— Я и хочу, да не всегда время есть, при том же малограмотная…

— Пусть вас это не останавливает, — учительница положила свою руку на руку Плотниковой, — вы просматривайте его тетради. Есть кляксы, криво, грязно написано, — заставьте переписать. Потребуйте, чтобы вслух урок рассказал.

— Это я могу, — приободряясь, согласилась Плотникова.

В классе Толя первое время сторонился учительницы, не поддавался ее ласке. Его недоверчиво-насмешливый взгляд говорил: «Я сам по себе, вы меня не трогайте». Глядя на него, Серафима Михайловна невольно вспоминала одну из присказок Волина: «Колется, как еж, в горсть не сгребешь». И правда, так сразу не сгребешь.

О своем разговоре с Толей Борис Петрович рассказал Серафиме Михайловне в тот же вечер, когда они вместе были на семинаре пропагандистов в райкоме партии, и Бокова решила, что ей надо в ближайшие дни снова заглянуть к Плотниковым, поддержать Толин порыв.

Она зашла к Плотниковым в субботу, в час, когда Раиса Карповна была на работе.

Дверь открыл Толя, с ложкой в руке. Он, видимо, обедал и встретил учительницу настороженным взглядом.

— Мама дома? — делая вид, что не замечает настроения нерадушного хозяина, спросила Серафима Михайловна.

— Нету… на заводе, — недружелюбно ответил он, и учительница удивилась: куда только исчезли обычные для Плотникова ужимки, он был серьезен и замкнут.

— Я посижу минутку, отдышусь, да и пойду, — как ни в чем не бывало сказала учительница и села на табурет у стола, выскобленного добела.

Комната была небольшая, но чистая и старательно убранная. За ширмой стояла детская кровать, на которой опал Толин братишка. По стенам развешаны карта Советского Союза и вырезанные из какого-то журнала фотографии артиллеристов. «Хозяйничает здесь он», — подумала Бокова.

Толя устроился против нее, рукавом ситцевой рубахи стыдливо прикрыл тарелку.

— Что это у тебя? — поинтересовалась Серафима Михайловна.

— Каша, — неохотно объяснил Толя и убрал руку.

— Вкусная? — спросила учительница таким тоном, будто хотела узнать рецепт приготовления.

— Да! — скупо ответил мальчик и подозрительно насторожился.

— А кто ее приготовил? — не смущаясь его тоном, продолжала расспрашивать Серафима Михайловна.

Толя покраснел. С трудом подняв глаза, сказал:

— Я сам. — И с грубоватой решимостью предложил: — Дать вам?

Не дожидаясь ответа, отделил на своей тарелке половину красновато-желтой тыквенной каши и, достав еще одну ложку, предложил:

— Вот, попробуйте!

Это было диковинное кулинарное творение с избытком постного масла и кусками недоваренной тыквы, но учительница бесстрашно взяла в рот полную ложку каши и, не показывая вида, как трудно проглотить ее, воскликнула:

— Превосходная каша! Я давно хотела поесть такую и совсем не предполагала, что ты мастер, готовить.

И вдруг произошло удивительное превращение: Толя оживился, лицо его просияло и глаза стали приветливыми. Отделив учительнице еще каши, он хлебосольно предложил:

— Кушайте… Да вы кушайте… в другой раз, как придете, я не такую еще сварю!

Он стал доверчиво рассказывать: какие обеды готовит, как мама его бранит за то, что он тратит много масла, да разве можно жалеть? Для вкуса надо!

Потом, понизив голос, чтобы не разбудить брата, — стал рассказывать страстным полушепотом:

— В кино «Гигант» новая картина идет, ребята говорят — здорово интересная! А я еще не был. — Он вздохнул: — Денег мама не дает.

Серафима Михайловна обещала, что картину пойдут смотреть всем классом, поблагодарила за вкусный обед и, довольная своим посещением, отправилась домой. «Надо ребятам сказать, — думала она дорогой, — чтобы они почаще у Плотникова бывали, и с Сергеем Ивановичем посоветоваться, чем его комсомольцы могут помочь».

Шел урок географии. Серафима Михайловна показывала через эпидиоскоп картины.

