I

Лютая вражда Зейнел-бега и Лутфи-бега известна всем и каждому, даже малым детям.

Они живут в одной махале, на одной улице, но Зейнел-бег молится в мечети Ибрагим-паши, а Лутфи-бег — в Таш-мечети, только бы не встречаться. И в разные кафаны ходят. Лутфи-бег завсегдатай у Али-бабы, а Зейнел-бег — у Узун-Усе. Из-за них весь город поделился на две партии. К Али-бабе ходили сторонники Лутфи-бега, а к Усун-Усе сторонники Зейнел-бега.

Нельзя сказать, что партии вели себя достойно. Когда наступало время выбирать представителя в меджлис, бесновалась одна партия, бесновалась другая, одни не пропускали в меджлис Лутфи-бега, другие — Зейнел- бега.

Говорят, вот уже двадцать лет, как Лутфи-бег ни разу не прошел мимо дома Зейнел-бега, хотя тут лежит его путь на чаршию: кругом обходит, за баждаханой (весовая), а зимой с великим трудом шлепает по грязи. Еще говорят, лет сорок — пятьдесят назад в нашем городе было одно кладбище, а когда эти два рода рассорились, начался раздор, вражда дошла до того, что они даже покойников не захотели хоронить на одном кладбище. Так что теперь у нас два кладбища.

И детям запрещали вместе играть. Крепко доставалось тому, кто ослушается или обманет. Мейтеб (школа возле мечети) был один, при Таш-мечети, Зейнел-бег отдал туда своего сына, но тотчас забрал, когда Лутфи-бег послал в мейтеб своего.

А посмотри, что делается на базаре. Станет Зейнел-бег покупать воз дров или древесного угля, крестьянин просит шесть грошей, а Зейнел-бег дает пять, потом пять с половиной, и стоит ему открыть рот, чтобы накинуть еще металик, как тут же Лутфи-бег шлет кого-нибудь из своих дать шесть грошей, только бы выхватить покупку из-под носа.

Длится эта вражда от века, сколько свет стоит, но, правду сказать, причины такой распри и ненависти никто не понимал. Не зная, что их к этому толкает, враждовали между собой отцы и деды. Кто ведает, когда это началось, когда два рода рассорились и возненавидели друг друга, но ненависть переходила от отца к сыну, и все уже давно забыли, из-за чего она началась.

Ты скажешь, раз они соседи и их разделяет только стена, возможно, предки повздорили из-за клочка земли. Разве мало соседей, которые из-за клочка земли готовы глотку друг другу перегрызть и стать кровными врагами? Но дело в том, что они не такие соседи. Они живут в одной махале (район города/поселка), на одной улице, на одной, стороне, но их разделяет небольшой дом с садом, принадлежащий ходже Ути-эфенди.

А людям неймется, они продолжают доискиваться первопричины, породившей распрю, болтают то одно, то другое. Но что они могут знать, если Лутфи-бег и Зейнел-бег сами ничего не знают. Спросят Лутфи-бега:

— С чего пошла у ваших стариков такая вражда? Что за причина?

— Кто его знает!— отвечает он.— Видно, не зря. А как поглядишь на этого негодяя и бандита... (они друг друга даже по имени не называли), тут и убеждаешься, что мои предки были правы!

Спросят у Зейнел-бега, он качает головой:

— Не знаю! Только если б не предки начали вражду, я бы сам ее начал, сегодня же.

Одни говорят: предки Зейнел-бега отдали невесту в семью Лутфи-бега, а те ее выгнали, с тех пор обе семьи ненавидят друг друга; а иные утверждают, что корень зла не в этом, просто однажды предки Лутфи-бега обещали дать что-то Зейнел-беговым, да передумали; третьи говорят: где это видано, чтоб кровная вражда из-за таких пустяков разгорелась? Без крови тут не обошлось, иначе откуда бы такая ненависть?

Время от времени находились охотники их мирить. Появившийся в городе новый мютесариф (окружной начальник) быстро разобрался, что это пагубно не только для двух родов, но и для всего города, как ни крути, оба дома богатые, беговские, крепкие, к тому же и Зейнел-бег, и Лутфи-бег почтенные люди, ничего дурного о них сказать нельзя.

Только и мутесариф ничего не смог поделать.

— Мой отец, мой дед, все мои предки были врагами этой семьи,— заявлял Лутфи-бег, — как же я могу стать ей другом?

