Миссис Герритон невольно покраснела.

-    В прошлом я действительно давала ей иногда советы. Нынче я не считаю себя вправе ей советовать.

-    Так, по-вашему, для ребенка ничего нельзя сделать?

-    Вы необычайно добры, проявляя такой неожиданный интерес к нему, - вмешался Филип.

-   Я виновата в том, что ребенок появился на свет, - ответила мисс Эббот. - Неудивительно, что он меня интересует.

-     Дорогая Каролина, - заключила миссис Герритон, - не надо слишком много размышлять на эту тему. Кто старое помянет... Ребе­нок должен волновать вас еще меньше, чем нас. А мы о нем даже не упоминаем. Он принадлежит к другому миру.

Мисс Эббот, ничего не ответив, встала и направилась к двери. Ее необыкновенная серьезность встревожила миссис Герритон.

-     Разумеется, - добавила она, - если миссис Теобалд придумает какой-то приемлемый выход, а я, признаться, на это неспособна, то я попрошу у нее позволения присоединиться к ней ради Ирмы и раз­делить с ней издержки.

-    Пожалуйста, в таком случае дайте мне знать, я тоже хочу при­нять участие в расходах.

-    Дорогая моя, зачем вам тратиться? Мы не можем этого допус­тить.

-    Если она ничего не предпримет, тоже, пожалуйста, дайте мне знать. Дайте мне знать в любом случае.

Миссис Герритон сочла себя обязанной поцеловать ее на проща­ние.

-    Девица с ума сошла, что ли? - взорвался Филип, как только та удалилась. - В жизни не видел такой потрясающей наглости. Ее на­до бы хорошенько высечь и отослать в воскресную школу.

Мать промолчала.

-    Разве ты не поняла? Она же угрожает нам. От нее не отделаешь­ся ссылками на миссис Теобалд, она не хуже нас с тобой знает, что та - пустое место. Если мы не будем действовать, она устроит скан­дал, станет говорить, что мы бросили ребенка на произвол судьбы и прочее. Это, естественно, ложь, но она все равно будет так утверж­дать. Нет, у милой, приятной, рассудительной Каролины Эббот по­ложительно винтиков не хватает! Я заподозрил это в Монтериано. В прошлом году в поезде у меня тоже возникли кое-какие подозрения. И вот теперь они подтверждаются. Молодая особа не в своем уме.

Мать по-прежнему молчала.

-    Хочешь, сейчас же пойду к ней и задам ей перцу? Я бы с удо­вольствием.

Тихим, серьезным тоном, каким она не говорила с ним давно, миссис Герритон произнесла:

-    Каролина вела себя дерзко. Но в том, что она говорит, есть до­ля истины. Хорошо ли, чтобы ребенок рос в таком месте и с таким отцом?

Филипа передернуло. Мать явно лицемерила. Когда она бывала неискренна с чужими, Филипа это забавляло, но неискренность по отношению к нему действовала на него угнетающе.

-   Будем откровенны, - продолжала она, - на нас все-таки тоже ле­жит ответственность.

-    Не понимаю я тебя. Только что ты говорила прямо противопо­ложное. Что ты замышляешь?

В один миг между ними выросла глухая стена. Они перестали быть согласными единомышленниками. Миссис Герритон заняла какую-то позицию, которая была то ли выше, то ли ниже его понима­ния.

Его замечание задело ее.

-   Замышляю? Я обдумываю, не должна ли я усыновить ребенка. Неужели это недостаточно ясно?

-   И эти размышления - результат нескольких идиотских высказы­ваний мисс Эббот?

-   Именно. Я повторяю, поведение ее неслыханно дерзко. И тем не менее она указала мне на мой долг. Если мне удастся отнять дитя бедной Лилии у этого отвратительного человека, который сделает из мальчика паписта или язычника и уж непременно развратника, то я этого добьюсь.

-    Ты говоришь, как Генриетта.

-    Ну и что? - Ее, однако, бросило в краску от этого оскорбления. - Можешь даже сказать - как Ирма. Девочка оказалась проницатель­нее нас всех. Она мечтает получить братца. И она его получит. На этот раз я действую под влиянием момента, ну и пусть.

Филип не сомневался, что она действует отнюдь не под влиянием момента, но не посмел это высказать. Его пугала материнская власт­ность. Всю свою жизнь он был марионеткой в ее руках. Она позво­лила ему боготворить Италию и преобразовывать Состон так же, как позволила Генриетте принадлежать к евангелической церкви. Она разрешала Филипу болтать сколько душе угодно. Но когда ей было что-то от него нужно, она своего добивалась.

