— Николаич?! — с силой толкнул подполковник капитана, но в ответ услышал лишь сонное мычание.

«Ишь, дрыхнет и горя мало. Надо же умудриться спать в таком неудобстве и колодрыге», — неприязненно подумал подполковник и, плотнее запахивая полы шинели, пошевелил застывшими пальцами в юфтевых сапогах — противный холодящий ветер, проникая во все щели, немилосердно выстуживал кабину, несмотря на нудное гудение печки-обогревателя.

— Полегче, не газуй, переключайся заранее, а не перед самым подъемом! Сколько можно повторять! — тон подполковника выдавал его явное неудовольствие.

В ответ водитель недружелюбно покосился на колено капитана.

— Николаич! — на этот раз толчок внушительного подполковничьего кулака под ребра возымел действие — капитан очнулся. — Подберись, чего ноги расставил! — осуждающе выговаривал подполковник.

Капитан зевнул, потер глаза и подполковник, предвидя его желание досмотреть сон, вновь повысил голос:

— Кончай спать, не видишь, что на дороге твориться, а тут еще ты водителю мешаешь! Дома выспишься, если целыми доедем.

— Где мы? — капитан, подбирая ноги, невозмутимо поднес озябшие руки к чуть теплой струе воздуха, сочащейся из под ребер печки.

— Александровку проезжаем, сейчас на перевал полезем, — буркнул в ответ подполковник.

Слева в свете фар мелькнул памятник расстрелянным в 19-м году коммунарам. Машина, устало урча, пошла вверх по затяжному склону. Внизу осталось зловещее Александровское ущелье с маленькой речушкой и небольшой деревенькой, в которой не светилось ни единого огонька — видимо как всегда при сильных ветрах оборвало линию электропередачи и селение, находящаяся всего в трех километрах от мощной ГЭС, осталась без света. Вершина перевала. Отсюда открывалась картина, притягивающая даже много раз ее видевший глаз. Между двумя кряжеобразными сопками отчетливо вырисовывалось, освещенное многочисленными мощными прожекторами тело плотины, темное, расширяющееся книзу, кажущееся толстым, коротким, нисколько не напоминающее классический архитектурный образ плотины Днепрогеса. Гигантские «ступени» шлюзовых камер были затенены. От обоих концов плотины, карабкались по склонам сопок, а в дальнейшем предпочитая распадки, в разные стороны отходили опоры высоковольтных ЛЭП, обремененные грузом проводов…

Подполковник глянул на светящийся фосфором циферблат своих «командирских». «Седьмой час, по декабрьским понятиям почти ночь», — подумал подполковник.

— Да Федор Петрович, не будь этой «дуры», не служили бы в этой «дыре», — скаламбурил капитан, кивая в сторону плотины.

Подполковник промолчал, он глядел на хорошо знакомую ему картину и ничего не слышал, он «отключился» и мысленно «беседовал» сам с собой: «Уже двадцать лет как я здесь. Господи, если бы тогда в 66-м году сказали, что вы, лейтенант Ратников, прослужите здесь, проживете в этих горах без «выдерга» два десятилетия… Нет, не поверил бы, ни за что, это же повеситься можно… А все-таки, чертовски красиво». Река-водохранилище, словно бутылка расширялась от «горлышка» заткнутого пробкой-плотиной сначала понемногу. Но дальше, когда горы все больше расступались «бутылка» расширялась резко в обе стороны. Лед только встал, следов на нем не видно — рыбаки пока еще не рискуют выходить пытать счастья. Подполковник в последний раз окинул взглядом плотину, водохранилище, ровной белой скатертью уходящее к горизонту, где оно сливалось с беззвездной тьмой неба — машина юркнула на снижение. Водитель перевел рычаг на «нейтраль», и ЗИЛ свободно покатился под уклон. Не давая автомобилю разогнаться, водитель притормаживал. Услышав характерный визг тормозных колодок, Ратников вновь забеспокоился: «Только бы тормоза не отказали», и тут же скомандовал:

— На передаче спускайся… мать твою!!

Водитель судорожно задергал рычаг, а подполковник невольно вспомнил то жуткое чувство почти «свободного полета», когда на этой же колымаге в позапрошлом году тормоза, на примерно таком же спуске, отказали. Водитель, наконец, «воткнул третью».

— Помнишь Николаич, я тебе рассказывал, как вот также без тормозов летели? — внешне бесстрастно обратился подполковник к капитану.

