке» диафрагму.

— Как насчет по чуть-чуть?

— В такую рань? — изумилась она.

— Тогда отнеси, будь другом, пустую тару, а я пока перезаряжу. — Видя ее недоумение, он развел руками: — Самообслуживание — как в лучших домах.

У бармена подобное рвение вызвало умеренную похвалу, которой не жалко для ученика-второгодника. Поняв свою промашку, Женя обернулась, чтобы сказать мужу все, что она о нем думает, — так он ее и сфотографировал: с открытым ртом и растопыренной пятерней, на миг ослепшую от солнца.

Они бесцельно бродили по городу, заглядывая в палисадники, коверкая вслух непонятные объявления, прицениваясь к местному кальвадосу. Инициатива тут принадлежала Жене, поскольку Федоров, верный себе, внаглую щелкал прохожих. Так они дошли до костела.

Женя, перекрестившись по-русски, прошла в гущу прихожан и села, как они, сложив перед собой домиком ладони. Удивленный таким поворотом, Федоров протиснулся к кафедре, с которой ксендз кропил свою паству латынью, и стал украдкой наблюдать за женой. Она молилась страстно, сосредоточась на какой-то выстраданной мысли, и лицо ее, освобожденное от скорлупы буден, было нежным, как семечко подсолнуха.

Федоров устыдился своей роли соглядатая и вышел во дворик. Меж папертью и двумя захоронениями, обозначенными черными зеркальными плитами и черными же крестами, шла бойкая торговля четками. В костеле заиграл орган. В ограду вошла чопорная дама с мальчиком лет пяти (щегольской костюмчик, жемчужные запонки), за которым тянулась цепочка хлебных крошек, — не иначе проковырял в кармане дырочку. Вокруг уже суетились воробьи.

Выйдя из костела, Женя нашла глазами мужа и села подле на скамейке. Федоров подождал для приличия, а потом сказал, глядя поверх черепичных красных крыш:

— А для меня они чужие. Они как будто знают то, чего не знаю я, а главное, и знать не должен. Они меня… не впускают, понимаешь?

— Наверно, важно самому сделать первый шаг. Что-то должно подтолкнуть. Ну, как тебе объяснить? Вот я… разошлась, через месяц умирает мама. Я одна, а тут еще этот тип в сандалетах…

— Не понял?

— Он в них все лето ходил, на босу ногу. Выхожу на набережную, он за мной! Я в магазин, он стоит на часах!

— Приставал?

— Хуже — подпитывался.

— Как подпитывался?

— Обыкновенно. Как вампир. Те из своих жертв кровь пьют, а этот энергию.

— Ты это серьезно?

— Лешенька, ты не знаешь, как звучат шаги в огромной пустой квартире. У одиночества глаза велики. Мне и посоветовали: окрестись.

— Ты окрестилась, и мелкий бес сиганул с парапета Фрунзенской набережной, теряя в воздухе сандалеты.

Женя резко встала. Он поплелся следом, досадуя на себя за неуместную шутку.

В музее янтаря они застряли надолго. Когда через увеличительное стекло Женя разглядела разных мушек и комариков, засахаренных в густой медового цвета капле, она даже испугалась — вот, сунула нос в чужую эру! Но не удержалась, снова прилипла к окуляру.

— Леша, Леша, ты только глянь…

Он подходил, глядел.

— Красиво.

— Вот так и нас когда-нибудь будут рассматривать в увеличительное стекло — большие насекомые в янтарном соусе.

— Меня, пожалуйста, в винном.

Она на секунду оторвалась от микроскопа:

— Смерть, Федоров, не выбирают. Это дурной тон.

Он ничего не ответил, отвлеченный другим экспонатом.

На пятачке, где торговали мороженым, Алексей наметил жертву — замечательной невзрачности девицу, которая прятала то утиный свой нос, то угреватый лоб, то острые скулы, вероятно, рассчитывая если не одним махом, так хоть частями поправить ошибку природы. Она и пломбирный шарик ела как-то хитро, прикрыв рот ладошкой и ловким движением из-под руки тыча ложечкой куда надо.

— Ку-ку, — позвал ее Федоров, растопырив перед собой пальцы. — Ку-ку, — выглянул он из-за штакетника сложенных ладоней.

Девица сдавленно хихикнула, но бдительности не потеряла. Тогда Федоров пошел ва-банк: он подсел к ее столику и зашептал ей что-то на ухо, отчего девица зарделась. Тут она заметила, что креманка с мороженым уплывает от нее, и, вдруг забыв о всяком камуфляже, потянулась за ней обеими руками. Но еще быстрей сработал Федоров, выстрелив в нее из невесть откуда взявшейся «лейки».

— Сейчас задушит, — пробормотала Женя.

Но девица лишь, игриво взвизгнув, отемяшила его матерчатой сумкой. Она успела огреть его еще пару раз, пока он щелкал ее, уворачиваясь от ударов. Оба при этом хохотали, как ненормальные. Женя закусила губу.