Старина Хауптман

 Старые книги дремали на прогнувшихся под их тяжестью полках. Книги вздыхали, покрывались пылью, и никому уже много лет не было до них никакого дела. Громче всех возмущался Старина Хауптман, до которого и в лучшие времена не доходили руки. Некоторые из его страниц так и остались неразрезанными, а соседи по полке понятия не имели, что описывается на его страницах.

- Для чего только герр Профессор приобрёл это чудо! - восклицал Юный Шиллер.

- Не герр, а хэрр! - возмущённо кричал Старина Хауптман. У него был пунктик из-за немецкой «Н», которую русские ничуть не смущаясь превращали в «Г». Когда его самого называли Гауптманом, он от злости вываливался из обложки.

- Эдак весь мир пойдёт наперекосяк, - возмущался он. - Если позволять называть себя неправильно, то так и самого себя потерять недолго! Взгляните на Хайнриха Хайне! Какие стихи он содержит! Сколько в нём красоты! Кем он стал в этой варварской стране, не уважающей буквы? Генрих Гейне! Подумать только!

Юный Шиллер легонько толкнул корешком безмерно уважаемого Мудрого Гёте:

- Интересно, что внутри этого Гауптамана?

- Хауптман! - раздалось неподалёку. - Уважайте букву «Н»!

- Я вспоминаю, - начал Мудрый Гёте, и все книги благоговейно замолкли. - Я вспоминаю о том, как мы лежали на одном столе в букинистической лавке. Тогда господин Хауптман был милей и разговорчивей. Он рассказывал мне заключённые в нём пьесы. Весьма недурные, но непременно заканчивающиеся смертями. Помню пьесу про несчастную девочку Ганнеле (Ханнеле! - зашипел Хауптман), которая только и делала, что умирала. В горячке ей виделись ангелы, бесы и даже сам Господь явился ей. Бедное дитя, оно так страдало! Сначала от жестокого отчима, потом от болезни!

- Я очень извиняюсь, - вступил в разговор Робкий Андерсен. - Это же моя идея! Это моя «Девочка со спичками»!

- Не смешите меня, Ханс Кристиан! - перебил его Старина Хауптман. - Или Ганс Христиан? Или Ганс Кристиан? Не определились ещё? У вас психологическая травма, вот и городите не пойми что! Если бы моё имя так перекорёжили, я бы не то ещё выдумал!

Робкий Андерсен вздохнул и беззвучно заплакал. Он был очень ранимым.

- Но позвольте! - раздался с верхней полки голос Великого Достоевского (так называл его сам Профессор). - Если на то пошло, то и у меня есть похожий рассказ «Мальчик у Христа на ёлке». И мой год издания более древний, чем у некоторых! Дореволюционный!

- Смотрите «яти» свои не растеряйте от волнения, дореформенный вы наш! - съязвил Хауптман.

- Яти! Какие яти? - проснулся дремавший в углу Мнительный Гоголь. - Про нечистую силу у меня есть! Он всегда просыпался внезапно, не улавливая сути разговора.

- Вы хотели бы быть Хохолем? - спросил Старина Хауптман серьёзным тоном.

- О Боже мой! Нет конечно! - воскликнул Мнительный Гоголь и упал с полки.

На следующий день в дом пришли. Сняли с полок книги, уложили в коробки. Старина Хауптман оказался зажат между Робким Андерсеном и Мнительным Гоголем. Оба визжали от страха, страшась грядущего.

- Помолчите вы, Хохоль! - не выдержал Старина Хауптман. - В конце-концов вы же из макулатуры созданы. Знаете, что это такое.

- Да? - всхлипнул Мнительный Гоголь. - Знаете, что ещё делают из макулатуры? Туалетную бумагу! А это уже путь без возврата!

- А ещё, я извиняюсь, - продолжил Робкий Андерсен. - Могут просто выкинуть, чтобы мы сгнили или сожгут! Мне плохо!

И оба зарыдали в голос. Их опасения не оправдались. Новый хозяин взял их себе и время от времени перечитывал.Старине Хауптману тоже повезло. Он снова стал книгой. Целым первым томом и половинкой второго, отчего чувствовал некое раздвоение личности. От прошлой жизни остались поверхностные и смутные воспоминания. На его обложке гордо красовалось «Война и мир». Он был счастлив и горд. И только одного не мог понять, как с ним рядом оказалась Легкомысленная Донцова, которая постоянно грозилась кого-то убить и при этом хохотала как ненормальная. А если учесть, что было их ровно сорок восемь штук, то легко понять, почему Старина Хауптман, а ныне Серьёзный Толстой, потихоньку начинал сходить с ума.

- Послушайте дорогая, - обратился он к своей клонированной соседке. - У меня сложная судьба. Надо мной совершили самое настоящее насилие. Извратили саму мою сущность. Отдали на откуп несправедливой реформе, и я теперь сам не знаю, что значит в моём названии слово «мир». «Миръ» как отсутствие войны или «Мiръ» как вселенная. Как могу я жить, не зная в чём истинная моя суть!

Легкомысленная Донцова захохотала, и Серьзный Толстой принялся ворчать и никак не мог остановиться. А что оставалось делать, если его снова никто не хотел читать. Даже мальчик, для которого были куплены все четыре тома, и который клятвенно обещал прочитать их за лето, обходил книжный шкаф десятой дорогой. В семье читала только мама, и классику она не любила.

Юный Шиллер и Мудрый Гёте остались неразлучны, очутившись в руках девочки, увлечённой немецким языком. Так они и стоят рядом, тихонько переговариваясь по ночам, с улыбкой вспоминая ворчливого Старину Хауптмана и всех, с кем им посчастливилось делить полки за долгую-долгую жизнь.