«1.11.42 г. в бою за безымянную высоту, что юго-западнее вые. Рыбная с сильно укрепившимся противником (выстроил сеть Дзот) велись упорные бои в течение двух суток. Поступил приказ высоту взять штурмом. Противник открыл шквальный автоматно-пулеметный огонь, при поддержке минометов. 2 рота, не выдержав огня, залегла и частично начала отходить.

Комроты Кошелев бросился вперед на фашистов с криком: “Ура! За Сталина!” Бойцы поднялись и смело пошли за Кошелевым, штурмуя противника. Высота была взята.

3.11.42 г. там же в бою Кошелев был ранен и эвакуирован.

И снова мы возвращаемся к рассказу тогдашнего ПНШ-1 старшего лейтенанта А.З. Лебединцева:

«Через несколько дней капитана Осипова на должности начальника штаба полка сменил прибывший с курсов майор Ершов Василий Васильевич. Порядка представления в то время никакого не существовало. Один пришел, другой ушел — и только. Кем он был раньше, что окончил — ничего мы о нем не знали, да и он нас тоже».

Далее Александр Захарович подробно останавливается на организации штаба стрелкового полка:

«Командир полка имел штатного заместителя по общим вопросам и заместителя по политической части, ему же подчинялся и штаб во главе с начальником. Замы имели служебную категорию подполковника и оклад 1300 рублей. Начальник штаба тоже считался заместителем командира полка, и, более того, только одному ему представлялось право отдавать письменные приказания от имени командиров за своей подписью. В штабе полка имелись шесть помощников начальника штаба, сокращенно именовавшихся по номерам, от первого до шестого.

Первый помощник (ПНШ-1) — по оперативной работе. В его обязанности входило вести подсчеты боевой численности подразделений и на этой основе делать предложения об их боевом использовании. Вести запись боевых задач подразделениям при отдаче командиром устного боевого приказа. Составлять боевые донесения в штаб дивизии. Письменно оформлять все боевые распоряжения штаба от имени командира полка. Вести рабочую карту и журнал боевых действий полка. Вести учет и снабжение топографическими картами. Замещать начальника штаба в его отсутствие. Организовать службу оперативных дежурных и руководить ею. Это далеко не полный перечень его обязанностей, который сохранился у меня в памяти.

Второй помощник (ПНШ-2) являлся начальником разведки.

Третьим помощником (ПНШ-3) считался начальник связи полка.

Четвертый помощник (ПНШ-4) имел в своем подчинении двоих делопроизводителей и нескольких писарей по учету личного и конского составов. Они вели книги учета…

Пятый помощник (ПНШ-5) должен был ведать вопросами тылового обеспечения и снабжения…

И последний — ПНШ-6 — считался помощником начальника штаба по специальной связи. В его распоряжении находились кодовые таблицы для кодирования текста при передаче его по телефону и радио.

Всем ПНШ, кроме ПНШ-6, полагались звания капитана с окладом 800 рублей, и только ПНШ-6 звание старшего лейтенанта с окладом на 50 рублей меньше. Кажется, в ноябре 1943 года до полков дошло изменение штатного расписания штаба, но которому статус ПНШ-1 повышался до майорского чина и оклад его увеличивался до 850 рублей. Он уже официально начал именоваться заместителем начальника штаба полка. Начальнику штаба подчинялся еще комендантский взвод, имевший 7 человек отделения охраны, хозяйственное отделение, поваров с двумя походными кухнями для штаба и подразделение боевого обеспечения.

Соответствовали ли мы своим должностям? Скорее всего, нет, кроме чистых специалистов (связист, химик, сапер). Дело в том, что ни операторов, ни разведчиков, ни укомплектовальщиков нигде не готовили. Если на ПНШ-4 мог пойти гражданский кадровик, то оператором с кругозором полкового масштаба мог быть только человек с академическим образованием или окончивший курсы усовершенствования в полковом масштабе. Я выяснил, что Академию имени М.В. Фрунзе закончили только два из пяти наших командиров дивизий. А полками командовали лица, не имевшие полного курса пехотного училища, что же говорить о ПНШ?