— Вы понимаете, ребята, в какое время мы живем? — увлеченно говорила она, — мы покоряем Арктику, стремимся ввысь в стратосферу, подчиняем себе реки и ветры. Империалисты только и думают о новой войне. А мы с вами хотим мирной жизни, и вас уже ждет страна для великих дел.

Толя Плотников сидел, сложив кулаки у подбородка, устремив глаза на экран, жадно слушал рассказ учительницы.

То он видел перед собой дрейфующую льдину, и на льдине он — Плотников… То представлялось ему, что он изобретает машину, которая и по воде плавает, и по земле ходит, и по воздуху летает!

А учительница убежденно говорила:

— Вы, именно вы, сейчас пионеры, потом комсомольцы, коммунисты, будете знаменитыми шахтерами, токарями, построите рабочие дворцы, откроете залежи ценных металлов, изобретете способы продлить жизнь человека…

На экране возник караван судов в Северном Ледовитом океане. На пловучих льдинах морж и медведица с медвежонком. Стаи птиц кружатся в свинцово-сером небе. Караван пробивает путь меж льдов.

— А что сделаешь ты, если будешь полярным летчиком? — опросила учительница Петра Рубцова.

Строгий Петр неторопливо встал.

— Я полечу в разведку и потом дам знать ледоколу, где меньше льдов, — веско сказал он.

— Верно, — словно другого ответа она и не ждала, одобрила учительница, — ты у нас сообразительный человек!

На лице Петра Рубцова появилась улыбка, будто она прорвалась сквозь тучки строгости, но они тотчас скупо сомкнулись, и Петр с достоинством сел за парту.

— Но имей в виду, — голос учительницы прозвучал требовательно, — волевой человек должен уметь и подчиняться…

«И папа так говорил, и Борис Петрович, — подумал Петр. — Значит, действительно, надо», — соглашаясь, он кивнул головой.

Серафима Михайловна невольно вспомнила недавнюю беседу в кабинете, у Бориса Петровича. Приходили родители Петра, и на «консилиуме» они решили вместе преодолевать упрямство мальчика.

— А теперь, — складывая картинки-стеклышки, предложила учительница, — мы по карте совершим путешествие из Архангельска во Владивосток. Только надо подробно рассказывать, через какие моря и проливы вы пройдете, какие острова минуете, где сделаете остановки? Кто желает?

Желали все.

Во время большой перемены Серафима Михайловна на ходу разрешила уйму неотложных дел, — мало ли их можно успеть разрешить, пока стоишь у двери класса или идешь в учительскую.

В коридорах не было крика и толкотни, хотя всюду слышался веселый смех, детские голоса и на каждом шагу встречались оживленные лица.

Дежурные комсомольцы, окруженные малышами — «адъютантами», расхаживали вдоль стен у своих постов.

— Серафима Михайловна, вот в наш ящичек для вопросов бросили, — подошел к учительнице озабоченный Платой Тешев и протянул несколько листков.

Серафима Михайловна пробежала их глазами.

«Почему империалисты хотят, чтобы война была?»

«Почему у стариков ноют кости?»

«Почему Некрасов писал такие грустные стихи?»

«Почему, когда плачут, то слезы соленые?»

«Почему, когда ударишься лбом, из глаз искры сыпятся?»

«Почему собака высовывает язык, когда ей жарко?»

— Ответим! — успокаивающе сказала Серафима Михайловна Платону. — А если мы с тобой затруднимся, — спросим у Бориса Петровича.

— Ответим! — убежденно подтвердил Платон, тряхнув русой головой, и добавил, имея в виду директора. — Он все знает!

Подошел редактор классной газеты Ваня Чижиков с Женей Тешевым.

— Серафима Михайловна, мы шестьдесят книг собрали для школы в Кривых Лучках. Там наш директор учился, когда маленьким был. Ваня Стоянов заметку написал, чтобы в других классах тоже собирали.

— Молодцы! — похвалила учительница. — А это что у тебя? Новая заметка?

— Это Женя Тешев написал: «Я хочу поскорее вырасти и на деле показать, как сильно люблю свою Родину»…

Серафима Михайловна ласково посмотрела на Женю.

— Вот это правильно, — самое лучшее — на деле показать! Ну, а ты что, Платон?