Говорил со мной об этом же уже в другом трибунале секретарь, старший лейтенант юстиции Шинкевич. Это был молодой человек, по национальности белорус, родом из небольшого белорусского городка, человек интеллигентный, думающий и возмущенный «деятельностью» ряда оперативных работников. Но разговоры об этом ничего не давали. Единственное средство борьбы с их вредной «деятельностью», которое имелось в нашем распоряжении, было соответствующее оформление протоколов судебных заседаний. Когда мы секретарствовали в судебных заседаниях у этих членов трибунала, мы старались наиболее полно фиксировать в показаниях обвиняемых и свидетелей всё то, что могло содействовать их оправданию. Делали всё, чтобы приговор явно не соответствовал тому, что согласно протоколу судебного заседания выявилось в ходе судебного следствия. Это приводило иногда к отмене приговора в вышестоящей инстанции, но такие случаи были редки, ибо большинство дел в вышестоящих инстанциях не рассматривались.

За время войны мне довелось служить во многих фронтовых военных трибуналах. Среди членов и председателей трибуналов женщин не было. Женщины были секретарями и машинистками, работали самоотверженно, часто в тяжелых условиях. Многие из них, как и в других армейских подразделениях, превращались в то, что на фронте называлось «ППЖ» (полевая походная жена). Такое сокращение возникло, ибо у всех на устах было другое сокращение. Военная почта официально называлась ППС — полевая почтовая станция, а неофициально ППС еще расшифровывалось как постоянный перловый суп. Часто ничего другого, кроме перловки, в военторговских столовых на фронте не было.

Иногда женские секретарские кадры в Военный трибунал попадали случайно. Помню, как во время отступления с Украины весной 1942 наш Военный трибунал 12-ой армии Южного фронта два-три дня находился в знаменитом донбасском поселке Краснодоне, где позже развернулась деятельность «Молодой гвардии». Краснодон готовился к сдаче немецким войскам. Советские власти подожгли местную электроподстанцию, чтобы она не досталась немцам. Ярким пламенем горели масляные выключатели электростанции, ибо там находилось много килограммов масла, и пламя было такое, будто зажгли сразу тысячи лампад. В это время к нам в трибунал пришла местная девушка Таня и попросила взять с собой, чтобы не оставаться у немцев. Этого не разрешалось делать, но девушка была симпатичная, говорила, что умеет печатать на машинке, и ее взяли. Она потом долго служила в нашем трибунале, прошла с ним тяжелый путь, переправлялась под бомбежкой через Дон, дошла до Северного Кавказа и попала в Военный трибунал Туапсинского оборонительного района. Находилась все время под опекой секретаря нашего трибунала, женщины, являвшейся ППЖ председателя трибунала, но Таня ППЖ не стала.

Женские кадры секретарей попадали во фронтовые военные трибуналы и в организованном порядке. Военкоматы в тылу производили мобилизацию девушек на фронт для службы в военных трибуналах. Когда группа таких девушек прибывала в Военный трибунал фронта или Военный трибунал группы войск, туда приезжали председатели трибуналов дивизий и армий выбирать себе секретарей. Это были своеобразные смотрины.

В каждой дивизии штат военного трибунала состоял из двух человек: Председателя трибунала и секретаря. Заседателей для слушания дел и обслуживающий персонал брали из войсковых частей. В штатном расписании было напечатано: «Секретарь (жен.)». Слово в скобках, естественно, было сокращением от слова «женщина», но председатели трибуналов трактовали эти три буквы по-другому, добавляли к ним букву «а» и получалось слово «жена». Поэтому председатели трибуналов дивизий выбирали себе на этих смотринах не просто секретарей, а полагающихся, как они утверждали, по штатному расписанию жен, а точнее ППЖ.

Условия для поддержания брачных отношений между трибунальскими мужчинами и ППЖ были сложными. Беспрерывная смена места расположения, нахождение все время на людях, отсутствие возможности для уединения. Проще было в Военных трибуналах армий, находившихся в обороне, или в Военных трибуналах оборонительных районов, когда трибунал долго находился на одном месте, имел соответствующее помещение.

