Это была третья ночь совершенно без сна, я еле стоял на ногах, но мы пошли. Саперов и связистов как ветром сдуло. Поняв, что опасность миновала, они бросились искать свои корпусные части. Кому же охота идти в полковую пехоту? (…)

К полуночи мы достигай Новой Гребли. Село было забито обозами и машинами. В каждой хате полно лежащих, сидящих и стоящих. И все они спали. В одной из хат мы тоже на корточках уснули. До этого я отрядил разведчиков искать наших однополчан. Перед рассветом нас разбудили орудийные разрывы. Стреляли с небольшого расстояния из танков осколочными снарядами. В огромной панике мы и другие бойцы начали выскакивать из хаты и выбегать на дорогу, но которой неслись санки в конных упряжках».

Дмитрий Иванович Сергиенко продолжает свой рассказ: «Бежать было очень тяжело, так как я был в ватных брюках, телогрейке, кожухе и в валенках. А танки уже подходили к ложбине, но которой отходили войска, шли наперерез, чтобы отрезать нам путь и окружить село. Я смотрю — ситуация складывается для меня такая, что могу оказаться в лапах врага или попасть под гусеницы танка. Бежать уже нет сил. Заскочил в первый попавшийся двор с намерением спрятаться и пересидеть дотемна, а ночью пробираться к своим. Сунулся в сени. На мое счастье, там стояла лошадь, спрятанная от стрельбы. Я быстро перерезал кинжалом поводок и вывел ее во двор. И вдруг кто-то меня окликнул: “В чем дело?” Я понял, что это был хозяин. “Слушай, будь ласков, принеси скорей уздечку! Видишь, враг наседает! Не дай погибнуть солдату!” Он вынес уздечку, помог мне сесть верхом, и я помчался в ложбину, желая проскочить в эту брешь. Танки подходили уже вплотную. Они наезжали на бегущих бойцов, на беженцев, которые двигались на санях, и давили их безжалостно. Мне все же удалось проскочить и вырваться в поле.

Верхом догнал штабные повозки. Вижу, на одной из них лежит командир батальона Борисюк, который был ранен. На другой — начальник штаба капитан Вышкевич и штабные работники. Я спрыгнул с лошади. Она была загнана, и ехать на ней дальше было невозможно. Оставил ее в поле, а сам пошел пешком с солдатами, которые шли за повозками. Подошли к какому-то селению, там встретили заградотряд. Нас остановили и направили на пункт сбора. Пропустили только раненых. Собралось человек двадцать. Среда них ни одного офицера, а из младших командиров был только я. Вот мне и поручили составить список на эту группу. Из двадцати солдат из нашего батальона были только трое, остальные — из других частей. Приказали отвести всех людей в распоряжение заместителя командира дивизии по тылу подполковнику Чудненко. Привел, доложил, как положено. Он приказал вести группу по новому маршруту до села Ставище. При этом предупредил, чтобы никуда не расходились. По пока мы шли, солдаты находили свои части и расходились. Я тоже встретил начальника инженерной службы дивизии майора Роберта Робертовича Эшенбаха. Он сказал, где находится наш батальон. С оставшимися со мной шестью бойцами я пришел в свою часть».

«Наступал рассвет. Из одних санок раздалось: “Лебединцев, прыгай в сани на ходу, а то задние собьют”. Это были наши резервисты-офицеры, а кричал адъютант старший батальона Николенко. Все трое мы свалились горой на эти санки и выскочили из села на околицу, где справа и слева на склонах были установлены наши орудия на прямую наводку и артиллеристы готовились к открытию опт. Увидев их, мы несколько успокоились и перестали понукать лошадей, так как они были мокрыми от усталости. Проехав Баштечки и Бесидку, мы к полудню прибыли в райцентр Ставыще. На площади стоял регулировщик и указал Череднику и мне хату, в которой находился начальник штаба дивизии. Принял он нас без ругани и сказал мне, чтобы я собирал остатки полка и сосредотачивал их на южной окраине этого села. Одновременно разослал разведчиков и посыльных искать свои подразделения и писать мелом на стенах и заборах фамилию командира со стрелками-указателями к штабу. В заключение он сказал, что я назначаюсь временно командиром нашего полка и чтобы я одновременно подчинял себе военнослужащих 29-го полка.