Тот понимающе кивнул и тоже настороженно стал прислушиваться к тормозам, а подполковник продолжал:

— Тишина, понимаешь, полная, двигатель заглох, только рессоры скрипят, да консервы, что в кузове везли, эдак позвякивают. А в остальном, никаких ощущений земной жизни, почти невесомость космическая. Если бы хоть одна встречная машина попалась, все, амбец, либо столкнулись, либо в обрыв улетели. Потом еще на ровном месте с километр катились, пока он вот также передачу не воткнул. Тогда, правда, водитель опытный был. Гурко, помнишь, прошлой осенью уволился?

— В рубашке вы родились, Федор Петрович, — заулыбался капитан.

— Всякий раз на везение рассчитывать… это знаешь. Эх, доездимся как-нибудь. Устал я уже с полковой автослужбой биться. Машина все межремонтные сроки выходила, а им все нипочем. А нам что остается? Ко всему можно привыкнуть, даже долго грозящая опасность со временем таковой уже не кажется…

Подполковник показной бодростью пытался отогнать невеселые мысли, источником коих являлась вовсе не машина, а закончившееся два часа назад полковое совещание, с которого и ехали в свое подразделение командир отдельного зенитно-ракетного дивизиона подполковник Ратников и его замполит капитан Пырков. Поблудив в сознании, Ратников вновь замкнулся на злополучном совещании.

На днях ждали приезда нового командира корпуса. Он впервые объезжал вверенные ему части. На совещании решали, куда везти нового комкора сначала, чью голову (то есть подразделение) подставить первой. Страсти накалились, никто толком не знал этого «нового», только ходили слухи, что он очень молод для генерал-лейтенантской должности, и естественно, с сумасшедшими связями. Понятно, что никто не ведал, на что он станет обращать внимание в первую очередь: боеготовность, внешний марафет, или предпочтет хорошо накрытый стол. Добровольцев не нашлось, все командиры отдельных дивизионов — «точек» высказывали свои аргументы, чтобы оттянуть визит комкора в их подразделения. У одного казарма в плачевном состоянии, подлатать надо, у другого с техникой нелады, у третьего все снегом заметено, не проехать. Они, коллеги Ратникова, в основном еще молоды, в званиях майоров и капитанов, но имеют перед ним одно бесспорное преимущество — у них есть надежда… Надежда, что у них все еще впереди, академии, звания, должности, служба в больших городах, или цветущих благоустроенных краях. Их цель ясна — выиграть хотя бы день, подготовиться как можно лучше, показать «товар лицом», вернее наиболее симпатичную часть того «лица», скрыв худшую, произвести впечатление на новое командование, которое молодо и «двигать», наверняка, тоже будет молодых. Очень часто разгон офицерской карьеры напрямую зависит от первого произведенного на большого начальника впечатления. А им, 28-и — 30-ти летним, очень нужен этот разгон, это возраст, когда офицеру, если он еще не успел крепко «споткнуться», и смог выйти на определенный «оперативный простор», его курсантско-лейтенантские мечты о генеральских лампасах из грез обретают черты вроде бы досягаемой реальности.

Ратников, самый старый командир дивизиона в полку, в полной мере познал цену показного уважения к себе полкового начальства, использующего его опыт для выхода из ситуаций подобных нынешней. Его молодые коллеги относились к нему примерно так же, внешне с уважением, но не у всех доставало ума и такта скрывать чувство превосходства перед неудачником-старпером. Уже в начале совещания подполковник уяснил — командира корпуса повезут к первому именно к нему. Ему ведь нечего терять и не к чему стремиться, да и подразделение у него, если судить без авансов и скидок на молодость других командиров дивизионов, пожалуй, лучшее в полку. Ратников не стал спорить, подавив вспыхнувший в нем протест: нашли «мальчика для битья». Ему действительно по большому счету было все равно. Той «нити жизни», которой он следовал, уже виден конец, ибо к концу шла его офицерская служба. А ведь когда-то и он носил в «ранце жезл», но… Он не хотел ворошить много раз «перелопаченные» воспоминания, но заметно выровнявшаяся дорога способствовала ослаблению внутреннего напряжения и безрадостные мысли, спутники плохого настроения, овладели сознанием. «Почему все так сложилось? Почему некоторые его однокашники по училищу, не блиставшие в учебе, сейчас командуют полками, бригадами? Почему его ровесники и даже более молодые, поступили и позаканчивали уже академии, хоть служили не лучше, а то и хуже? Почему, наконец, на днях к нему в дивизион приедет 35-ти летний полковник, без пяти минут генерал, и будет, возможно, распекать его, заслуженного 40-ка летнего подполковника». И раньше и сейчас, ссутулившись в тесноте кабины, Ратников не находил однозначного ответа.