Она пугала его, но не вселяла к себе почтения. Он видел, что жизнь ее лишена смысла. На что уходила вся ее дипломатия, лице­мерие, неисчерпаемые запасы пропадавшей втуне энергии? Сделал­ся ли от этого кто-нибудь лучше или счастливее? Принесло ли это счастье хотя бы ей самой? Генриетта с ее мрачной брюзгливой верой, Лилия с ее погоней за удовольствиями - в конечном счете в них бы­ло больше божественного, чем в этом организованном, энергичном, бесполезном механизме.

Сейчас, когда мать ранила его самолюбие, он порицал ее, но бун­товать не смел. Вероятно, он так всегда и будет ей повиноваться. С холодным любопытством следил он за дуэлью между нею и мисс Эббот. Замысел миссис Герритон прояснился постепенно. Он состо­ял в том, чтобы любыми способами отстранить мисс Эббот от учас­тия в истории с младенцем, но, если только возможно, - самым де­шевым. Тщеславие было главной движущей пружиной ее характера. Мысль, что кто-то окажется щедрее и милосерднее ее, была ей невыносима.

-    Я придумываю, что можно сделать, - объясняла она знакомым, - и милая Каролина Эббот мне помогает. Нас с ней ребенок, конечно, не касается, но у нас такое чувство, что его нельзя оставить в руках того ужасного человека, мужа Лилии. И это было бы неправильно по отношению к Ирме, ведь он ей все-таки брат. Нет, ничего определен­ного мы пока не надумали.

Мисс Эббот вела себя тоже вполне дружественно, однако добры­ми намерениями умилостивить ее было невозможно. Благополучие новорожденного для нее было не просто делом тщеславия или чув­ствительности, а священным долгом. Только таким образом, по ее мнению, могла она загладить в какой-то мере зло, которое сама вы­пустила в мир. Монтериано стал для нее своего рода воплощением порока, в стенах Монтериано человек не мог вырасти счастливым или безгрешным. Что и говорить, Состон, его дома на две семьи, снобистские школы, филантропические чаепития и благотворитель­ные базары были ничтожны и скучны, иногда город, по ее мнению, заслуживал даже презрения. Но он не был средоточием греха, и именно в Состоне, в семье Герритонов или с нею, должна была про­текать жизнь ребенка.

Когда откладывать далее стало невозможно, миссис Герритон на­писала Уотерсу и Адамсону письмо, которое они и переслали по ее указанию Джино, - письмо в высшей степени странное, Филип по­том видел копию. Главную и явную часть занимала жалоба на от­крытки. В самом же конце, совершенно между прочим, она предла­гала усыновить мальчика при условии, что Джино не будет делать попыток видеться с ним и уделит часть денег, оставшихся от Лилии, на воспитание сына.

-    Ну, что ты скажешь? - спросила миссис Герритон Филипа. - Я думаю, нельзя дать итальянцу заподозрить, что мы этого очень хо­тим.

-    По письму такого желания не заподозришь никоим образом.

-    Интересно, какое действие возымеет наше письмо?

-    Получив его, он произведет подсчеты. Если окажется, что в ко­нечном итоге выгоднее расстаться с небольшой суммой денег и от­делаться от младенца, он расстанется с деньгами. Если решит, что это невыгодно, то прикинется любящим отцом.

-    Милый, ты ужасающе циничен. - Помолчав, она добавила: - К чему же приведут его подсчеты?

-    Право, не знаю. Если ты хотела получить младенца с обратной почтой, надо было послать ему денег. Нет, я не циничен, просто я ис­хожу из того, что о нем знаю. Однако я устал от всей этой истории. Устал от Италии. Устал - и кончено. Состон - добросердечный, от­зывчивый городок, не так ли? Пойду прогуляюсь по нему, поищу утешения.

Он проговорил эти слова с улыбкой, чтобы не подумали, будто он говорит серьезно. Когда он вышел, мать тоже заулыбалась.

Направился он к Эбботам. Мистер Эббот предложил ему чаю, и Каролина, занимавшаяся в соседней комнате итальянским, присое­динилась к ним, чтобы исполнить свои обязанности хозяйки. Филип сообщил, что мать написала синьору Карелле, и отец с дочерью вы­разили горячие пожелания успеха.