Курнопай думал о себе и природе, удивленный тем, что до сих пор существует громадный вольный мир. Никто над ним не властен: хочет — зажурится, затихнет, окутается облаками, омоется ливнями, вздумает — распахнется для солнца, свежих ветровых путей, штормового буйства, в котором у людей, деревьев, гор, наверно, тоже необходимость, как в покое и теневой прохладе. Верно-верно, обездоленность в стиснутости, в скученности, в подготовке к убийству. Пропало, будто не было его, бабушкино, пусть с хрипотцей, пение: «Ах, Курнопа-Курнопай, поскорее засыпай». Исчезла мама. Не прибежишь к ней в комнату, не присунешься щекой к ее сердцу, пусть и в винное дыхание, зато можешь приластиться, возьмет и погладит тебя по голове, и нашепчет, что ты должен вырасти добрым, умным и так волшебно отличиться, что перед всем светом станешь славным, благодаря чему и о ней узнают, о бабушке, о папе.

Больно и неясно то, зачем держать на выжженном, утоптанном, уезженном до чугунной твердости квадрате глинозема столько мальчишек, когда есть океанская ширь и неизведанность водных пучин? И зачем задачей их существования делать смерть, когда есть множество целей для жизни ради процветания жизни?

У Миляги создалось впечатление, что курсантов намеренно держат годами в отторженности от общества, исключая дни, когда их используют как жандармов, но раньше он не решался намекнуть на это ни одному из тех, кого присылали сюда и кому предопределялась исключительная военная карьера. Миляга страховался от тюрьмы, но не из-за этого он помалкивал: их мозги представлялись ему противоатомными бункерами, куда сквозь свинец не просадиться и самой проникаемой частичке интеллекта.

Курнопай стронул в Миляге природную потребность в наставлении человека, которого увели с истинного пути, и пробудил в сердце чувство доверия, давно уже причисленного им к сверхнаказуемым чувствам, отсюда и затаенного по-мафиозному тщательно.

Полный духовной неотложности, Миляга заслонил собой лагуну. Курнопай было шагнул в сторону — продлить освободительное созерцание, но Миляга опять загородил его взор и пустился в объяснительство, захватившее Курнопая своим оголтелым и разрушительным для державы сержантов бесстрашием.

— Есть легочное дыхание. И есть духовное дыхание. Астматическое удушье — адский момент. Подкачается больной астматолом — отдышался. И от духовного удушья есть спасенье. Оно в откровениях, каким, надеюсь, будет наше с вами. — Он подстраховывался, настраивая Курнопая на недоносительство. — Спасенье от духовного удушья в возможностях каждой личности. Духовное дыхание обеспечивается обстановкой и сутью существования самой личности в системе управления. Сейчас у нас эпоха непреодолимого духовного удушья. Ложь — основа для обмена информацией, для суждений об экономических отправлениях в промышленности, о процессах в сфере науки. Мораль? И ее отправления совершаются на гибельной основе — так она ненадежна. Все равно что деревянный дом поместить в настоящий момент на океанскую хлябь. Запереворачивает, разобьет, расслоит, раскатает. То же с нашим духовным дыханием. Завтра утром вас начнут вводить в разряд высокопоставленных посвятителей…

— Каких?

— Вы, господин Курнопай, метеорит.

— Не нахожу связи.

— Точная связь. Вы метеором («Я, по всей вероятности, трус. Не надо заискивать».) плутали в космосе и свалились оттуда в Самию.

— Из космоса только великий САМ. Мы все земляне.

— Почему сравнил вас… («Не надо его бояться. Он же не из тех… Смешно. Кто же тогда головорезы других номеров, если головорез номер один не из тех?») Э, я сравнил. Не могли вас не готовить к растлению девочек, то бишь к посвятительству.

— Врете! — вызверился Курнопай.

— Вас посвятила фаворитка номер один Фэйхоа. Почему бы вам, номеру первому, не осуществлять инициацию девочек? — смиренно возразил Миляга. Печальную укоризну отражала приспущенность утомленных складчатых век.

Раскаянием вдруг пронизало все существо Курнопая. Он извинился перед Милягой. Он не просто пожалел главврача с его положением прислужника, вместе с ним пожалел Фэйхоа и себя, тоже в общем-то прислужников, хотя и не лишенных возможностей господства. И едва полностью охватил сказанное Милягой, чуть не упал на родонит набережной, чтобы биться о розовый камень, который благорасположенно отражает своей полировкой кого угодно и что угодно, и нет ему никакого дела до разглашения тайн, лелеемых в душе мужчины и женщины.