Самым страшным бедствием для штаба оказалась писчая бумага, вернее, се отсутствие, так как бумаги не было ни в полках, ни в дивизии, а тем более не было книг для учета офицеров и личного состава. Даже строевую записку и донесение в штаб дивизии написать было не на чем. Начальник штаба отпустил меня в Россошь в штаб армии, где я у офицеров и машинисток смог выпросить около сотни листов порезанных топокарт старых изданий. На их обратной стороне можно было писать деловые документы».

«26 декабря к 18 часам полки и дивизия в целом заняли исход-нос положение для наступления примерно в восьми километрах южнее прежнего нашего рубежа обороны, — продолжает свой рассказ А.З. Лебединцев. — Штаб разместился в Германовской Слободе. (…) Командный пункт разместился в том подземелье, а КНП командира полка — на обратном скате обрыва в землянке. 27 декабря была проведена разведка боем двумя батальонами от дивизии, но, понеся огромные потери, успеха она не достигла.

28 декабря в 4.30 части дивизии перешли в наступление, но удалось овладеть только первой траншеей. И снова повторилась прежняя тактика противника — немцы нас засыпают ручными гранатами со второй траншеи. Повторная атака в 16.30 успеха не дала. Полк потерял 132 человека и 285 ранеными. Такое же положение было и в других полках. 30 декабря нашу дивизию перемещают правее, где обозначился успех.

Страшно было видеть массу убитых и еще больше раненых на своей земле, в восьми километрах от родного дома. Все жены пришли с саночками и увезли кого на свое кладбище, а кого оплакивали здесь же и хоронили в братской могиле. Раненых увозили по домам, где им оказывалась помощь местными медпунктами и полевыми госпиталями. После войны мы были в этом селе не раз. На братской могиле, где покоится прах нескольких сот человек, воздвигнут величественный монумент с перечислением фамилий всех погибших как память и как укор бездарности генералитету и командирам полков, не умевшим воевать.

Мы продолжали наступать, и в Петривке я выехал на противоположную окраину этого большого села, где и застал комбата со своими ротными командирами. Единственный наш батальон совсем поредел, хотя в него была сведена пехота и минометчики из 2-го батальона. За последних два дня боев мы имели потери 12 убитыми и 63 человека ранеными и обмороженными. Пленные немцы были из 75-й и 198-й пехотных дивизий».

«Ночью был получен новый боевой приказ о наступлении на совхоз Селиванковский. “Ч” — час атаки был указан произвольно на 12 часов. Обычно переносы сроков начала атаки после уточнялись по телефону так: “К тому, что имеете, добавьте два”, — и получалось, что атака в два часа дня. Так было и на этот раз. С утра подвезли на машинах много боеприпасов и в один из оврагов направляющие реактивных установок “БМ-31”, чтобы нанести удар по северной окраине населенного пункта, где окопались немцы. Для нас такая поддержка была впервые, и я выехал в батальон, чтобы наблюдать за эффективностью этого нового оружия, которое досужие языки назвали в противовес “катюше” “Иваном Грозным”, а немецкие шестиствольные реактивные минометы — “Андрюшей”.

Ровно в 12 часов “прорычали” “Иваны”. Сильные разрывы послышались невдалеке. Это подбодрило наших пехотинцев, и они охотно пошли в пургу в атаку с криками “Ура!”. Там снова: “Ура-а-а” — и автоматная стрельба».

Удивительная память Александра Захаровича будто специально переносит нас в то время, чтобы «врасти» в атмосферу боевой обстановки зимних дней накануне трагедии:

«Я задержался, пока телефонист отключал телефон, и начал сматывать катушку. Рядом остановился “виллис”. Я догадался, что это был комдив, так как сзади сидел начальник разведки майор Чередник. Комдив был в кожаном пальто и папахе. В этих пальто и сейчас можно увидеть на снимках крупных военачальников тех лет, например, Рокоссовского.