Я понимал, что являюсь “факиром на час”, но когда вспомнил, какую ответственность несет командование за потерю Боевого Знамени, то мне стало не по себе. Мы выбрали на окраине домик под штаб, и к позднему вечеру там собрались несколько подразделении: транспортная рота, медико-санитарная рота, службы тыла, батарея 76-мм полковых пушек, рота связи, писари из команды ПНШ-4, хотя его самого (капитан Желтухин) и знаменосца старшего сержанта Тарасенко с Боевым Знаменем не было. Отсутствовал, и мы ничего не знали о командире батальона старшем лейтенанте Кошелеве, его заместителе по политической части капитане Воробьеве и небольшой команды с ними. Никаких вестей не было и о командире полка и начальнике штаба. Я посылал во все концы верховых из взвода конной разведки, но все было бесполезно.

Через пару дней собрались все, кто выходил из Босовки разными маршрутами. Несколько дней прожили мы в неведении, пока не прошел слух о том, что в окружении осталась почти вся соседняя дивизия под командованием генерал-майора Пузикова, она вышла в Медвинские леса и там во взаимодействии с партизанами оказывает сопротивление. В переданной шифровке уведомлялось и о том, что командование нашего полка, комбат Кошелев со своим заместителем по политической части и небольшая группа бойцов находятся в подчинении этой дивизии. Боевое Знамя полка с ними».

О судьбе комбата Кошелева и Боевом Знамени в своих мемуарах напишет А.Н. Зайцев:

«В 12 часов гитлеровцы после сильного артналета пошли в наступление. На высотку, где закрепилось подразделение Кошелева, двинулся батальон вражеской пехоты при поддержке семи танков. Бойцы Кошелева отбили атаку и подожгли два фашистских танка.

Гитлеровцы во второй раз лезть на высоту не решились и отошли.

Как потом рассказал мне Кошелев, он видел в бинокль отходящие под натиском противника подразделения 29-го стрелкового полка, как повернула на Босовку танковая лавина врага.

Наступила ночь. Связь со своими прервалась. Посланные в разведку бойцы доложили, что разрозненные подразделения дивизии и отдельные группы бойцов отходят полем на юго-запад.

Что делать? Кошелев решил посоветоваться с замполитом капитаном Александром Степановичем Воробьевым, человеком спокойным, рассудительным, имевшим большой опыт политработы во фронтовых условиях. В батальоне его любили и уважали.

Он предложил выслать по намеченному для отхода маршруту санную разведку—человек десять, — которую взялся возгласить.

Когда разведка ушла вперед, следом за ней двумя большими группами двинулся батальон. Первая группа — на санях, вторая — пешим порядком. Затем менялись. Таким образом, за ночь преодолели немалое расстояние и рано утром вышли к небольшому населенному пункту. Вскоре Кошелеву доложили, что вокруг села — враг, а в лесу, ощетинившись круговой обороной, стоит дивизия генерала И.М. Пузикова. Кошелев направился туда.

Генерал сообщил ему печальную весть: Боевое Знамя 48-го полка утеряно, неизвестно где находятся командир полка майор Бунтин… и начальник штаба майор Ершов. Затем добавил:

— Времеено будете в составе моей дивизии. Поручено охранять тылы. Если вам что-либо станет известно о Боевом Знамени полка или о командире, немедленно докладывайте мне.

Со своим батальоном Кошелев добросовестно выполнил поставленную генералом задачу, уничтожив при этом 2 вражеских танка, 6 пулеметов и более сотни гитлеровцев, а одновременно предпринимал все возможное для розыска Боевого Знамени и командира полка.

К счастью, Боевое Знамя не было утеряно. Его спас полковой знаменосец старший сержант Е. Тарасенко. Когда фашистам удалось отрезать штаб полка от основных сил, Евдоким Пантелеевич бросился к знамени, снял его с древка и спрятал под гимнастеркой. Вместе с часовым рядовым Елизаркиным, отстреливаясь, стал уходить к лесу. Елизаркина ранило в ногу — он упал и не мог подняться. Тарасенко взвалил его на спину и унес в лес. Был Евдоким Пантелеевич высоким, сильным и крепким, сильным не только физически, но и духом. Полковой агитатор, он вдохновлял однополчан не только пламенным словом, но и личным примером.