— Те, кто жили раньше нас, были умнее. И если они не замирились, то и мы, клянусь аллахом, не можем! — отвечал Зейнел-бег.

Тогда мютесариф призвал ходжу Ути-эфенди и так сказал:

— Вот что, ходжа-эфенди, разве ты не понимаешь, что не зря сам аллах определил тебе жить тут, между двумя врагами? Что же это, твои ближайшие соседи лютые враги, а тебе, ходже, будто и дела нет?

Ути-эфенди рассказал все по порядку: чего он только не делал, но, ничего не добившись, отступился.

— Нельзя тебе отступаться, ходжа! Это нам позволительно начать и бросить, тебе этого не дано. Видишь, как аллах все устроил — два враждующих дома, а между ними дом ходжи. Ты обязан их помирить во что бы то ни стало!

Ути-эфенди устыдился и тут же отправился в лавку Лутфи-бега, начал разговор издалека, а потом сказал:

— Пора тебе понять, что аллаху угодно покончить с этой враждой еще на вашем веку. У тебя нет наследника, а у Зейнел-бега есть сын. И у тебя был сын, но аллах пожелал взять его к себе. Тебе некому завещать вражду, а Зейнел-бег завещает ее сыну. Ты отдашь дочку на сторону, а Зейнел-бег повелит сыну истребить твой род, погасить твой очаг. Не останется у тебя потомков по мужской линии, способных постоять за себя, ненависть падет на тех, кого породит твоя дочь.

Лутфи-бег и сам часто об этом думал. Пока был жив его сын, он держался куда заносчивее, намного злее сжимал кулаки, а как потерял ребенка и в доме осталась одна девочка, ему словно крылья подрезали. Сколько раз, бывало, как увидит Зейнел-бегова Сеида, сядет, обессиленный, и предастся тяжкой тоске, но совсем одолеть себя печали не давал.

— Не угаснет мой род, Ути-эфенди! — отвечал он ходже.— Я готов взять в дом последнего бездельника, голодранца из голодранцев, дать ему богатство, выдать за него свою дочь, только бы он принял мое имя и мой завет.

Видит ходжа, что тут толку не будет, покачал головой, нахмурился, положил четки в карман и отправился домой.

II

А уж если Ути-эфенди не сумел подобрать нужных слов и ничего не смог добиться, никто не сможет, ведь Ути-эфенди на редкость ученый ходжа; чего он только не читал, где только не был. Однажды он дошел до Стамбула и предстал перед шейх-ул-ислама (глава ислама в Стамбуле), тот о многом его расспрашивал. Идя по улице, Ути-эфенди не смотрит ни налево, ни направо, только перед собой и всегда что-то шепчет, а что — никто не знает. Правда, у него две жены, но он больше сидит за святой книгой, чем с женами.

Сколько людей приходят к нему за советом и за наукой, а он каждого встретит приветливо, каждого наставит, а начнут благодарить, отвечает:

— Если я дал добрый совет, благодарение тому, кто умудрил меня помочь тебе. Если же плохо посоветовал — грех на моей душе, а тебя пусть умудрит аллах меня не слушаться.

В одном нельзя спрашивать его совета — если хочешь жениться. Он всегда говорит:

— Жена есть жена, красивая она или уродливая, из хорошей семьи или из плохой, тебе все равно! Какая разница, черная кошка бегает или белая? Была бы женщина человеком, пророку не пришлось бы закрывать ей лицо, чтобы никто ее не видел!

И еще:

— Женщина никогда не спит, она и ночью мозгует, как днем. Мужчине за десять лет не выдумать того, что выдумает женщина за десять минут.

Когда он возвращался от Лутфи-бега, ему пришло в голову то, что никогда раньше прийти не могло: рассказать своей старшей жене о вражде Лутфи-бега и Зейнел-бега, а также о том, что он дал обет помирить их, и поглядеть, сообразит ли она, как это устроить.

Сперва он даже усмехнулся про себя: взбредет же такое в голову! И не просто усмехнулся, а прямо-таки устыдился своей мысли. Как это он, ученый и знаменитый человек, станет искать ума у женщины?! Но чем больше ему было стыдно и смешно, тем сильнее укреплялся он в своем решении.

— Ты все твердишь, Ути-эфенди: женщины такие, женщины сякие. Вот и увидишь, правдивы ли твои слова.