Однако культурно Север представлял собой чересполосицу. По иконам и фресковым циклам в северных городах (а они все очень поздние – XVII и даже ранний XVIII вв.) видно, что Белозерск и Вологда – по-прежнему новгородские, а Тотьма и Великий Устюг – ростовские. Так, в белозерской Успенской церкви XVI-го в., никогда не расписанной, но со множеством икон, есть огромная икона Софии новгородского извода, по письму явно XVIII в. Очевидное влияние новгородской традиции! А в Великом Устюге новгородской Софии нет.

Кстати, еще одна привычная нелепица – мнимое «двоеверие» домонгольских славян и даже средневековых русских. Казалось бы, на это указывают шейные образки с Русского Севера: на лицевой стороне – Богородица, на оборотной – древнеарийская символика. Но человек не может быть одновременно христианином и язычником, Бог у русских был один – Пресвятая Троица. Но от почитания собственных предков русич отнюдь не отрекался. Вспомним, что в «Слове о полку Игореве» русские князья – Даждьбожьи внуки.

Если действительно прав Даниил Андреев, и мы можем изучать чрезвычайно интересное и полезное для нас (в большинстве – христиан) языческое прарславянство, и если именно оттуда идет путь в Небесный Кремль, то он идет, вероятно, через Русский Север, через его понимание мира. Через Русский Север, который не был двоеверным и давно перестал быть языческим, но свое языческое наследство не отбросил, а сумел оцерковить.

Запад в XII в. был еще сельским, хотя там уже имелись большие города, Русь же скандинавы называли «Гардарики» (страна городов). И этих городов в Домонгольской Руси было примерно 400 (они известны по упоминаниям, хотя место некоторых неизвестно до сих пор). Если сделать небольшую экстраполяцию, то получается, что в городах жило от 1/5 до 1/4 населения Древней Руси. (Мы не скоро вновь достигли такой цифры – только в XIX в.) Конечно, это были не совсем такие города, какими мы представляем их по современному опыту (и в этом тоже было большое отличие Древней Руси от Запада). Русский город был значительно более связан с сельской местностью, с пейзажем и с сельским хозяйством.

Культурный уровень измеряется по нижнему срезу – по распространению культуры в обществе. Постепенно, с утратой статуса «страны городов» Русь перестала быть поголовно грамотной среди городского населения. Может, городское население и оставалось грамотным, только его было мало, сельское же было в значительной степени неграмотным. А вот на Севере сохранялась традиция крестьянской книжности, чему есть масса косвенных подтверждений. Более того, в семьях среднего сословия традиция эта могла достигать настоящей учености.

Так, один из величайших филологов Средневековья и величайших христианских миссионеров был святитель Стефан Пермский. Он совершил если и не величайший миссионерский подвиг, то неслыханный филологический: перевел Священное писание с неродного языка на неродной. Кирилл и Мефодий все-таки переводили с родного греческого на славянский, который был известен им с детства, потому что они родом из Фессалоник, где был славянский квартал. Кроме того, у них были помощники – их ученики. А Стефан один переводил с греческого (мог бы перевести со славянского!) на коми-зырянский язык. Он учился в Ростове (изысканном эллинистическом центре), но родом был из Великого Устюга. Отец его был всего лишь пономарь, т. е. церковный чтец, низший церковнослужитель при соборной церкви. Тем самым мы видим, что в семье великоустюжского пономаря (пусть, не всякого, а выдающегося) можно было выучиться настолько, чтобы поступить в университет того времени!

Во второй половине XIV в. происходит нечто, что наполняет новой жизнью Русский Север, хотя выяснится, что это – новая жизнь старой культуры [6] . Возникла не новая культура, а новая эпоха – в это время начинается движение монахов на Север. Это эпоху обычно называют эпохой преп. Сергия Радонежского, ибо он олицетворяет ее [7] . Эта эпоха была, несомненно, настоящим Возрождением через обращение к античному христианству III–VI вв. (пусть и не с нашими корнями, а с помощью угасающего Константинополя). Так сложилось, что Сергий и его ученики (а следовательно, основанные ими монастыри) явились важнейшим инструментом этого культурного возрождения.