Подполковник юстиции Островский был Председателем Военного трибунала 12-ой армии. Он имел ППЖ, которая опекала Таню из Краснодона, о которой уже шла речь. Хотя ППЖ были явлением весьма распространенным и все об этом знали, не официально это осуждалось. Особо нетерпимо относились к этому моралисты из политорганов. И вдруг чрезвычайное происшествие: мало того, что у Островского ППЖ, но внезапно у него пропал партийный билет. В условиях фронта это считалось сверхчрезвычайным происшествием.

Искали этот билет везде и всюду. Искали даже в трибунальских делах. Но искать в делах было бесполезно, их Островский никогда в руки не брал. Изучением дел, подготовкой приговоров занимались только подчиненные ему члены трибунала. Куда делся его партийный билет, так и не удалось выяснить. Специальная комиссия Политуправления армии рассматривала его персональное партийное дело. Но Островский, очевидно, имел высоких покровителей. Он получил партийное взыскание, но остался в партии и в прежней должности Председателя трибунала 12-ой армии.

Когда 12-ая армия отступала с Украины в район Туапсе и там был создан туапсинский оборонительный район, трибунал 12-ой армии был преобразован в Трибунал Туапсинского оборонительного района и его председателем остался Островский.

Трибунал разместился в стандартной квартире обычного дома в пригороде Туапсе. В этой квартире одна из комнат была кабинетом Островского, где он и ночевал. В нашем трибунале, помимо офицерского состава, женщин — секретарей и машинисток, было четверо пожилых солдат, обслуживавших трибунал. Они топили печи дровами, паковали и отправляли корреспонденцию. Это были добрые, хорошие люди, дорожившие легкой службой в трибунале. Как-то поздно вечером все работники трибунала, включая председателя, сидели в одной из комнат и беседовали. ППЖ председателя со всеми не было. Она лежала на диване в кабинете председателя и ждала его прихода. В кабинете было темно. Вдруг в кабинет кто-то вошел. ППЖ решила, что это председатель, вскочила с дивана и бросилась целовать вошедшего. Но это был не председатель, а солдат, который занес вязанку дров для печки. Когда к нему бросилась ППЖ, то дрова рассыпались и смущение было и с той, и с другой стороны. Солдат быстро вышел, но на следующий день рассказал мне об этом эпизоде. Рассказал он об этом позже и другим. И вскоре о том, как рассыпались дрова в кабинете председателя трибунала, знали все.

Это был просто забавный эпизод. Возмущение у меня вызывало другое. Помню, в начале 1943 года наши войска освободили Краснодар и там разместился Военный трибунал Северо-Кавказского фронта. Я приехал туда по служебным делам из трибунала армии. Медали и ордена тогда были еще большой редкостью, даже у тех, кто с первого дня войны был на фронте. Смотрю на секретарей трибунала фронта, молодых женщин, а у них на груди ордена и медали. Всем было ясно, за что получены эти награды, но все же наиболее дотошные задавали той или иной Маше или Клаве вопрос о том, за что она получила награду, и в ответ можно было услышать нахально и без всякой застенчивости произносимые слова: «За боевые заслуги!».

Во время службы в различных военных трибуналах Красной армии во время Второй мировой войны я убедился, что в их составе среди председателей, членов и секретарей трибуналов было очень мало евреев.

Это было удивительно, ибо я привык со времен студенческой молодости в Московском юридическом институте и затем курсов Военно-юридической академии, что в юриспруденции евреи занимают значительное место. В Московском юридическом институте и Военно-юридической академии ведущие профессора и преподаватели были евреями. Среди них академик И. П. Трайнин, член-корреспондент Академии наук СССР А. Н. Трайнин, член-корреспондент Академии наук М. С. Строговин, профессор А. А. Герцензон, профессор Б. С. Утевский и другие.