— Откуда у вас, мистер Миляга, сведения обо мне и Фэйхоа?

— Средства коммуникации в стране достаточно развиты.

— Неужели за годы моего обучения не забыли, что Фэйхоа посвятительница Курнопая?

— Газет не читаете, телевизор не смотрите, транзистор не слушаете?

— Средства коммуникации в училище используются для дачи целенаправленных знаний. Закон отбора.

— Закон изоляции сознания.

— Нет такого закона. («И я думал об этом».)

— Закон отупляющей изоляции. Простите, о вас известно каждой собаке.

— Наверно, о Фэйхоа?

— О вас прежде всего.

— Да что обо мне?

— Не примите за нелепость. Я знаю о вас больше, чем о самом себе.

— Вы не рехнулись?

— Чокнутого обычно обуревает конкретная идея. Идея для него подобна океану, через который необходимо перебраться вплавь. Чокнутый плывет по океану либо собственной, либо заимствованной идеи. До того ли ему, чтоб замечать, что нравственность вывернута наизнанку?

— Черт возьми, почему «нравственность»?

— Важней нравственности нет.

— А биология?

— Нравственность важней биологии для человеческого общества. Она, как система поведения, организует и направляет биологию. Когда биология, экономика, политика затаптывают нравственность в асфальт, создается обстановка для гибели всего самого прекрасного в мире людей и природы.

— Да что обо мне-то?

— Повелением САМОГО фиксировался почти каждый шаг вашего обучения и доводился до всего народа.

— Вы, вы… вы обманщик!

— Обманывает гиена собственный куцый хвост.

— Что конкретно?

— Все. Момент побудки, пробежки, зарядки на физкультурных снарядах. В школах никто из учеников не переводится в другой класс, если не ответит на дюжину тестов из вашего курсантского быта.

— Например?

— За сколько секунд вы пришиваете подворотничок?

— За сколько?

— За семь секунд. Каким ремеслом занимаетесь в часы досуга?

— Каким?

— Ремеслом горного племени быху. Вы создаете из окаменелостей миниатюрные панно.

— Зачем обо мне? Расхищение народного времени, ей богу. Нам показывают фильмы о деятельности Болт Бух Грея. Необходимо так необходимо. Он — держправитель, председатель комитета дипломатов, президент академии наук, лидер партии фермеров, патрон объединения боевых подростков, арбитр общества сверхдальних связей имени САМОГО.

— Одна мето́да. Я вас к ней подбуксировал. К сути швартуйтесь сами.

— Ладно. Могу я пригласить в санаторий Фэйхоа?

— Передавать просьбы больных у меня права нет.

— Тогда скажите, как связаться с Болт Бух Греем?

— Кто знает?..

— Что с Фэйхоа произошло за пять лет?

— Судьбы дворцовых женщин вуалируются. Был слух: она отпросилась из дворца, работала на штамповочном заводе. Кстати, работала с вашей матерью Каской. Позже что-то случилось у нее с ладонями. Кажется, обожгло электричеством. Болт Бух Грей вернул ее во дворец. Теперь фаворитка номер один. Не советую искать встречи.

— У меня право как у посвященца.

— Право не означает права.

— Не смейте клеветать на Самию.

— Господин Курнопай, нельзя оклеветать социальное устройство, где нравственность сделали предметом потребления. («Что я говорю?!»)

— Натуральная завиральность, мистер Миляга.

— Ее сделали явлением потребления: продают, покупают, вознаграждают. Вас будут, по выражению современных служак, менеджеров и госклерков, заводить в верха. Вас и включили в институт посвятителей, весьма немногочисленный. На миллионы девушек и женщин — несколько тысяч мужчин. До прихода Сержантитета к власти в Самии был единственный гарем — у Главного Правителя. Теперь страна превращена в гарем, где остальные мужчины своего рода евнухи, хотя не стерилизованные. Но стерилизация для большинства из них не за горами. Сексуальная энергия подобна ядерной. Сейчас почти каждый мужчина вроде атомного реактора плоти, только его энергия направляется на трудовые нагрузки, чрезмерные, на служебные… Работа не исчерпывает до полного исхода влечение мужчины к женщине. Дисциплинарный страх и кое-какие суррогаты разряжают остатки полового потенциала. Правда, почин положен: позавчера вспыхнул сексуальный бунт среди докеров. Бунт подавили с моря и воздуха.