Прежней Руси в XIV в. уже не было.

Важно напомнить, что главные, самые страшные вторжения на Русь шли с Запада (из Венгрии, Польши, Литвы, Тевтонского ордена). На этом фоне ордынское вторжение с Востока – попросту мелочь. Тем не менее, после эпохи вторжений со всех сторон Русь больше не была «Гардарики», т. е. страной городов с огромным процентом городского населения. Город стал слаб и уже не мог определять культуру, как это было в XII в. И центром культуры становится монастырь, причем необычный.

Монастырей в Домонгольской Руси было мало, заметно меньше, чем городов. Наверное, мы не обо всех монастырях того периода знаем, тем не менее, их было точно меньше двухсот, а городов было, как уже говорилось, около 400. Кроме того, монастыри были городскими, они находились либо в городе, либо рядом с ним. Скажем, первые русские иконописцы Алипий и Григорий монашествовали в Киево-Печерском монастыре, но работали они в том же Киеве.

В конце XIV в. и главным создателем культуры (ее продуцентом), и единственным камертоном, по которому настраивается культура, становится монастырь, однако не городской, а пустынножительный. Сам Сергий с братом ушел от ближайшего города (г. Радонежа) верст на 12, а от ближайшего монастыря (Хотькова) верст на 10. Но это была настоящая глушь – гора в дремучем лесу с медведями, оленями (как известно из «Жития Сергия Радонежского», медведь приходил к Сергию, и тот его прикармливал). Но уже ближайшие друзья Сергия уходили за сотни верст и искали совсем глухие места. Высочайший парадокс духовной жизни: монахи искали уединения, а за ними приходили крестьяне, и складывался новый мир, куда более густо населенный, – мир Русского Севера. О нем мы знаем уже гораздо больше.

Высокая культура, рассеянная в народе Русского Севера, – не прерывавшаяся традиция. Именно на Севере вплоть до революции было широко распространено сельское иконописание. Сельский богомаз – фигура не Московской губернии (здесь работали профессионалы-иконописцы, писавшие любые иконы, в XIX же веке иконы уже штамповались как ширпотреб). Сельский богомаз – фигура Русского Севера. Это люди, не покинувшие крестьянский мир, они – одни из них, хотя и очень уважаемые.

Мир Севера был миром особой культуры. У Севера совершенно особое отношение к пейзажу. Оно не могло сразу сложиться, ведь славяне – лесостепной этнос. Они столетиями вживались в сельский пейзаж. Но есть особый дар Божий славянам: чувство пейзажа. И уже в домонгольский период они овладели этим даром в полной мере. Домонгольские храмы, построенные в разных землях (скажем, с одной стороны, Дмитриевский собор во Владимире и Покровская церковь на Нерли, а с другой – церковь Спаса на Нередице или псковской Предтечинский собор, очень активны во взаимоотношении с пейзажем. Это вообще славянское и, особенно, русское качество. Мы не сумели создать такие совершенные интерьеры храмов, как это сделали греки-византийцы, но зато быстро обогнали их во внешнем облике храма и взаимодействия его с пейзажем.

Однако взаимодействие это разное. Владимирский храм (например, Покров на Нерли) – драгоценный кристалл, помещенный в пейзаж. Он – главный, он собирает пейзаж на себя, и пейзаж превращается в изумительное, богоданное обрамление этого кристалла. А новгородский храм тоже активен в пейзаже, но он как будто вырос на этом месте, как гриб. Видно, что новгородские храмы вылеплены, их стены шероховаты, у них никогда нет безупречно прямых углов. Это рукотворные грибы, от этого не менее прекрасные, но это – другая красота и другая, гораздо большая близость к пейзажу, чем у иных русских людей. Скажем, на Украине, в Малороссии, в степях Таврии, Причерноморья (ведь украинцы, как и казаки, – тоже русские люди) такого чувства пейзажа нет. А на Севере оно было развито повсеместно и среди всего населения.